Эн Эл. не без радости отметил, что он это знает. Выходит, он знает очень много. Только вот …

— С массой тут тоже происходят изумительные вещи — в дело вступает бесконечность, жизнь становится сносной. Но счетного работника такие вещи не касаются, ему суждено подсчитывать заработки трудящихся и кубометры земляных работ.

Якоб признался, что умышленно стал делать ошибки и требовать увольнения, но его, феноменального работника, никак не хотели отпускать.

— После всех сетований мне посоветовали взять отпуск — дескать, чудо природы тоже нуждается в отдыхе. Тогда я выложил им самые свои потаенные мысли, тут уж на меня стали смотреть косо и в конце концов рассчитали.

Конечно, Эн. Эл. проявил интерес к самым потаенным мыслям Якоба.

— Я углубился в такой вопрос — если я перемножу между собой две шестерки, то в какой же точно момент возникнет сумма тридцать шесть. Улавливаете? И еще меня интересовало, какое именно из всех тридцать шестых чисел появляется в данный конкретный момент — ведь их, этих чисел, по всей вероятности чрезвычайно много. А если число и без того уже существует, есть ли вообще смысл заниматься умножением? Как вы полагаете? И то, что существует бесконечное множество тридцать шестых, довольно близко к тому, что их вообще не существует.

Эн. Эл. признался, что сам он, по правде сказать, ни о чем подобном никогда не думал.

— И в математике меня смутило векторное исчисление. Опять же своей безжалостной жестокостью. Я принялся создавать теорию, в которой силы изображались бы не прямой, а веселяще волнистой линией. Само собой, из этой теории ничего не вышло.

Это привело Якоба к мысли о самоубийстве. Но помешало сомнение: если вдруг все эти бесконечные тридцать шесть вообще не существуют, можно ли быть уверенным в том, что существует он сам, Якоб?.. Самоуничтожение такого сомнительного и ненадежного индивида дело еще более сомнительное, даже абсурдное.

Кроме того, он не нашел приемлемого метода — будто бы помешали эстетические соображения. Хорошая и легкая смерть в водных глубинах, однако утопленники, по всей вероятности, выглядят не шибко привлекательно; к тому же он может напугать какого-нибудь веселого молодого купальщика, если тот, нырнув, врежется в него под водой, раздувшегося, всего зеленого… Яды и снотворное казались ему заслуживающими доверия, но только до тех пор, пока он не увидел в учебнике судебной медицины, как выглядят внутренности этих с виду спокойно уснувших людей — при вскрытии, естественно. Никакого покоя и умиротворения — внутри у них все разорвано и разворочено — легкие, печень, почки, сердце … Ох! Ему стало жаль своего тела: сердце бьется так ровно и честно, самоотверженно его обслуживает, а Якоб хочет разорвать его на части. Куда как некрасиво!

И тут Якоба спас сюрреализм. Существование Сальвадора Дали, своеобразие его мира, противоречащего нормальной логике, пробудили чувство упоения: в этом каталонце, одержимом тягучими часами, насекомыми, колдовскими лунными пейзажами и полувставшими фаллосами на подпорках, он обнаружил родственную душу. Хоан Миро своим искусством впрыснул в Якоба порцию оптимизма и ребячливости. Жизнь обрела вкус. Рисовать Якоб не умел, он обратился к поэзии: Аполлинер, Моргенштерн, молодой Арагон и многие другие замечательные мужи появлялись в его бедной холостяцкой квартире, точно дорогие гости. Отныне он был не одинок. Он тоже начал сочинять стихи. Первым внушительным примером стал для него очаровательный сборник стихов Андре Бретона «Седовласый револьвер».

В шестидесятых и первой половине семидесятых годов волна сюрреализма докатилась до Эстонии — к нам ведь всё приходит позже, — и Якоб нашел единомышленников. Вечера и ночи напролет они наслаждались поэзией и современной музыкой, попивая зеленый чай. Но счастливая пора мимолетна — соратники в большинстве своем дезертировали. Они переродились в порядочных граждан, женились на Катаринах и разъехались по разным Гдовам, безмерно полюбив свои городишки, где, между прочим, предались разведению хризантем…

Только Андрес и Виктор до сих пор более или менее верны прежним общим идеям. Виктор, например, недавно выдал прекрасное сокрушительное стихотворение:

— Какая поразительная лаконичность! — радостно потер руки Якоб.

Неожиданно для самого себя Эн. Эл. захихикал, и это его несколько испугало. Смотри-ка, какие люди живут на нашей планете! — подумал он, глядя на декламатора. Кто знает, довелось ли бы мне встретиться с лучезарным Якобом, если бы сам я не тронулся. Ему стало весело, конечно, это было щекочущее нервы, противоестественное веселье балансирующего на краю пропасти, однако и отчаиваться уже не хотелось.

До чего же занятно Якоб рассказывает! Конечно, в его рассказах есть нечто алогичное: с одной стороны, Природа будто бы стремится к хаосу и беспорядочности, к стохастике, а с другой стороны, она вроде бы лишает его свободы, старается задушить его сюрреализм с давящей неизбежностью математических формул. Как это сопоставить? Но, черт возьми, разве так уж необходимо состыковывать все с идеальной точностью? И понятие энтропии у чудо-счетчика тоже несколько туманное, вообще гуманитарии склонны цацкаться с подобными вещами, словно дети с игрушками — крутят, вывертывают и растягивают их до безобразия. Вот именно. Но он не станет портить Якобу настроение своими сомнениями, Якоб угощает его вином, тешит стихами, нет, он все простит симпатичному брюханчику.

Якоб между тем замолчал и с почтительным видом уставился на лежавшую в траве стеклянную банку с отбитым краем, в которую набралась дождевая вода.

— Бессмертие… — пробормотал он.

— Что такое?

— Эта банка, вернее вода на ее донышке наталкивает меня на мысль о бессмертии, — серьезно сказал Якоб.

— Примерно таким вот образом:

Не следует шутить серьезными вещами! — оказывается Якоб умел возмущаться. — Возьмите из этой банки капельку воды и взгляните на нее под микроскопом. Вы увидите потенциальное бессмертие.

— В каком смысле?

— Вы увидите амеб, молодой человек, одноклеточных, любимцев протозоологов. Наиразумнейшие амебы чихать хотели на эволюцию, они остались верны бесполому размножению. По всей вероятности, подобный способ существования сулит меньше любовных терзаний, чем прямые половые сношения двух особей (хотя кто его знает…), но ведь деление ведет к бессмертию. Иной из находящихся здесь амеб вероятно — и даже наверняка! — миллиард лет от роду, она продлевает свою жизнь, непрерывно рождаясь заново. И достигла этого, следуя принципу простоты. Она думать не думает проходить через все стадии эмбрионального развития, повторять идиотскую кутерьму происхождения видов, филогенезы, онтогенезы и так далее. Она даже не помышляет заниматься все большей дифференцировкой тканей. Амеба истинный консерватор: на развилке дорог она повернула не в ту сторону, куда наши глупые предшественники. Мы не делимся, мы не бессмертны, мы уступили свою вечную жизнь за определенные, хотя и спорные преимущества и блага, а теперь пытаемся наверстать упущенное, мечтая о загробной жизни, — философствовал Якоб, с великой нежностью смотря на стеклянную банку. — Мы можем пить яблочное вино и ездить на трамвае, однако мы ограничены во времени. В чисто физиологическом смысле эволюция равнозначна самоубийству!

Он, Якоб, не жаждет вечной жизни, но такую возможность — поменять нетленное существование на какой-нибудь велосипед — он все же не считает разумной. Ах, эволюция? По-видимому, это слово рассердило Якоба. От эволюции, которую биологи себе и нам навязывают в качестве суррогата Создателя и Демиурга, и пошла вся скверна. Не имеет смысла напоминать Леопольду, которого он считает толковым человеком, о той затасканной, но все-таки грозной опасности, что человечество может погибнуть в ядерной войне. Это с похвальным постоянством твердит реакционная пресса, в то же время не замечая, как бурно наращивается ядерный потенциал. Способны ли были на подобные ужасные выдумки стрекозы и муравьи — во всяком случае, сообщества, заметно деградировавшие по сравнению с одноклеточными? Хотя они сумели прожить на планете во многие тысячи раз больше, чем мы, люди. Мы же, судя по всему, раньше или позже — трах-тарарах! — сами себя накроем медным тазом. Если посередине пола поставить на попа кинжал и всех старательно предупреждать, все равно кто-нибудь когда-нибудь загремит на него. Пожалуй, по теории вероятности можно даже приблизительно вычислить, сколько на это понадобится лет. Эволюция ведет к гибели, провозгласил Якоб.