Вампир.

   Человеку нестерпимо это видеть, но надо смотреть - чтобы тварь не напала, пока ты не смотришь. Вот оно какое, то, что остаётся от верного служителя Хагимы в её блаженном посмертии. Мёртвая голова, желудок, голодный до живой крови, и кишки, что тащатся по дороге.

   Убирайся вон, думает Аши. Порченое мясо.

   Правой рукой Аши сжимает тесак, левой - зелёный камень Чонгры. И делает шаг вперёд.

   Вампир замирает на месте. Колеблется? Пустые глазницы глядят на Аши. Аши плюёт себе под ноги. Страх исчез, ему мерзко.

   И вампир отступает. Проплывает мимо, по туману, как по неторопливой воде. К дому Рами. К дому Диты.

   Он ведь голоден. Может, его и послали наказать Аши за разбитую Хагиму, но с Аши он связываться не хочет. А крови хочет.

   Мёртвая гадина. Он не тронет смертепоклонников - смертепоклонники ему свои. А тех, кто колеблется - он убьёт. Чтобы другие не колебались, чтобы решили себя защитить.

   - Эй, ты! - окликает Аши и сигает через забор, с тесаком в руке. - Убирайся к себе в джунгли! На обезьян охоться!

   Вампир оборачивается. На его сгнившем лице - саркастическая усмешка черепа. И тут Аши понимает.

   Вампир не имеет отношения к джунглям. Может, он не напал на Аши из-за камня из джунглей, камня дхангу? Может, он, мертвец, тоже боится джунглей? Он ведь когда-то был человеком!

   Вампир скользит над дорогой столбом тумана. И Аши идёт вперёд. За ним идёт.

   У хижины, где живёт семья Рами, вампир снова смотрит на Аши и шипит, как шипит ядовитая змея. И медленно, как змея, движется к прикрытой двери.

   Аши замахивается тесаком, опускает его на светящийся череп.

   И тесак проходит вампира насквозь, как туман. С треском вонзается в дверь. Кто-то в доме проснулся.

   А вампир оборачивается к Аши - и Аши видит, как из гнилой пасти на глазах вырастают железные острия клыков. Аши понимает: ему не убить вампира.

   Вампир сейчас убьёт его.

   В этот миг Аши не думает о джунглях - но, оказывается, джунгли думают о нём. Аши слышит внутри своей головы голос Чонгры: "Ради Тадзида!"

   Вампир совсем рядом. Несёт от него болотом, сырой могилой и тухлым мясом. И Аши шепчет:

   - Ради Тадзида...

   Вампир останавливается. Отшатывается.

   Аши понимает, что назвал имя бога. Чужого бога, незнакомого бога, бога джунглей - и вампир боится этого бога и его имени.

   - Ради Тадзида! - выкрикивает Аши и рубит тесаком наотмашь.

   И череп вдруг валится на траву - и потроха падают мерзкой сырой грудой.

   И Аши видит рядом с этой грудой круг жёлтого света. Свечу.

   Аши оглядывается. За ним, в дверном проёме, стоит Рами, держит свечу в глиняном подсвечнике. Лицо у Рами в жёлтом свете белое и неподвижное, как у трупа. Рами смотрит на кучу гнилых потрохов, на разрубленный череп, который светится всё слабее. Переводит взгляд на лицо Аши.

   - Он уже не страшен, - говорит Аши. Его начинает мелко трясти, хотя опасность уже миновала. - Он больше не причинит зла.

   Рами гладит Аши по щеке. Аши чувствует, как у Рами дрожат пальцы. Рами говорит шёпотом:

   - Как ты мог пойти сюда, убить вампира...

   - Ты же мой друг, - шепчет Аши. - И Дита... А твои отец и мать любят мою мать. Я увидел. Я не мог...

   - Все могут, - шепчет Рами. - Любой может, когда его не касается - не ввязываться.

   - Любой смертепоклонник, - говорит Аши почти в полный голос.

   Рами прижимает палец к его губам:

   - Тише, кто-нибудь проснётся. Отец проснётся. Я не знаю, что он скажет.

   Аши кивает: ему понятно.

   Рами спрашивает еле слышно:

   - Кто такой Тадзид?

   - Мой бог, - говорит Аши. - Бог из джунглей.

   И Рами сразу всё становится ясно. Он больше не задаёт о джунглях ни одного вопроса. Да и вампир ему интереснее, чем джунгли.

   - Скажи, Аши, - говорит Рами, - можно ли мне сгрести заступом это гнильё? Можно ли выбросить в выгребную яму?

   Аши смотрит на гнилые внутренности. Думает.

   - Что с ним теперь будет? - думает Аши вслух. - Нет ему больше посмертия на службе у Хагимы. А что ему есть, Рами? Думаешь, после этого - после чужой крови, мёртвых детей, железных клыков - он сможет достичь благодати?

   Рами качает головой.

   - Нет. Благодати ему не видать.

   - Думаешь, - продолжает Аши, - после того, что он дал смертному человеку себя зарубить тем тесаком, каким рубят в джунглях бамбук, простым тесаком, который - вовсе и не оружие, человеку, который - вовсе и не боец, и не просветлённый... Думаешь, после всего этого Хагима возьмёт его к себе?

   - Нет, - говорит Рами уверенно. - Не возьмёт. В наказание.

   - Значит, одно из двух, - говорит Аши. - Либо он свалился на нижний круг, стал москитом, пиявкой, нетопырём - либо вообще ему по земле не ходить, а быть ему ниже нижнего, там, где горит вечное пламя, и демоны катаются верхом на чёрных крылатых буйволах.

   - Похоже, - соглашается Рами. - Похоже, гореть его душе в этом пламени, пока Хагима не сжалится и не подаст ему руку.

   Аши смотрит на него.

   - А разве Хагима может сжалиться?

   И тут Рами начинает кое-что понимать.

   - Никогда, - говорит он с ужасом. - Никогда ему не покинуть этого огня. А ведь он когда-то был человеком...

   - Да, - говорит Аши. - Поэтому-то мы и не должны кидать потроха в выгребную яму. Мы-то не смертепоклонники, чтобы обрекать душу на безысходные муки - даже если это душа вампира. Давай сделаем то, что должно делать для умершего человека - и пусть уж дальше его душа найдёт себе место.

   Рами не спорит. Они сгребают гнилые потроха в старую корзину и просят Шогдара Вечно Сияющего сделать эту корзину колыбелью для останков - больше у них ничего нет. Они берут корзину - тяжёлую, как смертный грех - и тащат её за деревню, на поле рядом с кладбищем. В самый глухой ночной час они с трудом разводят на поле погребальный костёр - всё в росе, он еле загорается - и жгут потроха вампира в корзине. И вдвоём молят Шогдара освободить эту несчастную душу.

   Они думают, что им придётся жечь эти останки до утра, но корзина вдруг вспыхивает ярким зелёным пламенем и за краткое время рассыпается пеплом. И от костра - только серый пепел. И джунгли странно притихли, даже ветер улёгся.

   И людям становится ясно, что всё кончено и надо идти спать.

   Они идут. Рами, прощаясь, говорит Аши:

   - Ты - мой брат. Пусть люди болтают, что хотят.

   Аши улыбается.

   - Как бы тебе завтра не пожалеть об этом.

   Рами касается его щеки:

   - Благодати тебе, - в знак того, что не пожалеет.

   Они расстаются, и Аши уходит спать. Всё, что ему мешало - исчезло. Аши засыпает, и ему снятся золотые змеиные глаза Чонгры. Ему снится белый город, затопленный джунглями, как водой. Ему снятся древние рассыпающиеся статуи, больные проказой времени. Маленькие бородатые обезьяны, играющие в сухой чаше фонтана. И старая, пыльная, с отколотым уголком, стеклянная картинка, на которой нарисован Тадзид.

   У Тадзида золотые змеиные глаза, как у Чонгры. Древнее, юное, насмешливое лицо, как у Чонгры. Волос не видно из-под белых и оранжевых цветов на голове, цветы - как корона. Он укутан зелёным плащом. Птичья лапа в золотой чешуе держит горсть прорастающих семян.

   Картинка - в кумирне, разрушенной джунглями. Перед ней уже много-много лет не жгли благовоний.

   Тадзид - бог джунглей, в джунглях - и люди забыли о нём. Неужели он ещё помнит о людях?

   Неужели это дхангу не дают ему забыть?

   Аши смотрит в лицо командиру солдат, и для этого приходится задирать голову. Командир говорит с седла.

   - Она - уважаемая женщина, - говорит Аши, - добродетельная и почтенная. Я всегда огорчал её, но ничего не мог с собой поделать. Я - непочтительный сын. Я никогда не слушал добрых советов матери.