«Обещаю, что стану хорошим, что не буду больше драться, что не буду больше говорить непристойности, и даже задница не буду говорить…. Но хочу навсегда остаться с тобой…»

На меня посмотрели с огорчением, думая, что я снова говорю с Мизинцем.

Сначала это было просто слабое царапание в окно, затем перешло в удары. Снаружи слышался очень тихий голос:

— Зезé!..

Я поднялся и оперся головой в деревянную раму.

— Кто это?

— Я. Открой.

Я толкнул ручку, так чтобы не было шума и не разбудить Глорию. В темноте, как некое чудо, сверкал весь позолоченный Мингито.

— Можно войти?

— Конечно можешь. Только не шуми, чтобы она не проснулась.

— Уверяю тебя, она не проснется.

Я отошел в комнату и лег на кровать.

— Смотри, кого я тебе принес. Он настаивал, чтобы навестить тебя.

Протянул руку и я увидел что-то наподобие серебристой птицы.

— Я не могу хорошо разглядеть, Мизинец.

— Смотри лучше, потому что это будет для тебя сюрпризом. Я украсил его серебряными перьями. Разве он не красив?

— Лусиано! Какой ты красивый! Ты всегда должен быть таким. Я подумал, что ты сокол из сказки об аисте-калифе.

Я погладил взволновано ему голову, и впервые почувствовал, что она была мягкая и что даже летучим мышам нравится нежность.

— Однако, ты не обратил внимание на одну вещь. Смотри хорошо. Он повернулся вокруг себя, чтобы показаться.

— На мне шпоры Тома Микса, шляпа Кена Мейжарда, пистолеты Фреда Томпсона, пояс и сапоги Ричарда Тальмаджа. Кроме всего этого, дон Ариовальдо одолжил мне рубашку в клетку, которая тебе так нравиться.

— Никогда не видел, что-либо красивее, Мизинец. Как тебе удалось все это собрать?

— Достаточно им было узнать, что ты заболел, как они одолжили мне все.

— Как жаль, что ты не можешь остаться в таком костюме навсегда.

Я засмотрелся на Мизинца, обеспокоенный тем, знал ли он о судьбе, которая его ждала. Но он ничего не сказал.

Тогда он сел на краешек кровати, его глаза выражали доброту и озабоченность. Он приблизил свое лицо к моим глазам.

— Что такое, Ксурурука?

— Ты больше Ксурурука, Мизинец.

— Хорошо, тогда ты Ксурурукиньо. Разве я не могу любить тебя с большей любовью иногда, чем ты меня?

— Не говори так. Доктор запрещает мне плакать и волноваться.

— Я этого не хотел. Пришел, потому что мне было грустно, и я хотел снова увидеть тебя здоровым и веселым. В жизни всякое бывает. Так что я пришел повести тебя погулять. Пойдем?

— Я очень слаб.

— Немного свежего воздуха тебя вылечит. Я помогу тебе выйти через окно.

И мы вышли.

— Куда пойдем?

— Пойдем гулять туда, где есть канализация.

— Но я не хочу идти по улице Барона Капанема. Никогда больше я там не пройду.

— Пойдем по улице Репрессий, до конца.

Теперь Мизинец превратился в коня, который летал. Лусиано, счастливый, балансировал на моем плече.

В районе, где была канализация, Мизинец подал мне руку, чтобы я мог сохранить равновесие на широкой трубе. Это было красиво, когда случалось отверстие и вода брызгала, как фонтанчик, обливая меня и щекоча подошвы ног. У меня немного кружилась голова, но радость, которую доставлял мне Мизинец, показывала, что я уже был здоров. По крайней мере, мое сердце билось спокойно.

Внезапно, вдалеке загудел поезд.

— Ты слышал, Мизинец?

— Это гудок поезда, где то далеко. Однако какой-то странный стук становился все ближе, и новые гудки нарушали тишину.

Мною овладел полный ужас.

— Это он, Мизинец. Мангаратиба. Убийца. Стук колес о рельсы страшно нарастал.

— Поднимись сюда, Мизинец. Быстрее, Мизинец! Но Мизинец не смог сохранить равновесие на трубе, по причине блестящих шпор.

— Поднимись, Мизинец, дай мне руку. Он хочет убить тебя. Хочет разорвать тебя. Хочет изрезать тебя на кусочки.

Едва Мизинец вскарабкался на трубу, как проклятый поезд прошел над нами, гудя и изрыгая дым.

— Убийца!.. Убийца!..

Между тем, поезд все еще продолжал свое движение по рельсам. Слышался его голос, прерываемый хохотом.

— Я не виноват…. Я не виноват…. Я не виноват….

В доме зажглись все лампы, и моя комната заполнилась полусонными лицами.

Это был кошмар.

Мама взяла меня на руки, пытаясь подавить своим плечом мои всхлипывания.

— Это был сон, сын… Кошмар.

Я снова начал рвать, пока Глория рассказывала Лалá.

— Я проснулась, когда он закричал «убийца»…. Говорил «убивать», «разрывать», «резать». Боже Мой, когда это закончиться?

Однако все закончилось через несколько дней. Я был приговорен жить и жить. Глория вошла сияющая. Я сидел на кровати и глядел на жизнь с грустью разочарования.

— Смотри, Зезé.

— В ее руках был белый цветочек.

— Первый цветок Мизинца. Скоро он станет взрослым деревом и начнет давать апельсины.

Я ласкал между своих пальцев беленький цветочек. Не буду больше плакать по любому поводу. И хотя Мизинец пытался сказать мне, прощай, этим цветком, но он ушел из мира моих грез, в мир моей действительности и мой боли.

— Сейчас поедим кашки и походим по дому, как это ты делал вчера. Давай!

Король Луис взобрался на мою кровать. Теперь ему всегда разрешали находиться рядом со мною. А вначале не хотели, чтобы он волновался.

— Зезé!..

— Что мой королек?

И действительно, он был единственным королем. А те другие, что из золота, кубков, дубинок, шпаг были всего лишь грязными фигурками в пальцах играющих. И еще, он и не думал в реальности стать королем.

— Зезé, я тебя очень люблю.

— Я тоже люблю своего братика.

— Ты хочешь сегодня играть со мной?

— Да, сегодня я играю с тобой. Что ты хочешь делать?

— Хочу идти в Зоологический сад, потом в Европу. Затем хочу пойти в сельву реки Амазонки и играть с Мизинцем.

— Если я не очень устану, то мы сделаем все это.

После кофе, под счастливым взглядом Глории, мы пошли во двор, взявшись за руки. Глория с облегчением оперлась о дверь. Перед тем как пойти к курятнику я повернулся и сказал ей, прощай, рукой. В ее глазах блестело счастье. Благодаря своему раннему развитию, я догадался, что происходило в ее сердце: «Он вернулся в свои грезы, спасибо, Боже!».

— Зезé …

— Ммм…

— Где находиться черная пантера?

Было трудно начинать все с начала, не веря в ничего. Было желание рассказать ему, что в действительности произошло. «Глупенький, черная пантера никогда не существовала. Это была всего лишь старая черная курица, которую я съел в бульоне».

— Остались только две львицы, Луис. Черная пантера уехала в отпуск в сельву Амазонки.

Будет лучше, если по возможности, сохранять его иллюзии. Когда я был ребенком, я тоже верил в эти вещи.

Королек расширил свои глаза.

— Туда, в сельву?

— Не бойся, она уехала так далеко, что никогда уже не найдет дорогу назад.

Я горько улыбнулся. Сельвой Амазонки были около полудюжины апельсинов, колючих и недружелюбных.

— Знаешь, Луис, Зезé очень слаб, нужно возвращаться. Завтра мы еще поиграем. В трамвай Сахарной головы и во все, что хочешь.

Он согласился, и мы начали медленно возвращаться. Он еще был очень маленький, чтобы различать правду. Я не хотел идти ко рву или к реке Амазонке. Не хотел встречаться с разочарованием Мизинца. Луис не знал, что тот беленький цветок был нашим прощанием.

Еще не настал вечер, а новость уже была подтверждена. Казалось, что облако мира вновь возвратится господствовать над домом и семьей.

Папа взял меня за руки и перед всеми усадил меня на колени. Он подвигался медленно на стуле, что бы я сидел устойчиво.

— Все уже прошло, сын. Все. Однажды ты тоже станешь отцом и узнаешь, какие трудные бывают некоторые моменты в жизни человека. Кажется, что ничего не получается, и это провоцирует нескончаемое отчаяние. Но сейчас, все по-другому. Папу назначили управляющим фабрики в Санто Алексо. И теперь, никогда, твои тапочки не будут пустыми на Рождество.