Покамест наш Петрушка по чужим краям скитался, Трофим царицу свою перву выгнал за двор и второй раз женился. Женился он так, што одно удивленье берёт, хде он таких баб себе выискиват? Уж кака гадюка первая его супружница была, то теперь никто и не вспоминат.

Женился Трофим на Евлампии за то, што она ему ту злосчастну лампочку ухитрилась из темечки его вытащить. Евлампия как новой царицей стала, так словно сумашедша курица всю царёву администрацию заклевала, а вместе с ей и честной народ. Лютовали они теперь с Трофимом настояшшим тандемом.

То оброк увеличат, то зарплаты не платють, да и с инхфляхцией никакой борьбы не ведуть. Бедный люд от их политики по-волчьи завыл. Трофим хоть и был негодяй известный, тепереча вконец распустилси.

Евлампия с собой в царские хоромы ещё и дочку Альбинку привела. Альбинку воспитала она сама и потому в ей ум не укрепился, а выросла токма жадность до всякого чужого богатства. Метили они с мамашей на самый царский трон. Мамашка ейная решила, шо ежели сама владычицей не будет, то уж свою дочку как пить дать к трону пристроит. Трофим таких подозрений не узрел и всё за чисту монету, дурень, принимал.

- Погляди, Трофимушка, кака у нас дочурка, - щебечет Евлампия, - девка, словно яблочко налилась. Надобно её замуж выдавать и наследничка соорудить, а то пропадёт, перезреет.

- Уж она как калач налилась, а не как яблочко. Хто её такую в жёны возьмёть? – говорит Трофим. – С ей и не справиться.

- Хто, хто, - возмушшатся жена, – так нихто и не возмёть, ежели ты лежать цельными днями будешь. Встань и поди царску волю объяви.

- Каку-таку волю?

- Што дочку женить хочешь и всяких принцев заморских зовёшь с ей знакомиться.

- Откель же нам принцев заморских набрать, ежели вокруг нас никаких морей нет, -удивлятся царь.

- Ух и дубина же ты, - ворчит царица, - какая же нам разница из-за моря он или наш, здешний. Лишь бы принц был голубых кровей, да капитал имел внушительный. Да объяви, што за Альбинкой полцарства в придачу даёшь.

- Полцарства?! – возмушшатся Трофим.

- Не пыхти, с твоего полцарства теперь доходу нуль. Хто всю кредитну политику проел? А? – рассвирепела Евлампия. - Так шо не ерепенься и иди объявляй нашу волю, а то будешь со своей экономикой без штанов ходить.

- Ты на меня не шуми! Што в государстве крихзис я знаю, токма женихов для твоей ненаглядной я искать не буду. Ишши их сама как хошь, а меня от дел осударственных не отрывай, - выругался Трофим и опять лёг отдыхать.

Так ругались они кажный божий день и, наконец, плюнул на всё царь и согласился с женой. Во все стороны отправили гонцов об своих намерениях. Кажному соседнему государю-правителю Альбинкин портрет в рамочке выслали для знакомству.

Петрушка наш тем временем лежит на диване в городе Берлине, хде проживат уже аккурат два года. Занимался он тут делами всякими и стал настяшшим миллионщиком. Петрушка отстроил себе хоромы с прудами не хуже царских и почивает цельными днями, пуляясь в лебедей своих косточками из винограду. В один прекрасный день и к ему в дом гонец врыватся. Вскочил на стул и давай орать во всю глотку об Альбине. Петрушка уж и позабыл про Трофимову подлость, да гонец в ём всю прежню нелюбовь и пробудил.

- Чего орёшь-то!? Не на площади, – говорит Петрушка.

- Царь наш свою дочку замуж выдать желат за принца. Вот и портретик её, - гонец протянул Петрушке Альбинкину харизму в рамочке.

- Эка корова, - засмеялся Петрушка, - в ней поди пудов пять будет.

- Будет и все жениху достанутся, - вежливо отвечает гонец.

- Скажи, много ль царь даёт капиталу за дочуркой? А то мне хде лебедей выгуливать?

- Говорят, полцарства. И лебедей можно выгуливать и коров, а хошь кенгуру разводи. Места предостаточно.

- Ладно, скажи своему царю, што будет им принц миллионщик, самых благородных европейских кровей.

- А как вас звать-величать?

- Звать меня Пётр Гансович Хейнекен, так и передай. Да! Постой! Пойдём-ка я для царской семьи подарков передам.

Гонец взял подарки и убежал, а Петрушка задумался над своим возвращением. Вспомнились ему родные места, артель и решил он воротиться в родную сторонушку, да за все обиды Трофима проучить. Вызыват он своего управляюшшего и заявлят, што поехал до родных мест и шоб к его приезду тут не воровать. Управляюшший Петрушку слушает и токма головой кивает, мол слушаюсь и не беспокойтесь. Оделся Петрушка поважнее, сел в свойный мерседес и укатил в родимую сторонушку.

Первым делом навестил он бабу Ягу. Та поначалу его и не признала. Стал он возмужалый, густою бородою оброс.

- Привет, бабуля! – кричит ей Петрушка.

- Чего шумишь? – спрашиват бабка.

- Это же я, Петрушка, аль не узнаёшь!?

- Петруша, - обрадовалась Яга, - да ты ли это, милок? Не узнать тебя, ей Богу не узнать, - Яга Петрушку обнимает и наряды его разглядывает. Костюм на ём аглицкий, ботинки итальянски, шляпа хранцузка – загляденье.

- Да бабуля, удивляшшся ты зря. Всё до последней пуговки своим трудом нажито. Два года я в чужих землях пахал. Кажный день по осьмнадцать часов трудился и вот тебе результат.

- Хорош! Ой хорош, - дивилась бабка – надолго ли к нам, милок?

- Не знаю бабуля. Поживу пока, а там посмотрим.

- Женился, али как?

- Ой, бабуся и не спрашивай. Я в ихней Европе себе видать ничего не подберу. Были у меня всяки девки: стройные, закопчёные на пляжах, блондинистые, а всё какие-то чужие. Понимашь?

- Понимаю милок, понимаю. Слыхал про Трофима-то? Он свою падчерицу, лиходей старый, замуж решил выдать.

- Слыхал бабуся, слыхал. Я потому и приехал.

- Неужто она тебе по нраву пришлась? – перепугалась Яга.

- Что ты, лягушку тебе за воротник, - Петрушка хитро прищурился, - он за ей полцарства даёт, а у меня к ентому мухомору ещё претензии имеются. Я из-за его интрих родных берёзок теперь не вижу. Понимашь, к чему я клоню?

- Нет, милок, не пойму я чёй-то, - удивилась Яга.

- В дебюте я у его полцарства отыму, а потом уж и всё остальное народу вернём.

- Ох, милок, а под силу ль тебе с ентим чёртом тягаться? У его вон, гляди, цельная армия у ворот, а ты один одинёшенек. Справисся?

- Я бабуся хитростью его возьму. У меня уже и план есть.

Погостил Петрушка пару дней у бабы Яги и подался в столицу. Столица слухами шумит об Альбинкиной свадьбе. Народ всяко размышлят, хто ешшо в царску семью влезет. Може то негр диковинный будет, може монгол узкоглазый, а може и наоборот - человек культурный, на европейский манер обученный. Во дворце кажный день женихов просматривают. Сам Трофим, жена его и Альбина восседают и негожих, да ущербных отсеивают.

- Хто там следушший? – спрашиват Трофим.

- Принц Антуан третий, - объявлят воевода.

- А хде первые двое? – пошутил Трофим.

- Не могу знать, ваше величество, за дверью токма один стоит. Поискать остальных?

- Ладно, нам и одного достаточно будет, тащи его сюды. Токма это…бережнее. Понял?

- Как ни понять, ваше величество, аккуратней стало быть, без рук.

- Во, во…аккуратнее, - смеётся Трофим.

Воевода открыл дверь и обявлят гостя во всю глотку.

- Значить принц? – спрашивает царь.

- Принц Антуан третий, - поправляет гость.

- Откель такой невысокий.

- С европейской стороны, ваше величество. В нашем роду все невысокие, кланяется принц.

- Шо то я сумневаюсь за Антуана, - высказал царь. - Альбинка то наша, яблочко спелое, не раздавит ли наследника за делами супружескими? - шепчет Трофим жене. – Погляди у его ножки точно тараканьи, а она у нас девка пышная, угробить может, а потом выясняй с его папашей недоразумения межгосударсвенны. Нет, такой нам не пойдёт, - решил царь и вызыват следующего. К вечеру усё царско семейство без обеду скисло. Нихто царю не нравится, да и все приличны принцы кончились. Альбинка стоит сама не своя, Евлампия Трофима ругает, што тот всех женихов разогнал. Вдруг двери отворяются и влетат последний гонец, который у Петрушки был. Водицы попил и рассказал царю о Петрушке, о его лебедях и миллионном капитале. Царёво семейство от радости без ума. Альбинка обрадовалась и так себе жениха разрисовала, што даже матери стыдится признаться. Гонец достал Петрушкины подарки и давай раздавать. Царю ручку чернильну с золотым пером, царице накидку соболиную, а Альбинке свой портрет золотом и серебром обрамлённый. От таких подарков с ими со всеми настояшший припадок. “Хотим!!! - оруть, - видеть ентого Петра Гансовича немедля”.