Я шумный мир опротестую -
от суеты до слухов,- весь.
Люблю случайную, простую,
неподготовленную вещь.
Случайный тост в углу случайном
с едва знакомым на пути.
Вздох, после странного молчанья
вдруг вырвавшийся из груди.
Случайный путь, случайный поезд -
ночной, неведомо куда,
который движется, как повесть,
не завершаясь никогда.
Случайно брошенное слово,
вино в прохладной глубине,-
все это, преломляясь, снова
поет во мне, живет во мне…
Внезапные простые вещи!
А я им радуюсь, ценя.
Они как гости, в час зловещий
вдруг посетившие меня.
И как мне их не славить, если
я рядом с ними молодел,
в них находил слова для песни
и силу в самый трудный день!
Пойду – небрежный и печальный,
вздохну легко,
взмахну рукой -
не преходящий,
не случайный.
Был дедовский дом старинный
крыт крышей из плит тяжелых.
И я даже помню – на крыше
росла какая-то травка…
– Где, -
вопрошаю,-
дедовский дом старинный?
Мне отвечают: разрушился сам собою.
– Смотри,-
говорят,-
из плит этой крыши
отличнейший получается тротуар!
…О да, конечно, плиты – они те же,
Но я не верю, будто сам собою
тот дом разрушился,-
То был добротный дом -
простой,
удобный,
напоминавший чем-то человека.
Однако он страдал дефектом тем же,
что и весь прочий дедов мир старинный,-
тяжёлая, из плит тяжелых, крыша,
да только нет фундамента в основе!
Итак, выходит, дом разрушен не был,
а просто тихо он ушел под землю,
по крышу самую он в землю опустился.
По этим плитам я хожу сейчас, как кошка.
И дым самшитовый над трубами витает…
А там, внизу,-
в той древней Атлантиде,-
осталось все таким же, как когда-то.
Очаг пылает.
Булькают бобы.
И мой отец -
он мал еще -
улегся
на бабушкины теплые колени,
а та его укачиваетз
– Спи,
ты слышишь, там упырь по крыше ходит!…
И слушает испуганно отец.
Он слышит.
(То мои шаги по крыше.)
И вздрагивает он.
И засыпает…
А я все топаю себе по тротуару.
Чертовски трудно создавать такие крыши,
что мог бы выдержать затем фундамент века.
Надстройка
(как сказал бы Маркс) -
надстройка базис раздавить не может!
И мы,-
мы, те, кто пишем,-
мы должны
придумать что-то верное весьма
и чтобы в нем правдиво все
и прочно…
Мне кажется, уже по нашей крыше
проходит кто-то легкою походкой.
И прорастают молнии, подобно
могучим крыльям за его спиной.
Вот усталые женщины
на остановке
возле завода,
словно любовника,
опаздывающего на свиданье,
поджидают автобус.
Холодные сумерки.
Неоновое известье
вспыхивает в определенной точке.
От столба к столбу сообщается:
Дорога будет серебряной.
Дорога будет серебряной.
Дорога будет серебряной.
До конца маршрута.
И вот серебряные усталые женщины.
Настолько усталые,
что нет даже силы,
чтобы быть красивыми.
Потому что сеяли квадратным ситом.
Потому что месили хлеб из бетона.
(Пыль серебрится в их волосах.)
А затем…
Потому что они начистили небо.
Потому что они накормили солнце
и уложили спать…
Подходит автобус и уносит их
в душных своих объятьях.
Они засыпают стоя.
Покачиваются.
Улыбаются…
Матери нового дома,
матери всей Вселенной,
я целую ваш сон,
которого вы не вспомните.
Продается судно!
Расшаталась мачта, перегнили снасти,
Словом – сколько хочешь всякого несчастья.
Продается судно!
Починить не трудно – корпус все же прочен;
Хозяин измучен – надоело очень!
Продается судно!
Было это судно доброе, как видно;
Снова выйти в море на таком не стыдно!
Продается судно!
Сотни раз то судно море штурмовало,
В тысяче Вселенных судно побывало!
Продается судно!
Кто грехов прекрасных хочет безрассудно,
Тот, завороженный, и взойдет на судно!
Продается судно!
Видно, в путь отважный хочет оно снова,
Нового желает рулевого!
Продается судно!
Это судно годно в чудный путь до ада.
Продается судно хоть дороговато, а купить бы надо!