До 1941 года он работал бригадиром-огородником в колхозе имени Кирова, а в сентябре ушел на фронт. До августа 1942 года сражался в рядах Красной Армии. Был ранен, подлечился в госпитале и снова на передовую. Но в бою под станицей Белореченской, контуженный взрывом бомбы, попал в плен. В лагере для военнопленных немного оправился от контузии и в конце сентября бежал. Поскитавшись в прифронтовой полосе и не сумев пройти к своим, направился в Новороссийск. Город уже был захвачен гитлеровцами. Василий Иванович до поры до времени сиднем сидел дома. Семья кормилась тем, что Фаине Карловне удавалось выменять на домашние вещи. Степан Григорьевич присматривался к Чеху внимательно. И вот пришел к нему с предложением организовать в Мефодиевке сельскохозяйственную общину.

- Этим мы спасем многих людей от немецкого рабства, - сказал ему Островерхов.

Долго мороковали над уставом общины.

- Прежде всего, Василий Иванович, надо вписать в устав положение о том, что члены общины освобождаются от мобилизации на строительство, оборонительных сооружений, от работы на промышленных предприятиях, от эвакуации и угона в Германию.

- Не согласятся они на это, Степан Григорьевич.

- Согласятся. Надо, чтобы согласились. Тут главное - как написать...

- Да, это так,- посерьезнев, согласился Чех. - Ну, а все-таки, что же дальше-то? Ну, создадим общину, насажаем луку да петрушки. А потом?.. А все же ты мне объясни хоть в общем, для чего ты все это затеваешь?

Островерхов задумался.

- Много я тебе не скажу, Василий Иванович, потому сам еще не знаю. Но главную задачу вижу в том, чтобы спасти людей наших от угона в рабство. А там видно будет, что дальше делать.

Чех понял, что Островерхов чего-то не договаривает, но настаивать не стал. Решил: надо будет - сам скажет.

Островерхов действительно не все сказал будущему старосте общины. "Поработаем, присмотримся друг к другу, посоветуемся с товарищами и решим", - мысленно рассуждал он.

- Так что, говоришь, Кроликов кричал? - спросил Островерхов, переводя разговор на другое. - Коммуны, говорит, захотели?

- Да, - усмехнулся Чех. - Испугался коммуны. Может, говорит, тебе туда еще и парторга назначить?

- Парторга? - Островерхов захохотал. - Про комсорга забыл?

- Забыл, - засмеялся Чех.

А ты знаешь, - уже серьезно заговорил Степан Григорьевич. - Этот гад, в сущности, догадливее немцев оказался. Знает, что если собрать даже незнакомых советских людей, все равно сразу образуется коллектив. В коллективе наша сила, а их страх. Так-то. А Райх ни черта не понял. Ты, Василий Иванович, дельную мысль высказал: секретарь общины нужен, и его нам могут утвердить вместо целой канцелярии. А секретарем... - возьми меня.

- Ну да! Как же я тебя возьму? Кроликов-то знает тебя еще по мирному времени.

- А что он знает? И мы его знали, да в нутро не заглянули. Почем ему знать, какой я... мы ему поможем узнать. Тут у меня один, с позволения сказать, документик есть...

Островерхов достал бумажник и осторожно извлек из него справку.

- На-ка, читай.

Чех развернул четвертушку бумаги, боком придвинулся к свету, прочел вслух:

"Справка выдана настоящая гражданину Островерхову С. Г. в том, что он действительно являлся казаком, в армии генерала Деникина сражался против Советов в чипе подпрапорщика. При Советах был раскулачен и вел активную борьбу против колхозов.

Староста станицы Гиагинской..."

Подпись неразборчивая. И печать.

- Черт те что! Какой же ты кулак да еще и подпрапорщик?

- Василий Иванович, не верь своим глазам, верь моей совести. Главное - бумага есть. А Кроликову больше ничего не надо. Не станет он запрашивать гиагинского старосту.

- Здорово! - восхитился Чех.

А если здорово, так действуй, Василий Иванович. Готовь документы. Завтра - на доклад к начальству.

- Будет сделано, Степан Григорьевич.

- Тогда я прощаюсь. Будь здоров, дорогой товарищ.

Островерхов ушел, Василий Иванович Чех стал переписывать составленный вместе с Островерховым текст в тетрадь, на обложке которой было крупно выведено: "Устав земледельческой общины поселка Мефодиевка..."

По закону

конспирации

Вдоль разбитых домов брели трое патрульных в красных погонах. Иногда присаживались покурить. Изредка перебрасывались словами.

- Что-то мне не нравятся вон те две фигуры, - сказал один из них, - Видите, жмутся к стене? Я уже с четверть часа за ними наблюдаю. Тянутся за нами, как на буксире, не отстают и не догоняют.

- Шпики?

-Какие там еще шпики?

- Здрасте! Ты что, с Марса свалился? Не знаешь разве, что гестапо может следить за каждым из нас.

- Так что, пристукнем их? Для ясности.

- Ша, братишки. Стукать не надо, а изловить и вздуть не мешает.

Патрульные медленно двинулись вдоль улицы. Две темные фигуры отделились от стены и осторожно потянулись за ними. Около развалин большого здания патрульные внезапно исчезли, нырнув в темные провалы подъездов. Через некоторое время около развалин появился один из преследователей. Постоял, прислушался, призывно помахал рукой второму, а сам настороженно пошел вдоль мрачных руин, вглядываясь в темные провалы в стенах, в черноту зияющих окон. Выглянув за угол дома, первый вернулся к своему спутнику, и они, сблизив головы, стали о чем-то совещаться.

Это было так наивно, по-мальчишески неопытно, что не приходится удивляться той легкости, с какой они были схвачены патрульными.

Один из солдат осветил фонариком лица пойманных.

- Борис, - удивленно воскликнул патрульный. - Ты что, с ума сошел? Кто вам разрешил здесь бродить в такую пору? Здесь же запретная зона. А если бы на немцев напоролись? Тогда что? И своим каюк, и другие бы пострадали.

- Дядя Сережа, - тихо сказал Борис. Эти слова относились к первому патрульному, которым был Сергей Карпов.

- Молчи, - сердито сказал Карпов, а потом добавил: - Ну вот что. Тут стоять негоже. Давай-ка поищем понадежнее укрытие.

- А здесь есть подвал, - сразу откликнулся Борис Островерхов, - совсем целый и сухой. И чисто там.

- Ишь ты, уже и подвал нашел, - удивился Карпов, - ну, веди в подвал.

По каким-то одному ему известным приметам Борис уверенно и быстро отыскал под грудой щебня и обломков вход в подвал. Юнашев, спустившийся вслед за проводником, осветил фонариком подземелье. Подвал был действительно сухой, с чистыми сцементированными стенами и маленьким! зарешеченным оконцем в дальней стене. Цементный пол подметен.. В углу из ящиков сооружен стол, застеленный немецкими газетами. На столе - фонарь "летучая мышь", кувшинчик с водой, листки бумаги. Около стола венский стул со сломанной спинкой и продырявленным сиденьем. В другом углу подвала луч фонарика выхватил из темноты полку, сооруженную из филенчатой двери, положенной на кирпичи. На полке аккуратным кубом возвышались толовые шашки, стройным рядочком вытянулись ручные гранаты. Тут же темнели два пистолета и диски к советским автоматам ППШ.

- Ого!! - послышался удивленный голос Карпова. - Вот это арсенал.

- А вот еще посмотрите, - радостно поспешил Борис, - вот, в этом углу.

Вошедшие увидели прислоненные к стене винтовки, три советских и два немецких автомата, ручной пулемет системы Дегтярева и даже немецкий МГ.

- Та-ак, - неопределенно протянул Карпов, - запаслись, значит?

Он присел на стул. Борис торопливо зажег "летучую мышь", старательно разгладил рукой газеты на столе и, гордый, выпрямился перед гостями, ожидая похвалы. Юнашев и Вдовиченко присели на корточки и принялись закуривать.

- Ну, что ж, докладывай, герой, - потребовал Карпов.

Борис удивленно посмотрел на него.

- А что докладывать, Сергей Иванович?

- Как что? Откуда все это, для каких целей, для кого и по чьему заданию?

Борис замялся.

- Ну, это мы, значит... Собираем по городу и сюда приносим. Тут наш склад. И наблюдательный пункт. Отсюда мы в окошко сигналим на тот берег бухты. Светом, фонарем. По морскому семафору.