- Значит, это вы тогда артналет вызвали, когда немцы смену частей производили?

- Ага, мы...

- И вас не нашли?

- Не! - радостно сообщил Борис.

- Давай дальше.

Не уловив подозрительных ноток в голосе Карпова, Борис оживленно заговорил:

- И еще мы лодку достали и притопили здесь у берега. При надобности можно на тот берег сходить. А толовые шашки - это с минного поля. Ну, оттуда, где вы снимаете немецкие мины...

- Что-о? - Карпов даже привстал.

- А мы, Сергей Иванович, давно по вашим следам ходим, смотрим, где вы разминировали проходы. Как только вы уйдете - мы на ваши места и тоже, значит, того... толовые шашки добываем.

- Ах, стервецы, - захохотал Вдовиченко. - А мы-то ломали голову: почему это так часто попадаются пустые коробки вместо мин?

- Постой, Петро, - остановил его Юнашев. - Ну-ну, парень, давай дальше.

В тоне, каким были сказаны эти слова, Борис уловил что-то такое, что его насторожило. Сразу пропало желание рассказывать, настроение испортилось.

- А что дальше? Вот и все... Но вы не сомневайтесь. У нас на случай чего пропуска есть в запретную зону. Один раз патрули уже проверяли. Ничего. Отпустили.

- Кто, немцы или полицаи?

- Полицаи.

- А того полицая возле парка вы подвесили?

- Нет, Сергей Иванович. Мы его сперва ломиком по голове. А потом уже подумали-подумали и подвесили на дереве. Чтоб страшнее было.

- Чтоб страшнее, значит? - переспросил Юнашев.

- Ага, - упавшим голосом отозвался Борис, уже уловив явное неодобрение в тоне старших.

- Теперь давай начистоту, - строго, хотя и с иронией потребовал Карпов. - Батя знает об этом подвале и о ваших подвигах?

Борис понуро молчал. Спутник его Петя Растригин тоже молчал.

- Здорово, - подвел итог Карпов. - Орлы - нечего сказать. А вам известно, что те сигналы засекла немецкая контрразведка и сейчас ведет наблюдение за этим районом? Не знали? Так знайте. А вы обратили внимание, минеры сопливые, что на минном поле вы лазите гораздо дальше, чем мы разминировали и только по счастливой случайности до сих пор не подорвались? Тоже не заметили? А это еще что за оружейная палата? Вы подумали о том, что если сюда просто ненароком заглянет кто-либо из врагов, ему яснее ясного станет, что тут надо устроить засаду. И вы в нее попадете. И мало того, что сами попадете, так от вас же потянется ниточка к бате, ко всем другим. Вы об этом думали?

Борис подавленно молчал, понурил голову и нервно теребил руками старенькую свою шапчонку. Петя шумно вздохнул. И все невольно обернулись к нему. Он торопливо заговорил:

- Конечно, это все верно. И тут мы виноваты перед старшими. Но вы поймите: мы хотим действовать, - с вызовом и в то же время просительно закончил Петя Растригин.

- Все ясно. Вопросов нет, - решительно сказал Карпов. - Действовать! Так вот вам для начала задание. Все собранное в этом подвале замаскировать в развалинах и не прикасаться до особого распоряжения штаба. Раз. Второе: стол, стул, дверь отсюда выбросить, подвал захламить. Все это сделать сегодня. Немедленно. И доложить нам, мы еще не сменимся с дежурства. Помочь вам не можем - надо идти патрулировать, а то возможна проверка и, если нас не окажется на улице, неприятности не избежать! Все. Да, дополнение: на минное поле не ходить, патрулям на глаза не попадаться, световых сигналов не давать. Ясно? А завтра готовьтесь к объяснению у Степана Григорьевича.

И тут же, перейдя на обычный тон, Сергей добавил:

- И прошу вас, ребята. Сделайте обязательно все так, как я вам говорю. Уж вы доверьтесь нашему опыту. Честное слово, так будет лучше. Верно я говорю, братишки? - обратился он к своим товарищам.

- Только так, - кратко подтвердил Юнашев.

- Ох, чертенята. Нет, ну надо же? - вместо ответа воскликнул Вдовиченко, сокрушенно покачав головой.

- Ну вот. А теперь действуйте. Мы пошли. На обратном пути проверим.

Патрульные ушли.

...На другой день на квартиру Студеникиных Островерхов вызывал молодежь, юношей и девушек, которых связывали довоенные школьные годы, совместная комсомольская работа перед самой оккупацией, а некоторых - и родственные связи. И все-таки, Степан Григорьевич не стал собирать их всех сразу, а приглашал группами по 2-3 человека. Самой трудной оказалась беседа с сыном.

- Я не стану читать тебе мораль. Ты человек взрослый, понимающий. Тебе, надеюсь, не надо втолковывать, что любая наша ошибка, любая оплошность - смерть.

Борис решительно выпрямился, порываясь что-то сказать. Но отец бесцеремонно остановил его.

- Знаю, знаю, что все вы хлопцы смелые. Но в нашем деле есть кое-что страшнее чьей-либо смерти, Это - провал организации, всей подпольной работы, налаженной с таким трудом. Безрассудная, неизбежная и неоправданная гибель десятков, а может, и сотен самых честных, самых верных наших людей. Ты видел их у меня... тебя многие видели... В случае чего потянется ниточка... А там и меня... и моих знакомых... И глупость может обернуться трагедией.

- Зачем ты так, папа...

- Может, я не сказал бы тебе этих горьких слов, если бы речь шла только о моей жизни. Понимаешь ты это? Не о себе забочусь. Об общем деле. Запомни: драться с умом надо. Перед нами опытный враг. Опытный, умелый и беспощадный. А тебе, Борис, никто из наших людей не вверял свою жизнь и не поручал так необдуманно и глупо рисковать ею. Я давно хотел поговорить с тобой, да все времени не было. Мне Аза намекала...

- А что Аза? По ней, так мне и на улицу нельзя выйти. Я ж не девчонка...

- Погоди. Что-то у нас не получается разговор. Вижу: ты так и не понял меня. Плохо, брат, выходит.

Островерхов прошелся по комнате, остановился у окна, задумался. Что ж это я не могу найти с ним нужного тона? Почему у него настороженная отчужденность? Если сын тебя не понимает, то как же тогда с другими? Выходит, они совсем не приняли моих увещеваний? А если б это мне читали такие проповеди? Не теперь, а тогда, в восемнадцатом, когда тащил взрывчатку на французский пароход, когда пускал под откос белогвардейские эшелоны, когда гвоздем и ногтями рыл подкоп из деникинской камеры смертников, а? Пожалуй, послал бы я тогда проповедника к черту. Ведь драться хотел, зубами рвать, своими руками врага за горло душить, бить, взрывать, стрелять, пока не останется ни одного белобандита на родной земле. Так-то, Степан. Вот тут, должно, и ключик спрятан.

- Слушай меня внимательно, сын, - Островерхов резко обернулся к Борису.

Борис, словно подброшенный пружиной, судорожно сглотнул подкативший к горлу ком.

- Сегодня вечером на заседании штаба примешь присягу, дашь партизанскую клятву и получишь личное боевое задание. Но сразу предупреждаю: дисциплина - первый наш закон. Ни одного случая своеволия не допущу, на поблажку не надейся. Дисциплина, сынок, самая большая храбрость. И с этого давай-ка начнем.

- Есть, с этого начинать, - звонко выкрикнул Борис, и отец не выдержал, засмеялся и крепко обнял сына.

Вечером Островерхов побеседовал еще с шестью комсомольцами, и каждый из них получил свое боевое задание. Володя Ерохин, устроенный на работу в полицию, должен был добывать продукты, медикаменты, табак, одежду, оружие и сообщать подпольщикам ночные пароли. Четырнадцатилетний Петя Растригин с первых дней оккупации стал верным помощником и неразлучным спутником своей матери Татьяны Федоровны, которой была поручена трудная задача: поддерживать постоянную связь подполья с партизанами А. А. Егорова. Поэтому Петю так и закрепили связным. Связными подпольщиков стали Нина, Зина, Толя Студеникины. Островерхов считал хорошо налаженную сеть связных одним из важнейших условий успешной деятельности организации и поэтому постоянно заботился о расширении и укреплении этой сети, тщательно отбирал для этой цели людей, лично инструктировал их, постоянно выслушивал их доклады и в то же время принимал все возможные в тех условиях меры, чтобы каждый связной знал только свои объекты связи и никоим образом не расширял сферу своих знакомств с другими членами организации и с другими связными.