-- Джон с Вано пошли к мосту? Давай тогда с них. Михась может быть где угодно, так что по дороге будем вызывать его по рации.

   Киваю.

   -- Пошли.

   17:25

   На первом этаже Арт останавливается, разгадывая что-то блестящее на полу. Наклоняется, чтобы поднять. Краем глаза отмечаю, что это новенькая зажигалка "Зиппо". Обгоняю его и первым подхожу к выходу из подъезда. Толкаю дверь и вышагиваю на дышащую скорым дождем улицу.

   Арт нагоняет меня сзади:

   -- Пиздатая зажиг...

   Договорить ему не удается. Слышится тяжелый стук, вскрик, а через два удара сердца звук падающего на бетон тела.

   Едва я успеваю повернуться, как что-то сильно бьет меня в висок, и земля уходит из-под ног. Я теряю сознание прежде, чем тело достигает земли.

Глава 12

Допрос с пристрастием

   ~~:~~

   Мягкая теплая ладонь соприкасается с моим лбом, гладящим движением поднимается к волосам. Я не открываю глаз, но знаю, что ладонь женская -- кожа слишком шелковистая, слишком нежная даже для того, чтобы принадлежать кому-то, кроме моей матери. Ладонь скользит по длинным волосам, пропуская между пальцев, точно самый чувствительный в мире гребень, ласково зачесывает их ото лба к затылку, переходит к вискам...

   "Мама..." -- хочу позвать я. Хочу спросить, что она здесь делает, но не решаюсь раскрыть рта. Меня сдерживает иррациональный страх. Если я произнесу хоть слово, рука исчезнет, улетит, как горлица, спугнутая ружейным выстрелом не слишком меткого охотника.

   Волосы струятся меж тонких пальцев, ногти приятно массируют кожу головы, моей несчастной разбитой головы, которая вот-вот расколется от невероятной, всепоглощающей боли... Как долго это продолжается? Я не знаю, понятие времени исчезло, растворилось вместе с понятием пространства. В этом месте нет ничего, кроме моего агонизирующего мозга и руки матери, зачесывающей мне волосы назад.

   Но вот ее движения становятся резче, грубее. Потом рука замирает на самой макушке и сжимает пальцы в кулак. Сгребает волосы в пучок и рвет их сначала влево, потом вправо, и вверх, вверх, вверх... Треск стоит такой, будто кто-то жарит на голове попкорн. Шпага боли пронзает от темени до подбородка, к ней присоединяется вторая, пробивает барабанную перепонку в одном ухе и вылетает через другое, а волосы трещат, трещат, трещат, рука рвет их уже совсем с неженской силой, голову мотает из стороны в сторону, как флюгер на порывистом ветру...

   Я начинаю вопить. Такой боли я еще не испытывал. Мозг словно живьем зажаривают на адской сковороде в шипящем масле. По крыльям носа текут слезы... нет, не слезы. Кровь. Кровоточат и уши, и нос, и рот... С хлопком, словно выдернули пробку из бутылки, лопаются глазные яблоки. Содержимое выплескивается мне на щеки...

   17:40

   Холод. Странно, но это первое, что я чувствую. Боль приходит секундой позже. Она обрушивается единой мощной волной и затапливает все вокруг. Я вскрикиваю... и продолжаю кричать, когда чья-то рука, уже вовсе не женская, хлопает меня по щекам, в то время как вторая по-прежнему держит за волосы.

   -- Этот очухался... -- доносится до помутившегося сознания.

   Я нахожу себя лежащим на земле. Из всей одежды на мне только трусы и майка, оголенные руки и ноги сплошь в грязи. Вся правая часть головы и шея покрыты липкой кровью из рассечения чуть повыше виска. Голова болит так, как если бы кто-то сбрил волосы машинкой, а щетину заставил расти вовнутрь черепа. В глазах двоится. Едва я открываю рот, чтобы выстонать пару слов, как меня выворачивает наизнанку. Блевотина стекает по подбородку на грудь.

   -- Фу, он струганул!

   Рука, держащая меня за волосы, разжимает хватку и брезгливо отталкивает голову на асфальт. При соприкосновении с землей мозг озаряется вспышкой боли, и я снова вскрикиваю. Перед глазами плывут яркие пятна.

   Превозмогая неодолимое желание вновь отключиться, разлепляю слезящиеся глаза и нахожу взглядом Арта. Он лежит в позе эмбриона рядом со мной, тоже в одном исподнем, все еще без сознания. Второй мучитель пытается привести его в чувство сходным способом -- шлепками по щеками и дерганьем головы за волосы.

   На одну невыносимо жуткую секунду мне кажется, что Арт уже никогда не очнется. Что он мертв, настолько бледным и обескровленным выглядит его лицо. Потом я различаю едва уловимое движение тощей груди. Дышит.

   Обзор закрывает лицо третьего мучителя -- он присаживается передо мной на корточки и с любопытством разглядывает меня, как особенно редкого слизняка. Ему чуть за двадцать, бритая голова, сухое обветренное лицо, в углу рта алеет бляшка простуды. Но больше всего меня пугают его глаза. Серые, по-рыбьи водянистые, без тени интеллекта и всякой надежды на пощаду.

   Я пытаюсь приподняться на локтях, но он толкает меня обратно на землю, предостерегающе цокая языком.

   -- Лежать. Куда собрался?

   -- Вы уже все взяли... -- удается выговорить мне.

   Во рту стоит отвратительный привкус рвоты, голова кружится, как после хорошей пьянки. Что касается боли, то она уже давно стала отдельным, шестым чувством моего организма, четвертым измерением моего существования, моим вторым я. Если бы единственным лекарством от нее была пуля в голову, я бы без промедлений согласился на лечение.

   -- Ага, -- кивает лысый. -- Спасибо за ружья.

   -- И за шмотки, в хозяйстве все пригодится, -- тот, что тряс меня за волосы -- щуплый белобрысый очкарик, смахивающий на героинового наркомана -- принимается мерзко хихикать.

   Другой, покрупнее и потише, чернявый и смуглый, с едва наметившимся пушком над верхней губой, не оставляет попыток привести в чувство Арта.

   -- Тогда чего вам надо?..

   "Рыбьи глаза" достает из кармана ветровки ключ от "Ниссана", соединенный цепочкой с брелком от сигнализации, и качает им у меня перед носом, точно гипнотизер.

   -- Где тачка?

   Ну, конечно. Они хотят взять все. И наши жизни в придачу.

   -- Скажу, если пообещаете нас не убивать.

   Все трое обмениваются взглядами.

   Потом "рыбьи глаза" без предупреждения наносит мне удар кулаком в скулу. Голова взрывается ошеломительной болью, и я отключаюсь вторично.

   18:02

   Когда я прихожу в сознание, то обнаруживаю себя пристегнутым рукой к металлической ножке лавки, на которой по вечерам сиживали бабки из нашего подъезда, а по ночам пьянствовала молодежь. Пластиковый хомут глубоко врезается в запястье, причиняя дополнительную боль, которая, впрочем, кажется смехотворной по сравнению с той, что разрывает мою голову. Рядом со мной, пристегнутый ко второй ножке, лежит Арт. Он уже в сознании и тоже изрядно "помят": губа кровоточит, левый глаз подбит. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять -- он до сих пор не раскололся лишь потому, что страх побоев перебарывается страхом смерти, которая может наступить сразу после того, как наши пленители получат нужную информацию. Я смотрю в его серые глаза, и меня одолевает неконтролируемая паника. Готов спорить, мои глаза производят на Арта тот же эффект.

   -- Мы все равно, бля, их найдем.

   "Рыбьи глаза" бьет меня мыском ботинка под ребра, и "очкарик" с небольшим запозданием повторяет его движение на Арте. Мой друг крякает от боли.

   -- Но если скажете по-хорошему, мы успеем сделать это до дождя.

   Я понимаю голову кверху и только теперь понимаю -- переполненные отравленной водой тучи полностью загромоздили небосклон. В иссиня-черных утробах беззвучно помигивают молнии.

   -- Хуй его знает, может, мы подобреем и оставим вас дышать, -- добавляет "чернявый".

   Если бы существовал учебник по распознаванию фонетической лжи, эту фразу я поместил бы туда в качестве примера к разделу "введение, первые шаги". Но разве у нас есть выбор?

   Смотрю на Арта. На его лице четко и ясно написано: "если не скажешь ты, скажу я".