-- Ладно, -- соглашаюсь и добавляю, рискуя получить еще один пинок под ребра: -- Бля, пацаны, только за базар отвечайте. Если вокруг беспредел, это еще не значит, что нельзя уважать побежденных.

   На самом деле, именно это и значит. Остается уповать, что моя ложь дотягивает хотя бы до раздела "углубленные знания".

   Пинка не следует. Вместо этого "рыбьи глаза" ставит ногу мне на живот.

   -- Будет зависеть от того, что ты скажешь, птичка-говорун.

   -- Машина на Зорге, первая остановка от Еременко по нашей стороне. Серебристый "Ниссан Альмера", номера...

   -- Обойдемся, -- обрывает меня "чернявый", -- мы не мусора. Еще чо-нибудь чо мы должны знать? Друзья, бля, в засаде, собака в салоне? Бля, найду чо, сука, вернусь сюда и лично тебя выебу, понял?

   Он наклоняется надо мной и шлепает грязной ладонью по щеке. Шлепок получился несильный, но мой израненный мозг все равно отзывается острой болью.

   -- Понял, бля?

   И куда подевалась его кротость? Знавал я товарищей вроде этого. Про таких говорят: "в тихом омуте". Голос с хрипотцой, дурацкая манера растягивать слова. Полный отморозок, словом.

   Внезапно меня захлестывает ненависть. Меня унижает и грабит мразь, которая в обычной жизни ничего из себя не представляла, никогда бы не сделала ничего полезного, прожила бы никчемную жизнь и загнулась в сорок от "передоза" или цирроза.

   -- Нет, -- отвечаю, скрепя сердце. -- Вроде, все.

   И тут я допускаю ошибку. Тупая, безрассудная надежда, что ключ-брелок от "Хаммера" где-то потерялся, что они его не нашли или (о Иисус, Мария и Иосиф плотник, какая невероятная заносчивость!), что этим недоумкам, не видевшим в жизни ничего лучше ржавой "копейки", в которой они катали своих шлюховатых подружек на залитых пивом сиденьях, не хватит мозгов отличить его от обычного брелока, толкает меня на самую бездарную в мире ложь. На ложь, которую в учебнике для распознания лжи следовало бы поместить в раздел "смехуечки".

   Нас начинают бить безо всяких преамбул, словно только и ждали моего ответа, как команды к действию. Методично и молча.

   18:15

   Удары сыплются со всех сторон, мы с Артом только успеваем кое-как прикрывать мягкие места и вскрикивать, когда сделать это не удается. Впервые в жизни меня избивают вот так: на земле, как какого-то попрошайку или пьянчугу. Спустя пять минут экзекуция останавливается.

   Боли почти не ощущаю, сказываются шок и потрясение, но чувствую, что урон телу нанесен немалый. Я весь в чем-то склизком; спустя мгновение понимаю, что это кровь. Вся кожа в мелких ссадинах и порезах, завтра все это будет густо приправлено синяками и кровоподтеками. Конечно, если это завтра вообще наступит...

   Один из мучителей, кажется "очкарик", нависает над нами. Слышу, как он собирает во рту слюну.

   Первый плевок летит а Артема, второй в меня:

   -- Пидоры, бля. Наебать нас решили?

   -- Да вы чо, пацаны... -- начинает Арт, но тут же получает очередной пинок -- кажется, на сей раз по зубам -- и принимается стонать от боли.

   Это самый жалкий звук, который я когда-либо слышал. Когда от боли стонут близкие тебе люди, ощущения совсем иные. Это уже не просто звук страдающего человека -- это зов о помощи. И вдвойне тяжело слышать его и не иметь возможности эту помощь оказать. Особенно когда сам вот-вот завоешь от страха и отчаяния.

   -- ЧО, СУКИ, ДУМАЛИ, МЫ НЕ ЗНАЕМ ПРО "ХАММЕР"? -- вопит "чернявый", стараясь нагнать побольше страха.

   И ему удается. Несмотря на все протесты оскорбленного самоуважения, я едва сдерживаюсь, чтобы не начать умолять. Особенно когда "рыбьи глаза" принимается ковырять у меня в затылке дулом моего же карабина.

   -- Ну, все, пизда вам.

   Внезапно перед глазами встает образ брата. Его искаженное ненавистью лицо. Может статься, последнее выражение, которое я видел от него в этой жизни. Ирония судьбы -- если бы я отдал ключи от "Хаммера" Жене, сейчас мы бы сохранили не только половину нашего добра, но и шанс на спасение. А, может, это карма?

   -- "Хаммер" там же где и "Ниссан", вы бы его и так заметили... -- пытаюсь оправдаться я.

   -- Похуй уже. Косяк засчитан.

   -- В башку верняк, -- вворачивает "очкарик". -- Бац и все.

   В эту секунду я окончательно понимаю всю серьезность нашего положения. Нас действительно собираются убить. Это не заигрывания с Евой -- здесь все по правде.

   Дуло карабина сильнее вдавливается в темечко. Боль такая, будто в голову закручивают буравчик.

   -- Пожалуйста... не надо... -- слышится чей-то жалобный писк.

   До меня не сразу доходит, что это мой. Вот и все. Я сломался. Чувство собственного достоинства пасует перед страхом смерти. Все эти крутые парни, умудряющиеся сохранять самообладание с дулом у виска -- вымысел не в меру романтических литераторов и режиссеров. Либо профессионалы, которых годами учили подавлять инстинкт самосохранения -- самый мощный, самый сильный инстинкт человека. Инстинкт, для разрушение которого и был создан вирус "розового дождя".

   К моим мольбам присоединяется Артем, повторяя на одной безумной ноте снова и снова:

   -- Ребят, пожалуйста, не убивайте... ребят, пожалуйста, не убивайте... ребят, пожалуйста, не убивайте... ребят, пожалуйста, не убивайте...

   Я слышу, как "рыбьи глаза" и "чернявый" вполголоса обсуждают что-то. Возможно, нашу дальнейшую судьбу.

   В горле пересыхает, живот скручивает спазм. Если бы мой желудок не был пуст, я бы снова блевал.

   -- Пацаны, вы обещали... мы вам все сказали, вы у нас все забрали...

   -- Ребят пожалуйста не убивайте... ребят пожалуйста не убивайте... ребятпожалуйстанеубивайте... ребятпожалуйстанеубивайте...

   -- Пуль на вас жалко, -- с ленцой в голосе произносит "рыбьи глаза".

   -- Ножом можно, Богдан, -- замечает ему "чернявый", в три слова затаптывая зажегшуюся на миг надежду.

   -- Ребятпожалуйстанеубивайте... ребятпожалуйстанеубивайте... ненадоненадоненадо...

   -- Ну, ты сделаешь? -- чуть подумав, спрашивает Богдан.

   Меня запоздало осеняет -- до сего момента он блефовал. До сего момента...

   -- Бля, нельзя их так оставлять! А ты подумал, что будет, когда они освободятся? А ты подумал, что будет, если они захотят нас догнать?

   Артем меняет пластинку: "пацаны да мы и не подумаем... да я вам матерью клянусь... матерью клянусь, пацаны, матерью клянусь!", но его уже никто не слушает.

   -- Я понял, не егози! Я спрашиваю, ты сам их отоваришь?

   "Чернявый" набирает в грудь воздуха, чтобы ответить, и мое сердце перестает биться.

   В этот самый момент по небу прокатывается первый раскат грома.

   18:35

   Ответ "чернявого" тонет в поднявшемся грохоте, но это уже неважно. Пока мы обсуждали одну смерть, к нам незаметно подкралась другая.

   Выход из сложившейся ситуации в буквальном смысле приходит с неба, и рыбьи глаза Богдана зажигаются идеей:

   -- Оставим из здесь. Дождь их прикончит.

   "Чернявый" с сомнением поглядывает на нас:

   -- А если нет?

   -- Да ты глянь на них! Все покоцаные. Отвечаю, сразу заразятся.

   -- И нахуй плодить этих тварей?

   -- Да мы уже далеко будем! Весь город ими кишит, на двух больше, подумаешь!

   Мы с Артом, затаив дыхание, следим за их диалогом, не смея шелохнуться, боясь спугнуть удачу, не сознавая, что промениваем шило на мыло и лишь оттягиваем неизбежное. Сейчас нас это не волнует. Воистину говорят: "минута жизни -- это тоже жизнь".

   Громыхает вторично.

   -- Ладно, -- соглашается "чернявый", -- хуй с ними.

   Он склоняется над нами с видом благодетеля, в моем желтом плаще и "Ремингтоном" Арта в руках: