— Вас затирают, — заметил однажды Второв.

На что Падре лукаво ухмыльнулся:

— Меня затирают?! Нет, голубчик, все идет, как задумано. Они пируют на мои деньги и в моем доме. Они добиваются взаимности у моей Пенелопы. Но грядет час! Отмщение свершится. Момент избиения коварных женихов недалек! Ты его увидишь!

Второв пожимал плечами и удалялся в свой подвал. Там, по его мнению, свершалось главное. В комнате, где весь день не выключали электрический свет, так как дневного не хватало, где негде было повернуться из-за вытяжных шкафов, всевозможных приборов, проводов, термостатов, аквариумов, где часто очень дурно пахло, — именно там происходило основное таинство науки. Там ставили опыты и получали результаты, Там медленно и часто неверно, но все же двигались вперед, к намеченной цели. И Второв весь отдавался радости этого движения. В сравнении с членами Совета проблемы «АД» он чувствовал себя богачом. Он дышал чистым воздухом науки, находясь в сыром подвале. Его лицо овевал ветер замыслов и свершений. По-своему Второв был счастливым человеком. Он делал важное, нужное всем и любимое им самим дело. Он делал его хорошо. И он верил в победу. Разве мало?

Пришел еще один явный успех. Ферментативная система, введенная собаке, показала хорошие результаты. Второв бросился было наверх с сообщением, но Падре задержал его:

— Итак, собачка… как, бишь, ее… Метеоритик не задохнулась в атмосфере чистого азота, и вы ссылаетесь на анаэробное воспитание при помощи фермента «АНД-11»?

— Именно так. Вы совершенно точно изложили сказанное мною. И я хотел бы добавить, что наконец можно дать членам проблемного Совета пищу для раздумий более интересную, чем организационные неурядицы, которыми они занимаются.

— Э, нет, мой дорогой. В этих вопросах извольте слушаться меня. Здесь я задаю тон. А вам советую провести еще кое-какие исследования, чтобы ваш первый успех не превратился в большой первый ляп. Люди могут вести себя по-разному, — продолжил Падре. — Они могут обещать, строить планы и эти планы менять. Но научные результаты должны быть безупречны. Добейтесь стопроцентной воспроизводимости. Понимаете? В должное время и в должном месте мы скажем свое веское слово. Поэтому чтоб комар носа не подточил! И Падре назвал ряд новых опытов.

Но Второву не пришлось их проводить, так как он получил приглашение на конгресс и должен был срочно вылетать за границу. Хлопоты и заботы закружили его и на много дней оторвали от любимого дела и проблемы «АД».

Но одно он понял окончательно. Несмотря на всю противоречивость своего поведения, несмотря на иногда неразумное политиканство и какое-то детское тщеславие, Падре был настоящим ученым. Он мог изменять себе, но никогда не изменял науке. Он был удачливым неудачником, этот Падре. Будь у него другой характер и побольше практической сметки, он бы достиг очень многого… Но Падре оставался самим собой.

— Вы разговаривали со многими умными людьми и видели наши институты, но узнали ли вы хоть немного нашу жизнь? — спросил высокий, тщательно причесанный мужчина. Его пробор напоминал демаркационную линию, которую ни один волос не смел переступить, не прекратив существования.

— Мне показывали ваш город, — ответил блондин. Он ослепительно улыбнулся. У него были превосходные зубы.

«У этого русского улыбка американца», — подумал высокий.

— Вам показывали официальное лицо города, но… видели ли вы город так, как его видят миллионы других?

Блондин снова рассмеялся. Рассмеялся и тряхнул головой. Соломенная копна рассыпалась.

«У них обычно не совсем в порядке прически и обувь», — подумал высокий.

— Так как же, мистер Второв? — настойчиво спросил он.

— Что ж, пожалуй, если вы будете так любезны… — Второв пожал плечами.

— Пойдем пешком? Сначала пройдемся немного, а затем уже поедем.

Второв согласно кивнул.

— На меня произвел большое впечатление ваш доклад, — сказал американец, — это новое слово в науке. Мне кажется, что до многих он просто не дошел. Я полагаю, вы сами еще недооцениваете выводов, которые следуют из вашей работы. Здесь кончается биохимия и начинается социология. Не так ли?

— Может быть, — неохотно отозвался Второв, — время покажет. Еще много неясного. Нужны новые исследования.

— Новые, которые продолжили бы старые? — спросил Кроуфорд.

— Да, в таком роде.

— А старые бросать не стоит. Когда я был у вас в Москве, они показались мне очень перспективными. Я даже кое-что сделал в этой области. Но об этом потом…

…Напоенная светом синева слепила глаза. Крыши домов пылали, словно подожженные. Двое худеньких мальчишек выкладывались в свисте, метались по жестяной крыше. Жирные голуби лениво хлопали крыльями и не хотели садиться. Они были самодовольны, глупы и не внимали призывам своих хозяев.

На реке ревели сирены пароходов и барж. В открытом окне сидел полицейский в подтяжках и пил пиво. Рядом с ним внутри форменного кепи стояла вторая банка.

Второв чувствовал, как под нейлоновой рубашкой его спина и грудь покрываются каплями пота.

Солнце жгло. Мир вокруг сверкал, шумел и тихо кружился.

Сверху, с балкона, донеслось приятное мелодичное пение. Девушка сушила волосы и пела. У нее был звонкий, чуть металлический голосок.

Кроуфорд схватил спутника за руку и прижал его к стене. Над их головами лопнуло стекло, и на улицу полетели осколки. Дверь парадного в двух шагах от них хлопнула, и на улицу выскочил человек. Он ошалело тряс головой, яростно рассыпая проклятия.

Они видели, как на перекрестке он пристал к девушке. Та взвизгнула и бросилась бежать. Он догнал и вырвал у нее сумочку. Девушка заплакала. Второв рванулся, но Кроуфорд остановил его.

— Только смотреть, — хмуро сказал он.

Пьяный бросил сумочку и пошел прочь. Девушка ползала по асфальту, собирая свое имущество.

Второв чувствовал себя как в латах. Рубаха намокла, высохла, намокла, высохла и стала звенеть, как бронзовые доспехи.

В баре, куда они зашли выпить пива, драка была в разгаре. Двое молодцов утюжили бильярдными киями третьего, который закрывал голову грязными руками. Из разбитых пальцев сочилась кровь. Кроуфорд и Второв проглотили пиво и выскочили из бара.

Внезапно, перекрывая все звуки, раздался новый, особенный звук. Как будто где-то совсем рядом разорвали новехонькую полотняную простыню. Потом еще. И еще. Простыни драли со знанием дела. Но Второв уже понял, что это выстрелы.

Шелестящая волна, точно гонимый ветром осенний лист, поднялась выше человеческого роста и, упав, разбилась на слова и восклицания:

— Где? Где?… Да там, у склада! У склада в порту, вам говорят… Убили, убили, убили… Дочь нашего лавочника, этого надутого итальянца. Не знаете, что ли, нашего синьора?! Бедная девочка, такая скромница, не в пример… За что же ее?… Да не ее, а его!… Простите, о ком вы? О том, о ее знакомом… Три раза стрельнула, один попала — и наповал! Как начала стрелять, он бросился бежать… Обманул, говорят, обещал, и того… Приличные родители, единственный сын… Наследнички руки потирают… Линчевать ее!… Господи, убили такого парня! За что?… Любовь, ничего не попишешь… Хотела застрелиться, не дали… Засудят, оправдают… засудят…

— Я думаю, что уже сегодня можно совершенно точно описать состояние этой девушки в терминах молекулярной биологии, — сказал Кроуфорд.

— Не думаю. Это остается задачей науки будущего. Но вряд ли люди перестанут страдать, даже зная основы молекулярной биологии. — Второв широко раскрытыми глазами смотрел на толпу, из центра которой несся высокий, спотыкающийся голос:

— Пустите меня! Пустите меня! Дайте мне умереть! Умереть!…

— Ну, теперь пойдем к машине! — сказал Кроуфорд…

Через час езды они подъехали к большому дому около реки. Дом был великолепен. Он напоминал черепаху с ребристым гребнем поперек панциря. Это было классическое детище эпохи Фрэнка Ллойда Райта. Впрочем, дешевый модерн и здесь вмешался. Одна стена дома, обвитая плющом, была не то из необожженной глины, не то саманная. Металлические ворота, выполненные из ржавых обрезков жести, напоминали лоскутное одеяло, вывешенное для просушки. В «лице» этого дома и его окружения скрестили шпаги сороковые и шестидесятые годы двадцатого века. И те и другие были представлены утрированно рекламными экспонатами. Чувствовалось, что сороковые годы не собираются сдавать свои позиции. Возможно, у них на это было больше прав. Гараж был отделан под грот, впрочем, двери в нем были автоматические.