щиплющее и острое, но именно в этом и состоит его своеобразный вкус, который как
раз «площади» может прийтись по душе.
Игорь Северянин, несомненно, талантливый поэт - самобытный и красочный
лирик; в последнем — вся его сила, и больше ему ничего не
надо. Он, конечно, склонен оценивать себя иначе; он заключает книгу гордым
«эпилогом»:
Я, гений, Игорь Северянин,
Своей победой упоен:
Я повсеградно оэкранен,
Я повсесердно утвержден!
От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел.
Я покорило литературу!
Взорлил, гремящий, на престол! (с. 140)
Это, конечно, очень весело читать; и, воображаю, каким хохотом и свистом будут
встречены такие слова. И по заслугам; хотя, в сущности, это только дань поэта «эго-
футуризму», в коем он доныне пребывал. Многие ли не считали себя «гениями», когда
были гимназистами?
«Эго-футуризм» есть самоновейшее течение среди зеленой поэтической молодежи.
Они «создали» теорию самого крайнего индивидуализма, поставили вершиной мира
свое «я» (о, незабвенные гимназические годы!), издавали различные «манифесты» и
все поголовно именовали друг друга «гениями». Все это мило и безвредно; одна беда:
почти все они — самые безнадежные бездарности; об этих своих коллегах Игорь
Северянин в одном из своих стихотворений выразился кратко и метко:
Вокруг - талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...
Но сам Игорь Северянин — не «трус» и не «бездарность». Он смел до
саморекламы, и он, несомненно, талантлив. Эта излишняя развязность и смелость,
вероятно, скоро пройдут; недаром он заявил уже где- то «письмом в редакцию», что
вышел из кружка «эго-футуристов». Но талантливость при нем была и осталась; и эта
подлинная талантливость заставляет принять этого поэта и говорить о нем серьезно и
со вниманием. Мне пришлось уже говорить о нем «как о подающем надежды»;
чрезмерных надежд возлагать не приходится, но часть уже осуществлена, и можно
говорить не только о будущем поэта, но и об его настоящем.
Когда Игорь Северянин захочет, он пишет в «старых формах» такие прекрасные
стихотворения, как, например, «Очам твоей души» (е. 9); может показать себя
достойным учеником Брюсова «Весенний день» (с. Ю), учеником Бальмонта «Chanson
russe» (с. 37), может блес- нуть таким мастерством техники, как шестнадцать
пересекающихся Рифм в одном четверостишии («Квадрат квадратов», с. 86). Но не в
этом
его сила, а в том, что он, подлинный лирической поэт, чувствует по- своему, видит
по-своему, - и по-своему же выражает то, что видит и чувствует. В этом «по-своему» он
иногда слишком смел, а иногда поэтому в выражениях его многое спорно, многое
раздражает, - особенно в виду его любви к острым и новым словообразованиям.
205
Когда он говорит:
По аллее олуненной вы проходите морево, —
то последнее слово меня не радует, ибо расхолаживает мое поэтическое восприятие
необходимостью разгадывать ребус. Когда он заявляет мне, что:
Чтоб ножки не промокли, их надо окалошить, —
или, тут же рядом, что:
Он готов осупружиться, он решился на все, —
то это только напоминает мне бесчисленные «поэзы» Саши Черного, лаврам
которого вряд ли стоит завидовать Игорю Северянину. И то же самое надо повторить о
целом ряде никому не нужных «эксцессов», вроде:
Я в комфортабельной карете, на эллипсических рессорах, Люблю заехать в
златополдень на чашку чая в женоклуб...
Или:
Офиалчен и олилиен озерзамок Мирры Лохвицкой,
Лиловеют разнотонами станы тонких поэтесс,
Не доносятся по озеру шумы города и вздох людской,
Оттого, что груди женские, тут не груди, а дюшесе...
К чему все это? И неужели это «поэтический образ»? Во всем этом много
гимназического задора и нет поэтической необходимости. Нет ее и в том насиловании
русского языка, которое Игорь Северянин возводит в систему. «Популярить изыски»,
«бурно бравурит весна», «драприть стволы» — к чему все эти «эксцессы в вирелэ»?
Надо пожалеть русский язык и избавить его от таких обогащений; а ведь Игорь
Северянин думает, вероятно, что он это новые горизонты открывал, когда писал такие
строки:
Вы постигнете тайну: вечной жизни процесс И мечты-сюрпризэрки Над качалкой
грэзерки
Воплотятся в капризный, но бессмертный эксцесс!
Все подобные «эксцессы в вирелэ» очень часто портят лучшие стихотворения
Игоря Северянина. Иногда выдержанное, прекрасное стихотворение вдруг обидно
пачкается намеренно грубыми мазками в конце; «деликатного» во всем этом очень
мало...
Вот пример - прелестное стихотворение «На реке форелевой»:
На реке форелевой, в северной губернии,
В лодке, сизым вечером, уток не расстреливай:
Благостны осенние отблески вечерние В северной губернии, на реке форелевой.
На реке форелевой в трепетной осиновке Хорошо мечтается над крутыми веслами,
Вечереет холодно. Зябко спят малиновки,
Скачет лодка скользкая камышами рослыми,
На отложье берега лен расцвел мимозами,
А форели шустрятся в речке грациозами...
Особое умение: двумя словами бесповоротно испортить все впечатление от
прекрасного стихотворения! И ведь, вероятно, очень горд собою, - деликатно и
изысканно выразился! «Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!» И эта
невозможная безвкусица заключает собой стихотворение, очарованию которого
поддаешься с первых же строк. «Благостны осенние отблески вечерние», — это
«настраивает». Малиновки «зябко спят»; «лодка», «скачет камышами»; «форели
шустрятся» — все это смело и верно, все это подлинное восприятие поэта.
Такого подлинно поэтического, иногда спорного, иногда сразу радующего и
покоряющего - немало у Игоря Северянина, и в этом все надежды на его будущее.
Люблю октябрь, угрюмый месяц,
206
Люблю обмершие леса,
Когда хромает ветхий месяц,
Как половина колеса...
Морозом выпитые лужи Хрустят и хрупки, как хрусталь...
Здесь я вижу лицо поэта. Я покоряюсь ему, когда он говорит про то, как перед
грозой «небеса растерянно ослепли, вытер, зашарахался в листве»; когда он говорит
про «морозом выпитые лужи», про «хромающий месяц» или про то, как «кувыркался
ветерок». Я нахожу среди книги «поэз» много выдержанных и ярких лирических
отрывков, мно- го «смелого» и «нового» — не только в плохом, но и в хорошем смыслу
рядом много гимназического задора и вздора, много ломаний,
сплошной «эксцесс в вирелэ», — но всюду талант, которому предстоит еще
победить самого себя. И недаром в минуту откровенности, поэт сознается:
Не покидай меня! - я жалок В своем величии больном...
Это «больное величие» ему и предстоит победить прежде всего; без этого путь
вперед закрыт для поэта. И несмотря на то, что эта книга его «поэз» заканчивается как
раз бредом «больного величия» — «эпилогом», отчасти приведенным выше, - но все же
заключительные строки его позволяют надеяться, что на пройденный путь поэт уже не
вернется:
Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель Моих исканий — говор хат...
Новый этот путь — единственный, на котором Игорь Северянин может пойти
вперед и преодолеть сам себя. До сих пор он только поэт площади, не воспевающий ее,
но рожденный ею; здесь он выделывает свое «мороженое из сирени», думая, что это
весьма «деликатное» кушанье для «площади», презираемой им. Он ошибается: это
кушанье грубое, хотя именно в грубости его — его вкус. Но было бы грустно, если бы
он век остался кричать на площади или разносить свое «мороженое из сирени» по
петроградским дачам. Он подлинный лирической поэт, и широкой путь его лежит от
«дачи» — к «природе», «от площади» — в леса, в поля, туда, «где вдохновитель его