исповедующих греческую веру, который мог бы охранять перед ним дело своей церкви

и своих единоверцев. Для большей крепости всего этого православные домогались,

чтобы духовные сенаторы за свои диоцезии, гетманы за войско и старосты тех

королевских имений, где есть последователи греческой религии, за свои староства

обязаны были присягнуть в соблюдении прав греческой веры и исповедующих ее.

Того же требовали одновременно и диссиденты для себя.

На предложенные пункты паписты отвечали, что они соглашаются на все, чего

только требует сохранение общественного спокойствия, а потому—пусть все

некатолики, неправильно думающие о Святой Троице, не испытывают никаких

гонений, конфискаций имений, тюремных заключений; равным образомъ—пусть

уничтожатся трибунальские декреты, если они противны законам; но они не дозволят

расходящимся с римскою церковью в вере отправлять богослужение в тех королевских

городах, где до настоящего времени его не было. Все духовные, будучи пойманы в

преступлении, должны предаваться духовному суду; там же подвергнутся следствию,

через инквизитора, и министры диссидентов в подобных случаях. Духовные сановники

сената подписались под этим ответом в такой форме: Archiepiscopus или episcopus

(имя) subscribo salvis iuribus religionis et Ecclesiae catholicae et regni.

Православные и диссиденты не могли быть довольны таким ответом и увидели в

нем сильный отпечаток иезуитского искусства—сказать так, чтобы потом можно было

перетолковать сказанное не в том смысле, в каком с первого раза могли понять дело те,

которым говорилось. Православные и диссиденты написали на этот ответ реплику, в

которой таким образом обличали уловки своих противников: «очень дивимся

нерасположению к себе духовных, которые хотят те раны, от которых страдаем мы уже

полвека, залечивать лекарствами—хуже самых ран; притом, они отвечают на просьбы

наши не по пунктам отдельно, а на все разом, так что мы не можем разобрать: чтб мы у

них выпросили и в чем они нам отказали». Диссиденты говорили в своей реплике: «вы,

господа духовные, не упоминаете вовсе о дворянстве греческой веры, но мы не хотим

вовсе от него отделяться в правах на свободу совести. С другой стороны, мы не думаем

отделять от себя и такъ

65

называемых еретиков и считаем несправедливым выражение, что свобода

предоставляется тем, которые думают о Святой Троице правильно: такое различие

можно сделать только в круге религии, а в круге политической свободы это

недостаточно. Если бы мы на это согласились, то потеряли бы наши древние права и

дозволили себе нарушать обязательства отцов наших, веру, честь и совесть; тогда бы

мы сами подали пример нарушения того, чего мы домогаемся от папистов. Допущение

такого рода различий в деле веры повело бы к инквизиции: человеческое коварство

найдет себе лазейку; этак древнюю греческую религию обвинят, что она неправильно

учит о Св. Троице, а кто будет судьею в таком деле, кто будет производить следствие?

Каждому некатолику придется доказывать, что он не еретик, чтоб избегнуть

преследования за ересь. Потом дело ставится так, как будто католики соглашаются на

предоставление свободы разноверцам, единственно на время «ш туровъ» (во время

бескоролевия учреждались суды, наз. каптуровыми) до восшествия на трон нового

короля, ради общественного спокойствия, и тем самым не обязывают себя ни к чему

продолжительному, незыблемому. Чтб это такое? Нам дают охранение ради

общественного спокойствия? Это значит только, что нас не будут убивать. Но таким

охранением пользуются и хлопы, и корчмари, и все чужеземцы — жиды и татары. Нам

нужно право свободного исповедания своей религии, а об этом гг. духовные

умышленно отозвались глухо; нам нужно спокойствия почетного, сообразного с

нашими шляхетскими правами; да и людям других сословий следует дать такое же

спокойствие. Надобно навсегда пресечь всякия изгнания, конфискации в большом и

малом виде. О декретах также сказано глухо и тоже с умыслом так выражаются. Нам

говорят, что согласны уничтожить силу только таких декретов, которые противны

закону; значит, нужно еще толковать: какой декрет противен закону, а какой

непротивен; и найдут, что некоторые из них, хотя для нас тягостные, непротивны

закону и оставят их во всей силе. Запрещение явного богослужения в королевских

городах, где его пред этим не было, повлечет за собою продолясение всех прежних

насилий и стеснений, а изъятие духовных от светского суда приведет к тому, что будут

освобождать от светского суда студентов и учеников шалунов, которые, одевшись в

платье духовного звания, производят всякия бесчинства. Наконец, подпись их милостей

сенаторов духовного сана уничтожает и то, чтб нам теперь дается. Кто делает уступки с

ограничениями, тотъ—вообще или в частяхъ—оставляет за собою нечто из того, чтб,

будто бы, уступаетъ».

Эти энергические заявления не изменили фанатизма противной стороны; но когда

приходилось подписывать каптур (то-есть состояние Речи-Посполнтой во время

бескоролевия до избрания нового государя), то православные и диссиденты уперлись и

не хотели ни за что подписывать, пока не получат уступок в их религиозном деле.

После долгих споров примас Ян Венжик первый уступил, а за ним и большинство

епископов: вместо salvis iuribus Catholicae Ecclesiae они подписали свой ответ на

требования некатоликов с другою оговоркою: salvis iuribus dioecesiae meae. В

сущности, конечно, это мало изменяло вопрос. Православные и диссиденты обратились

к посредству Владислава и, под его влиянием, составлен был мемориал о примирении

унитов с неунитами на таких условиях: «отдать неунитам киевскую митро-

II. КОСТОМАРОВ, КНИГА гѵ.

5

66

полно со всеми церквами и монастырями, кроме Софийского собора и Выдубицкого

монастыря, львовскую епархию со всеми теми церквами и монастырями, которые еще

не были обращены в унию, епархии луцкую и неремысльскую по кончине лиц,

занимавших эти епархии, архимандритии печерскую и жидичевскуго; в Литве—две

епархии, пинскую и Мстиславскую; объявить свободное богослужение в воеводствах

киевском, брацлавском, подольском, в землях: львовской, галицкой, лигачевской,

оставить неприкосновенными братства, школы, госпитали, семинарии, с правом

заводить их вновь; допускать иеупитов к городским должностям; дать неунптам в

Могилеве четыре, в Орше две церкви, а в Вильне дозволить достроить церковь св.

Духа; прекратить все религиозные процессы, и в тех местах, где священник принял

унию, а прихожане не желают ее принимать, церковь отдавать прихожанамъ».

Православные не были довольны на этот раз и желали, чтоб эти уступки, составив

основание на будущее время, послужили началом бблыпих уступок, но католики в

посольской избе кричали: «гг. неуниты и диссиденты хотят, чтобы в каптуре

приговорили обязать новоизбранного короля сохранить все это: нет, не следует

принуждать к этому нового короля».

Все это не обещало ничего прочного. Пока еще существовали в Польше

православные дворяне, молено было, по крайней мере, надеяться, что за православие

будут шуметь и кричать, но с переходом в папизм остальных дворянъ—что неизбежно

должно было совершиться—православию не было никакого законного голоса. На том

же сейме явились козацкие послы (Лаврентий Пашковский, Герасим Еозка, Дорош

Еузкевич и Федор Пух) и подали от имени гетмана Ивана Петрижицкого со всем

войском запорожским письмо к примасу от 23-го июня. Еозаки изъявляли сожаление о

кончине короля и просили расположить панов к тому, чтобы королевич Владислав

сделался польским королем. «Под счастливым его правлениемъ—писали козаки—мы