поручаем нашим послам слезно просить Речь-Посполитую и усиленно домогаться,

чтоб наш русский народ оставался при своих правах и свободе, а наши благоверные

духовные, находясь при своих церквах, епархиях и принадлежащих к ним имуществах,

с правом свободного богослужения, уже более не терпели утеснений от этих несносных

унитовъ».

Кроме этой просьбы о вере (сочиненной, очевидно, духовным лицом, а

не козаком), козаки собственно для своего сословия просили исправлений в делах,

относящихся до их вольностей, повышения даваемого им от правительства жалованья

и определенного места для козацкой артиллерии. В заключение, они жаловались, что

украинные паны, соображаясь с кураковскою коммиссиею, не хотят держать на

жительстве в своих имениях Козаков, но и не допускают их выходить из этих имений,

запрещая своим подданным покупать у них дома и имущества, и таким образом

приневоливают Козаков самих делаться подданными. Предвидя, что никто другой, а

Владислав, носивший по смерти отца титул шведского короля по праву наследства,

избран будет польским королем, козаки прислали к нему с своими послами письмо и,

заявляя надежду и уверенность иметь его своим государем, заранее просили его быть

благосклонным и милостивым к козакам, которых услуги он уже испытал. «Если же—

было сказано в козацком послании к нему— сохрани Бог, кто-нибудь будет

препятствовать вашему величеству получить престол отца вашего, то мы обязываемся

жертвовать своим достоянием и жизнью за ваше величество».

Такия выходки Козаков опять раздражали шляхетство. Маршал посольской избы

отвечал козацким послам так: «ведомы нам ваши рыцарские деяния и услуги, которые

оказывали Речи-Посполитой и ваши предки и вы сами. Надеемся, что и на будущее

время вы не утомитесь в вашей готовности служить отечеству. Но удивительным

кажется нам, что ваши послы, по возвращении с конвокации, навлекли на себя такую

ненависть и подверглись опасности потерять жизнь». Он давал козакам совет на

будущее время быть осмотрительнее и благоразумнее, называл их последнюю

инструкцию необычною, а выражения в ней неуважительными и оскорбительными для

шляхетства. Что касается до просьб, с которыми козаки обратились к сейму, то маршал

объявил им в общих выражениях, что обо всем этом на сейме последует рассуждение в

свое время.

Спор о религии между шляхетскими послами сейма возобновился по открытии

элекцийного сейма. Еще пред этим сеймом луцкий архиепископ Гроховский, на

сеймике в Бресте, подал протестацию; некоторые важные лица того времени пристали

к нему заодно: Лев Сапега, виленский воевода, Троцкий кастелян Альбрехт-Владислав

Радзивилл, брестский кастелян Мосальский, Александр-Людовик Радзивилл,

литовский хорунжий Николай Сапега. Протестация их находила постановления

конвокационного сейма относительно дизунитов и дисидентов несообразными с

честью римско-католической религии. Сам составитель протестации, львовский

архиепископ, не явился на сейм под предлогом болезни, но пустил свою интригу в ход,

надеясь, что другие, опираясь на его протестацию, помешают обратиться в неизменный

закон временному компромиссу, устроенному конвокационным сеймом только на время

бескоролевья. Это подало повод к живым и долгим спорам. Дело православия

защищали тогда главным образом Кисель, Древинский и Воронин; за унитов

подвизался Тризна. Диссидентство тогда отделилось от православия. По стараниям

влиятельного пана, литовского канцлера Радзивилла, диссиденты согласились на

устройство депутации пополам из диссидентов и католиков, которая должна была

установить правила для свободы веры диссидентов. Православные, имея в виду, что в

таком случае начнутся богословские и церковные диспуты,

70

которые ничем не кончатся, а только приостановят дело, не соглашались

надепутацию. «Наше дело,—говорил Кисель,—не богословское, а политическое; идет

речь не о вере, а о мере (т.-е. о равноправности)». Паны, подписавшие протестацию

Львовского архиепископа, прибегнули к извороту иного рода. «Все привилегии

дизунитам,—говорили они,—-давались и утверждались королями, следовательно, это

дело короля, а не дворянства, и потому элекцийный сейм, будучи без короля, не может

этим заниматься и делать какие-нибудь постановления; следует отложить это до

коронацийного сейма». Православные поняли, что это говорилось для того, чтоб

ослабить силу тех льгот, какие могло получить православие от короля; тогда всяк мог

смотреть на благоприятные меры в отношении православия отнюдь не так, как на

законоположение вольной Речи-Посполитой. Древинский доказывал,что права

греческой религии в Речи-Посполитой основываются на её древности, а не на каких

либо королевских привилегиях. «Действительно,—сказал Радзивилл,—в деле

греческой веры никаких судей быть не может; надобно покончить все братски

единодушным признанием свободы. Так как православные объявили, что не хотят ни о

каких делах ни говорить, ни слушать, пока не уладится дело об их религии, то, наконец,

порешили на том, что неуниты и униты обратятся к избранному ими посреднику

(medium) или третьему лицу, незаинтересованному в их деле. Таким третьим был

шведский король Владислав, кандидат в польские короли. Выбранные от обеих сторон,

от унитов и неунитов, отправились просить Владислава. Последний, приняв на себя

достоинство третейского судьи в споре между униею и православием, выбрал для

рассмотрения дела двух лиц из сената: познанского епископа Новодворского и

бельзского воеводу Лещинского, а из рыцарского кола четырехъ— Оссолинского,

Криштофа Радзивилла, Мартина Рея и Дыдинского. Эта депутация сделала доклад, по

которому Владислав признал окончательно законными те уступки, которые были

означены в мемориале, состоявшемся на конвокационном сейме. Решение Владислава

было утверждено избирательным сеймомъ

1-го ноября, к большой досаде католиков и папского нунция. Делать было нечего.

Согласившись на третейское решение, избирательный сейм заранее связал себе руки.

Таким-то образом православные добились легального признания своей религии.

По избрании Владислава, новый король дал православным диплом, в котором ясно

и определенно, и притом с новыми расширениями, высказана была свобода

православного исповедания. Каждому дозволено было переходить из православия в

унию, а из унии в православие; православным предоставлялось право избирать

митрополита, посвящаемого константинопольским патриархом; луцкая епархия

отдавалась православному епископу немедленно, а перемышльская и львовская но

смерти или после перемещения уннтского епископа; в Литве учреждались епархии

Мстиславская, оршанская и могилевская; все процессы о вере прекращались; сверх

уступленного по мемориалу православным, киевскому православному митрополиту

отдавался и Софийский собор х).

Избрание Владислава было чрезвычайно важною эпохою для православия, но

преимущественно для Козаков. восстановление православной иерархии было

1)

Рук. Иып. П. Б. польск. №№ 26, 27, 93; разнояз. f. № 28.

71

их делом; оно совершено было прежде ими в противность тогдашнего

правительства, в противность всей шляхетской нации и, однако, эта нация должна была

признать их смелое дело законным. Новый король, нуждавшийся в них в то время,

потому что уже начиналась война с Московским Государством, показал к ним самое

благосклонное внимание *). Отпуская козацких послов, 18-го ноября, он им дал такое

послание к войску запорожскому: «Объявляем нашу королевскую милость старшбму,

атаманам и всем молодцам войска запорожского. Еще при жизни блаженной памяти