отпущен, когда козакам блеснула надежда на войну; толпа удальцов отправилась

помогать хану: то были все выписчики и запорожцы. Ими предводительствовал Карп

Павлович Гудзан, носивший у Козаков прозвище Павлюк и под этим прозвищем

известный в истории.

81

Одна малорусская летопись говорит, что его звали также Павлюк Ваюн и Полурус,

потому что он был крещеный турок. По известию современного стихотворца-историка,

этот удалой козак служил уже прежде у крымского хана и помогал ему против донских

Козаков при взятии Азова. Он был соучастником Сулимы и, по просьбе канцлера,

избавился от казни. С этим предводителем отправились к хану подобные ему удальцы.

Но были и такие, которые в то время пошли на войну с целью не помогать хаву, а

разорять его подданных, пользуясь тем, что из Крыма вышла с ханом военная сила.

Эти обстоятельства удержали Козаков и от похода на море, и от восстания на

некоторое время. Тех, которые были посмирнее и оставались дома, старшины

уговорили подождать и отправили на сейм просьбу, чрез тех же сотников, как и прежде:

черкасского Ивана Барабаша и Чигиринского Зиновия-Богдана Хмельницкого.

Требования их в этой просьбе были умеренны и касались более одного реестрового

сословия. Покоряясь постановлениям кураковской коммиссии, хотя всегда несносной

для Козаков, рыцари просили только, чтоб им отдали задержанное по их рассчету за

четыре года жалованье, чтоб коммиссия, которая приедет для пересмотра реестра,

вписывала на место убылых товарищей других по желанию Козаков, чтоб армата их

содержалась на казенный счет и им вольно было посылать на селитренные заводы за

порохом и в рудокопни за железом для починки орудий. О своих утеснениях от панов

они писали так: «не довольно того,, что выгоняют нас из шляхетских имений,—не

допускают нас жительствовать и в имениях вашего величества, и Бог ведает, сколько

уже Козаков ушло с женами и детьми в Белгород п поселилось в московской земле.

Прогоняют с бесчестием послов наших; не оказывают нам правосудия, не дозволяют

иметь усадеб и жилищ в городах, не позволяют продавать п покупать горилки, пива и

меда, даже на свадьбы и крестины нельзя нам приготовлять напитков, да притом еще

паны старосты между собою ссорятся, друг на друга наезжают, а нам, козакам,

достается: нас бьют; дворы, оставшиеся после Козаков, умерших на службе его

величества, хотя и должны были оставаться с козацкими правами, но— свидетель пан

подкоморий черниговский, что как только не станет на свете какого-нибудь товарища,

так тотчас старосты и подстаросты ограбят его имущество, а вдову выгонят из дома, и

стариков, которые уже по дряхлости пегодны к службе, не уважают, грабят и

обижаютъ».

На такую просьбу козаки получили очень неприятный ответ. Считая следуемое

козакам жалованье только за три года, а не за четыре, им от имени короля отказывали: в

позволении брать с заводов запасы для артиллерии, в праве покупать места в городах

для поселения и, ради сохранения выгод владельцев, в праве приготовлять себе

напитки,—объявляли, что в козацкие реестры на будущее время будут записываться

только те, которые будут угодны старостам, по представлению последних, а не по

желанию самих казаков,—а все, не вошедшие в реестр, должны слуягить панам

беспрекословно. Вместе с тем, объявлялся козакам выговор за самовольное вторжение

в Корсун, за неудовольствия, распространившиеся в войске, и строго подтверждалось,

чтоб ни одна чайка не осмеливалась появляться на море.

Н. КОСТОМАРОВ, КНИГА IY.

6

82

В апреле 1637 года прибыли к козакам коммиссары: Станислав Потоцкий и Адам

Кисель вместе с скарбовым писарем, который привез жалованье козацкому войску.

Когда собрали раду, то сразу увидали, что на нее собралось, вместо того числа, в каком

должны были состоять реестровые, более десяти тысяч человек. Заметили сверх того,

что деньги не успокоят Козаков, что их просьбы о жалованье не более как предлог к

неудовольствиям, имеющим другие источники. Надобно было исключить лишнихъ—

сделать выпись, но коммиссары не решились приступить к этому, боясь, чтоб тотчас не

сделалось открытого бунта. Произвели только полис, то-есть записку в реестр семи

тысяч человек; это продолжалось несколько дней сряду. Наконец третьего мая снова

собрали все полки на вальную раду. Козаки подняли шум, требовали возвратить им

Корсун для арматы, не хотели отдавать назад четырех захваченных ими киевских

пушек. Коммиссары не в силах были их успокоить и только дали им совет обратиться

снова к королю с просьбою об этом, а сами отговаривались тем, что должны буквально

исполнять данную им инструкцию. Наконец, велено было козакам присягнуть. «Зачем

нас заставляют присягать?—-закричали козаки:—мы уже прежде присягали и

сохраняем присягу».

Тут Потоцкий обратился к ним с такою энергическою речью:

«Напрасно волнуетесь, паны молодцы; если бы Речи-Посполитой пришлось извлечь

меч против вас, она извлечеть его и изгладит самое имя ваше. Пусть на этих местах

обитают дикие звери в пустынях вместо мятежного народа! Вы уйдете на Запорожье!

Что же из этого? Жен и детей своих оставите здесь; стало быть, нужно будет

воротиться, и тогда придется подклонить головы под меч Речи-Посполитой. Если же вы

стращаете нас, что уйдете куда-нибудь по далее—на Дон, например, так это неправда.

Днепр ' ваше отечество. Другого Днепра нет на свете. Дона нельзя сравнить с Днепром.

Там неволя, здесь — свобода. Как рыбе нельзя жить без воды, так козаку без Днепра,—

чей Днепр, того и козаки! Теперь, прощайте, мы едем к его величеству и скажем, что вы

бунтуете».

Некоторые из Козаков расчувствовались так, что прослезились. Томиленко положил

свою булаву и камышину и сказал:

«Челом бью всему войску запорожскому. Возвращаю уряд свой».

С этими словами он удалился из рады.

Козаки стояли в недоумении и не знали чтб им делать: выбирать ли нового

старшбго, или просить прежнего принять снова свое достоинство. Сторона Томиленки

одерясала верх. Козаки позвали своего гетмана и убеждали его не покидать уряда. «Не

хотим изменить его величеству и Речи-Посполитой,—сказали они,>—но пусть преясде

пан коронный гетман присягнетъ».

«Пан коронный гетман прежде вас не будет присягать», отвечали коммиссары.

Смятение продолжалось до вечера; наконец, козаки, поднявши пальцы кверху,

присягнули на основании Кураковского договора. Какого-то Грибовского, который

кричал отважнее всех, Томиленко приказал приковать к пушке. Он потом убежал из

войска и скрылся на Запорожье.

После этой рады Кисель писал к коронному гетману, что для того, чтобы дерягать

Козаков в послушании — лучшее средство иметь в козацкомъ

83

войске шпиойов, и зная все, чтб у них делается, подкупать, при надобности,

старшин, но постоянно ссорить их между собою, чтоб не допустить между козаками

единства и согласия. Через несколько недель оказалось, что такия меры не всегда

бывают действительными.

Павлюк воротился с войны, в которой, по его выражению, козаки с малыми силами

победили и в прах обратили многочисленного неприятеля. Услыхавши что творится на

Украине, он, с толпой удалых, налетел на Черкасы, забрал там орудия и увез на

Запорожье. «Тут им следует быть!» сказал он.

Томиленко оставался в нерешимости. Душою он был привержен к козацкой свободе

и склонен был пристать к Павлюку; но, как человек •старый, не видел и не надеялся

успеха; реестровые козаки смотрели на восстание двусмысленно; только самые

отважные и молодые не скрывали сочувствия к поступку выписчиков. Томиленко

известил коронного гетмана о поступке Павлюка, и счел приличным в своем донесении