обещает. Кредит тоже надо будет возвращать. Да и что ж это он, так и будет

всю жизнь на дом работать? Сначала на один, теперь на другой?

— Нет, председатель, — проговорил Михаил таким голосом, словно только что

родного человека похоронил. — Я так думаю: бери мой дом, а мне давай

казенный. Не сам Ясеневку покидаю, не сам я и новый дом свой оставляю. Вот и

устрой, значит, лучшую для меня жизнь. Второй раз с фундамента начинать не

хочу, руки ослабли...

«Дорогой ты мой Матвеев, — думал председатель.— Если не кричишь, не

ругаешься, значит, силы в тебе ой как много. А может, это уже и не сила в

тебе, а безразличие?.. Тогда плохо дело. Тогда лишится колхоз еще двух

работников».

А терять Матвеевых председателю не хотелось. И не только потому, что

трактор останется без механизатора, а ферма — без доярки. С горем пополам

замену им можно будет найти. Но и работа будет с тем же горем пополам.

Потому что приехавшего со стороны человека надо сначала научить землю

любить, труд свой, а уж потом все прочее от него требовать. Однако кто со

стороны приезжает, тот всегда на сторону и съехать может, ему все равно, где

работать и что делать.

— Ладно, Михаил, — проговорил Семен Иванович.— Есть у меня несколько

свободных квартир. Какую выберешь, та и твоя.

Знал эти квартиры Матвеев. Много раз уже обдумывал свою жизнь в одной из

них. Обдумывал с неохотой, на тот случай, если все же придется, если не

будет иного выхода.

— Это в четырехэтажке-то?

— Можешь в восьмиквартирном посмотреть, — ответил председатель, уловив

явную иронию в голосе Михаила.— Однако и четырехэтажку зря хаешь, и газ и

ванна есть. Тепло, хорошо, водой хоть залейся. Так что и выходить на улицу

нет нужды...

Михаил усмехнулся. И эта усмешка смутила председателя, потому что сам он

жил в обычном одноэтажном домике без половины тех благ, которые он только

что перечислил, переезжать из него не собирался.

— Посмотри, — повторил Семен Иванович. — Ключи у коменданта возьмешь.

Погодь, сейчас записку ему напишу.

Вечером, разыскав коменданта, Михаил взял ключи, открыл свободную

квартиру на третьем этаже, сел на подоконник и затих в задумчивости.

Да-а, тесновато, две комнатушки всего лишь. И это от дома-то

собственного, в котором кроме четырех просторных комнат еще и гостиная, и

утепленная веранда широченная, и летняя кухонька в саду. Есть где гостей

принять, будет где детям покойно спать и резвиться. Однако что это он

замечтался: есть-то есть, да, видно, скоро не будет.

Где-то за стеной гомонил телевизор. Где-то прыгали, а может, отплясывали.

Кто-то гулко отстукивал молотком: то ли вбивал гвозди, то ли делал что-то.

Это мешало ему думать, и он начал прислушиваться, пытаясь понять, откуда

эти звуки. Особенно почему-то раздражал его молоток, Словно стоял Михаил,

прислонившись затылком к железобетонной плите, по которой остервенело

шарахают кувалдой.

Надоедливая стукотня эта слышалась ему то сверху, то сбоку, то откуда-то

снизу. Он ходил по комнате — и стук перемещался. Не поймешь, кого и

отругать. Отец, бывало, давал ему подзатыльник за такие проделки и выгонял

из хаты: в сарае стучи, хоть оглохни, а тут тебе не кузня.

Правда, куда ж из такого дома выгонишь, если что сделать человеку надо

или руки чешутся. Так и будет грохать, пока самому не надоест...

Пришел комендант.

— Ну что, Матвеев?

Михаил пожал плечами. Эта неопределенность обидела коменданта.

— О такой квартире в городе и мечтать не каждый может, вот что я тебе

скажу, куркуль ты деревенский. Хоть меня возьми. Всю жизнь в городе прожил,

а доживать сюда вот приехал, потому что ютиться надоело.

— Значит, плохим работником был, если и в такой-то коробке места не

нашлось, — проговорил Михаил, которого раздражала покровительственная

болтовня коменданта.

— Ишь ты, какой хороший явился. Квартирка с комфортом полным, а он еще

плечиками пожимает. Ему, куркулю ясеневскому, коттедж подавай, чтобы в

погреб, как крот, мог всякой всячины напихать, в сарае свинство развести, в

навозе на огороде покопаться.

— А что ж на свежем-то воздухе и не покопаться, если не лень? —

согласился Михаил. — Неужто лучше из угла в угол слоняться? Однако ж вот

слоняетесь, а посмотри, у дома-то ни одного деревца никто воткнуть не

догадался. Значит, я так понимаю, не думают тут обживаться.

Сказав это, Михаил положил в оттопыренный карман коменданта ключи и

вышел.

На лестничной площадке Михаилу бросилась в глаза застарелая грязь, пахло

гнилой картошкой, поэтому он торопливо выскочил на улицу — и очутился словно

на пустыре. Ни у подъезда, ни вокруг дома действительно не было ни кустика.

Лишь густой бурьян жирел.

Во всем этом было что-то барачное, казарменное, вовсе даже непривычное

для глаза деревенского жителя, для которого жилье — это не только то, что

под крышей, но и что вокруг дома. И не только в пределах, обозначенных

забором, но и за калиткой, на улице. А здесь весь комфорт, как выразился

комендант, кончался за дверью квартиры, потому что состоял из кухонной

плиты, отопительных радиаторов, двух кранов и ванны с туалетом. Все это было

и в его доме; правда, не от центральной сети.

Блуждая взглядом, Михаил натыкался лишь на такие же голые коробки,

ободранные двери подъездов, вывернутые набок детские качели, изорванную

сетку на двух покосившихся столбах да на мусорные кучи, рядом с которыми

мальчишки гоняли по земле консервные банки, оглашая двор грохотом и криками,

пытаясь хоть этим разрядить накопившуюся в них молодую силу.

Невольно вспомнив свое детство, вовсе даже не беспечное, Михаил

представил себя на их месте — и не позавидовал! От одной этой мысли, что и

он мог бы вот так же бесцельно слоняться по пустырю, ему стало вдруг скучно

и тоскливо. Значит, не узнал бы, как пахнет только что вскопанная тобой

земля, как мечтается в загадочном ночном саду, как приятно что-то сделать

своими руками, нужное в хозяйстве. Не увидел бы, как проклевываются из земли

нежные ростки, как изо дня в день наливаются и розовеют яблоки, как птаха,

свившая гнездо в малине, кормит птенцов, как ласково лижет корова своего

телка. Многого не узнал бы, не увидел, потому что на пустыре, да еще в

гвалте и грохоте, мимо бы пробежал...

Вернувшись в Ясеневку и войдя в калитку, Михаил с еще большей тоской и

болью почувствовал покой и красоту своего двора. Сад встретил его ночной

прохладой, пахло свежестью, какими-то цветами, зеленью и землей, омытой

недавно пролившимся дождем.

«Как человек после бани», — почему-то подумалось ему.

И дом, утопавший в зелени, запахах и тишине, показался ему вовсе даже не

каменным, а каким-то живым и добрым существом, молчаливо поглядывающим на

мир доверчивыми детскими глазенками.

Михаил любил природу. Но любил не созерцать, а общаться с ней: вскопать,

полить, а вскопав и полив, слушать, как пьет земля, наблюдать, как растет,

набирает силу ухоженное дерево. Возвращаясь с работы домой, он выходил в

сад, садился за столик и отдыхал, любуясь таинственной красотой вечера,

наслаждаясь тишиной и покоем. То, что он делал по хозяйству, в саду и на

огороде, вовсе не утомляло его, потому что делал он не ради необходимости и

получения какой-то наживы, а опять же ради отдыха, как это ни покажется

кому-то странным. Да, даже с топором, лопатой или тяпкой в руках он отдыхал

от утомительного сидения на тракторе, от этой бесконечной тряски, от жары,

пыли и неумолчного рева и, что греха таить, от всяческих неприятностей,

которые бывают у каждого человека на любой работе, в любом коллективе. Сюда