Между первой и второй строками тут словно какой-то провал, яма, — так резко

бьет в ухо непривычность «дольниковых» ударений, особенно остро

ощущающихся в начале второй строки. Диссонансы такого рода уже сами по

себе, непроизвольно, настораживают, рождают какую-то тревогу,

неуверенность, — очевидно, «диссонирующая» метрика как-то связана с общим

характером отношений героев, с тем, что они такие разные, так необычно и

изнутри-драматически относятся друг к другу. Как бы то ни было, в

отношениях героев нет никакого «синтеза», гармонии, взаимопонимания,

внутренних соответствий; напротив, они скорее характеризуются

несоответствиями, взаимным непониманием, дисгармонией, диссонансами. В

этом смысле стихи о Прекрасной Даме, собранные в разделе «Неподвижность»,

представляют собой драматически обостренное, усиленное, резче выявленное

продолжение основного структурного принципа ранних стихов конца

90-х годов.

Однако важно выяснить не только сходство, но и различия — иначе Блок

топтался бы на месте и самая новая тема была бы просто бессмысленным или

непонятным и бесплодным отклонением от наметившихся вначале тем и

творческих путей. Наиболее существенное из отличий — это то, что сам

«роман», сами отношения между героями перестали быть только частным

случаем, происшествием индивидуальной душевной жизни с несколько

банальной психологической окраской. Выше анализировались, после ранних

блоковских стихов, также вещи более поздние, стоящие рядом со стихами о

«Даме», — произведения, где основными темами являются «общее»,

«мировое», «катастрофическое». Такой «сдвиг» (ведь стихи эти возникали

рядом с «романом Дамы») был произведен именно для того, чтобы стало

понятно принципиальное, содержательное отличие новых стихов «любовной

темы» от ранней лирики Блока. Дело в том, что стихи этих двух рядов не просто

53 Жирмунский В. Введение в метрику. Теория стиха Л., 1925, с. 221.

сосуществуют рядом, но взаимообъясняют и взаимодополняют друг друга. Для

Блока эти стихи, говорящие как будто бы совсем о разном, — говорят об одном

и том же. Тревожная, драматическая «история любви» перестала быть частным

случаем, в нее проникло «общее», «мировое», «космическое», она стала одним

из проявлений надвигающейся, вот-вот готовой разразиться катастрофы,

вселенского, апокалипсического катаклизма.

В отношениях между любящими в «Неподвижности» нет «синтеза»,

гармонии, согласованности, но сама героиня, «Дама», дается чаще всего как

нечто необычайно высокое или даже как носительница гармонии. Катастрофы,

бури не просто существуют рядом с героями, они вошли в их души, они

определяют их содержание. При этом «Дама» чаще всего предстает как

возможный выход из тревог, несоответствий, душевных драм. Поэтому

«мировое», «космическое», «общее» именно в связи с образом «Дамы» иногда

может ассоциироваться с соловьевским «синтезом»:

Расцветает красное пламя.

Неожиданно сны сбылись

Ты идешь. Над храмом, над нами —

Беззакатная глубь и высь

(«Покраснели и гаснут ступени», 1902)

«Беззакатная глубь и высь» тут означает, конечно, «синтез», обретаемый в

«красном пламени» греховной земной жизни, включаемой в общую гармонию.

Однако такая гармония, возвышенность, выход из бурь и катастроф — вовсе не

единственное, не исчерпывающее определение «Дамы». Героиня сама

причастна к космической жизни, в свою очередь полной катаклизмов. Через

всю «Неподвижность» проходят темы превращения героини в «звезду», ухода

ее от земной жизни в космические пространства («В бездействии младом, в

передрассветной лени…», 1901; «Она росла за дальними горами…»,

1901, и т. д.), а также «падения звезды» и предназначенной встречи героя с этой

«падучей звездой». В сущности, в той или иной степени весь сюжет

«ожидания» и «встречи» ассоциируется с этими космическими

происшествиями, содержит их в подтексте. Таким образом, «Дама» оказывается

не только причастной к мировым катастрофам, но и носительницей их.

Поскольку все это драматизируется далее в отношениях с героем, это уже никак

не может отождествляться только с Соловьевым и соловьевством. Как и в

других случаях, тема «Дамы» обнаруживает у Блока более широкие и общие

связи с русской культурой, расширяющие и переосмысляющие ее

содержательное значение. Соловьевские тона, подтексты и реминисценции,

несомненно, вводят образ «Дамы» в мистико-схоластический круг идей,

типичных для символизма. Однако в «Неподвижности» собраны очень сильные,

эмоционально насыщенные стихи, чрезвычайно значимые для всей

последующей эволюции Блока, и было бы странно, если бы содержание их

исчерпывалось идеалистической схоластикой. Более широкие связи темы с

предшествующей русской поэтической культурой как раз помогают понять

также и более общий, значительный смысл первой книги Блока, чем

символистские схемы.

Такой более общей связью с русской культурой, по-видимому уже на этом

этапе развития Блока, можно считать проступающую в «Неподвижности» более

отчетливо (вследствие жесткого отбора и соседства-соотношения только очень

сильных стихов), чем в последующих изданиях первого тома, аналогию

«космических» аспектов образа «Дамы» с «кометной» темой Ап. Григорьева.

Своей «недосказанностью», стихийной затемненностью, загадочностью «Дама»

иногда напоминает совсем иначе решаемую у молодого Блока «недосозданную,

всю полную раздора», нарушающую привычную людскую жизнь «комету»

Ап. Григорьева:

Кто знает, где это было?

Куда упала Звезда?

Какие слова говорила,

Говорила ли ты тогда?

(«Тебя скрывали туманы», май 1902)

При этом тут, разумеется, малосущественно, знал ли молодой Блок забытого

поэта Ап. Григорьева и было ли «влияние». Дело совсем не во влияниях, а в

общей установке Блока на «жизненность» искусства и, соответственно, в его

ориентации на русскую поэтическую традицию. Темы и идеи поэзии 40 –

50-х годов могли возникнуть у Блока заново при его внимательном и любовном

отношении к поэзии 80 – 90-х годов, которая, в свою очередь, по крайней мере в

лице ее старших представителей, опиралась во многом именно на поэзию 40 –

50-х годов (а для Фета и Полонского те годы — просто их собственный

начальный этап). Безотносительно к этому важнейшему в данной ситуации

обстоятельству, имеются факты, свидетельствующие (хотя бы и отчасти

предположительно) о знании и обдумывании молодым Блоком содержания

поэзии Ап. Григорьева.

В составе «Записных книжек» П. Н. Медведев опубликовал в свое время

листки с записями Блока о стихах Ап. Григорьева, которые следует отнести, по

мнению публикатора, основывающемуся на позднейшем указании поэта, «к

лету 1902 г. »54. В пометах такого рода Блок был всегда щепетильно-точен;

некоторые детали в самих записях могут быть отнесены, скорее всего, именно к

блоковскому развитию в начале 900-х годов. Характер помет говорит об очень

внимательном вчитывании Блока в стихи Ап. Григорьева. Из самих же записей

чрезвычайно существенны для нашей темы следующие. Пометой «очень

важно» характеризуется «кометная» тема, в стихотворении «Призрак»

откровенно решаемая как особенность современного «эгоистического»,

54 Примечание П. Н. Медведева к записи Ал. Блока о стихах Григорьева. —

Записные книжки Ал. Блока. Л., 1930, с. 208.

болезненно-разорванного сознания. Ап. Григорьев вообще тему «кометы»

толковал как социальную тему; «стихийно-эгоистическое» сознание для него

было непременным признаком современности, ее общественной, исторически-

характерной чертой. Любопытно, однако, что стихотворение «Призрак» в целом