комментируется Блоком так: «Рассудочно не все», далее же говорится о

Григорьеве еще: «Григорьев вообще рассудочный. Странной и часто тяжелой

зрелостью веет от его стихов»55. Этот контекст должен учитываться при

расшифровке центральной для нашей темы записи, относящейся к

стихотворению «Комета». В этом стихотворении Ап. Григорьев наиболее резко

и отчетливо вдвигает «кометную» тему в социальные теории современности56.

Замысел Ап. Григорьева уловлен Блоком вполне, он комментирует: «Только бы

не публицистика! »57 Это значит, что Блок видит современно-социальный

подтекст в стихотворении Ап. Григорьева и хотел бы читать его несколько

иначе, менее «рассудочно», хотел бы более расширенного общефилософского

толкования. В целом Блок склонен общефилософские и космические аспекты

«кометной» темы противопоставлять социальным началам.

Тут возникает очень важная для Блока эпохи «Стихов о Прекрасной Даме»

художественная проблема. Образ Прекрасной Дамы появляется в поэзии Блока

еще до ознакомления с поэзией Соловьева и увлечения ею; «космическая»

сущность его предстает в ледяном холоде и «неподвижности», а не в

«стихийных» страстях и эгоистическом «хаосе» и разорванности личности, как,

скажем, у Ап. Григорьева. Вот стихотворение, включенное в раздел

«Неподвижность» и подчеркнуто датированное там (на общем фоне не

сопровожденных датами стихов) 1900 г.:

В полночь глухую рожденная

Спутником бледным земли,

В ткани земли облеченная.

Ты серебрилась вдали.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В полночь глухую рожденная,

Ты серебрилась вдали.

Стала душа угнетенная

Тканью морозной земли

Дама леденит, замораживает «угнетенную душу» именно тем, что она

«космична», присуща «мировой» жизни. Сюда же явно подключен эпиграф из

Соловьева к разделу «Неподвижность»:

Ты непорочна, как снег за горами.

55 Записные книжки Ал. Блока, с. 12.

56 Развернуто о связях «кометной» темы Ап. Григорьева с фурьеристскими

идеями см. комментарии Б. О. Костелянца к стих. «Комета» в кн.: Григорьев Ап.

Избр., произв. Л., 1959, с. 524 – 527.

57 Записные книжки Ал. Блока, с. 11.

Ты многодумна, как зимняя ночь

Вся Ты в лучах, как полярное пламя.

Темного хаоса светлая дочь!

Сложный драматический рисунок отношений Дамы и ее поклонника строится

на их раздельности: Дама космична, она несет свет, но замораживает, леденит

этим светом. В катастрофическом мире она противостоит тревогам и бедствиям,

но ее покой — это покой ледяной, морозной неподвижности. Примечательно,

что сама тема «неподвижности» извлечена, по-видимому, из Соловьева.

Разочаровываясь постепенно на протяжении 900-х годов в разных сторонах

деятельности Соловьева и отказавшись в итоге от противопоставления

Соловьева-поэта Соловьеву-философу, Блок к 1910 г. выработал своеобразное

двойственное представление о Соловьеве. По этому представлению, все

разнообразные стороны деятельности Соловьева несовершенны, ограничены

преходящими потребностями дня; сквозь них же просвечивает единая

глубинная личность человека, борющегося «с безумием и изменчивостью

жизни», — «здесь те же атрибуты, но все расположилось иначе; все

преобразилось, стало иным, неподвижным» (V, 451). Цитируя в той же статье

«Рыцарь-монах» стихотворение Соловьева «Бедный друг! Истомил тебя

путь…», в строке «… Неподвижно лишь солнце любви» Блок опять-таки

подчеркивает слово «неподвижно» (V, 451). Здесь явно тот же ход творческой

мысли, что и в первой книге Блока, в композиционном замысле раздела

«Неподвижность». Говоря просто, Блок ищет стабильности, устойчивости,

человеческой четкости лирического характера-персонажа. Это связано со всей

предшествующей поэтической эволюцией Блока, с тем, как он понимает

жизненные задачи поэзии. Тут можно было бы сказать, что Блок неправомерно

привлекает Соловьева к своим собственным художественным задачам,

вычитывает в его деятельности иное, свое содержание. Упрекать за это Блока

бессмысленно. Важно понять, как Блок справляется далее со своими

поэтическими заданиями, как лирически осмысляет «неподвижный» характер-

персонаж (а такого характера-персонажа в поэзии Соловьева просто нет), где и

в чем терпит крушение, прибегнув к этим мистико-философским подпоркам для

создания четкой личности лирического «я».

Ясно, что такое положение вещей свидетельствует о недостаточной

духовной вооруженности молодого поэта и открывает возможности для

мистических истолкований его тем, сюжетов и персонажей. Вместе с тем

следует учитывать все трудности объективной ситуации и разные стороны

творческих замыслов Блока. Попытки прямого следования «синтетическим»

построениям Соловьева имеются в первом стихотворном сборнике Андрея

Белого «Золото в лазури»:

В поле зов: «Близок день.

В смелых грезах сгори!»

Убегает на запад неверная тень.

И все ближе, все ярче сиянье зари

Так писал Андрей Белый в стихотворении «Раздумье» (1901), посвященном

«памяти Вл. Соловьева»58. Учение Соловьева прямо толкуется как «сиянье

зари», возвещающее близкий и новый день. В стихотворении «Путь к

невозможному» (1903) в духе «мистического оптимизма» Вл. Соловьева

рисуется выход из противоречий современного сознания путем мыслительных

«синтетических» операций:

Ах, и зло и добро

Утонуло в прохладе манящей!

Серебро, серебро

Омывает струей нас звенящей

Это — к вечности мы

Устремились желанной.

Засиял после тьмы

Ярче свет первозданный.

В первом варианте своих воспоминаний о Блоке (1922) Андрей Белый считает

соловьевство не только наиболее полным выражением душевного состояния

круга своих идейных соратников, но и определяющим явлением в смысле

образно-поэтической структуры. Согласно Белому, «… муза поэзии Соловьева

на нашем жаргоне являлась символом органического начала жизни»,

соловьевская метафизика любви «являлась наиболее объясняющей нам нас»,

она освещала все «не одним только мужским логическим началом, но и

женственным началом человечества»59. Получается своего рода универсальный

поэтический ключ ко всем предметам лирического изображения. Тут-то и

возникает в своем роде парадоксальная ситуация. Старомодная в образном

смысле поэтика Соловьева превращается в руках ортодоксального соловьевца

Андрея Белого в «поток сознания» в стихе, размывающий стихотворную

композицию, лирический сюжет, сколько-нибудь твердые границы «я», от

имени которого идет речь в стихе. Универсальный, всеохватывающий

субъективизм, расплывающаяся, ни с чем конкретным не связанная образность

становятся поэтическим следствием деревянных логических философских схем

соловьевства в стихе. Впрочем, алогизм, произвольность внутренне не

сцепленных между собой образов, которые не поддаются жизненно

достоверному прочтению, в не меньшей степени присущи оригинальному

прозаическому жанру «Симфоний», характерному для художественных

устремлений Белого в ранний период его творчества.

58 Здесь и далее цит. по кн.: Золото в лазури. М., «Скорпион», 1904. Андрей

Белый на более поздних этапах радикально извращал свой путь не только в

мемуарах, но и в переделках стихов, перекомпоновках циклов и

сборников и т. д.

59 Белый Андрей. Воспоминания об Александре Александровиче Блоке. —

Записки мечтателей, 1922, № 6, с. 11.

Примечательно то обстоятельство, что современники часто готовы были и в

Блоке видеть прежде всего поэта музыкально-неуловимых образов и не

поддающихся сколько-нибудь внятному эмоционально определенному