- Эскадро-о-он! В атаку-у-у! Марш!!

И, набирая скорость и рассыпаясь на ходу, мы понеслись навстречу судьбе. Впереди нас ждала стена тяжелой конницы баварцев, и если мы дадим им разогнаться нам навстречу, столкновение будет ужасным для нас. Слившись с конем и отставив саблю, я слышал только сосредоточенный стук копыт и нарастающее «Ура!» Вот уже стало возможно различить танцующих под всадниками коней, и было непонятно, сорвутся они нам навстречу или встретят пиками. Секунда, другая, третья... Быстрее, быстрее! Ну же, ну! Еще немного, еще! Вот, вот, сейчас!..

И тут мы сшиблись!

Отбив вытянутую навстречу мне пику, я влетел в неприятельский строй и закрутился, отмахиваясь от пик и увертываясь от палашей. С меня сбили кивер и чуть не опрокинули наземь, но я рвался вглубь рядов, прокладывая путь другим. Вдруг я увидел, что мой Буян идет грудь в грудь на огромное, больше себя вдвое, чудовище, и тот, который на нем сидит, уже приготовился обрушить на меня свой палаш. Я едва успел кинуть коня на другую от палаша сторону, как вдруг удар по голове затмил мне белый свет…

…Когда я открыл глаза, то увидел над собой низкий, плохо освещенный потолок. Пахло избой и лекарством. Я хотел спросить, где я, но вместо этого застонал. Тотчас же передо мной возникло чье-то лицо и надвинулось на меня. Наверное, фитиль стоял неподалеку от моей головы, потому что скудный свет упал на это лицо, и я смог различить милые черты, большие темные глаза и тонкую шею, уходящую в круглый воротничок темного платья. Я смотрел на них и шевелил губами, силясь попросить воды. Лицо пропало и почти сразу возникло вновь, протягивая руку и подставляя мне к губам что-то твердое. Почувствовав на губах влагу, я потянулся к ней и тотчас же застонал от боли в голове. Уронив голову, я бессильно закрыл глаза.

- Голубчик, голубчик, не спешите, отдохните! Как хорошо, что вы очнулись! Господь услышал мои молитвы, и теперь вы поправитесь! – донесся до меня взволнованный шепот, и легкая прохладная рука легла на мой лоб.

- Жар ушел, вот и хорошо, теперь вы непременно поправитесь! – продолжала шептать женщина.

Я снова открыл глаза и, вглядываясь в ее лицо, произнес, желая узнать, чем кончилось сражение:

-  Как?..

Женщина меня поняла, расцвела и зашептала:

- Все хорошо, голубчик, все хорошо! Мы не уступили! К несчастью много человек погибло, очень много, но у вас только рана на голове, и вы непременно поправитесь! Теперь вам надо отдыхать, вам надо поспать, спите, пожалуйста, я буду рядом!

Я глядел в ее огромные, как у богородицы, глаза и не мог понять – она ли плачет, или это дрожат мои слезы. Я тихо улыбнулся, и веки мои сомкнулись.

…Очнулся я оттого, что кто-то тормошил меня за плечо и говорил, заглядывая в лицо:

- Гражданин, гражданин, что с вами? Вам плохо?

Я приподнял голову, повел глазами и увидел перед собой пляшущее морщинистое лицо с растрепанными седыми прядями.

- Что с вами? Вам плохо? – повторяла сухонькая старушка, придерживая меня за плечо. Ее небольшие потухшие глазки смотрели на меня внимательно, но без лишнего чувства.

Ничего не говоря, я попытался оглядеться.

Я сидел на тротуаре, привалившись спиной к стене напротив того места, где улица Маяковского впадает в Невский проспект. Немного кружилась голова. Мимо меня, не сбавляя шаг, шли и шли люди, на секунду задерживая на мне свой взгляд. Я оперся руками и подтянул тело повыше.

- Может, валидолу? – вглядывалась в меня старушка.

- Нет, спасибо, не надо…

- Может, скорую вызвать? - не унималась она.

- Нет, ничего, сейчас пройдет. Просто, голова закружилась.

- То-то я и смотрю – идет человек, идет и вдруг к стенке, да по стеночке-то вниз, как раненый… Точно уже хорошо?

- Да, да хорошо, уже хорошо. Главное, хорошо, что успел Невский перейти, а то бы завалился на переходе…

- Да, это хорошо, - согласилась старушка, внимательно глядя на меня.

Так мы и беседовали с ней – я, сидя на тротуаре и глядя на нее снизу вверх, она, продолжая склоняться надо мной, будто не до конца веря, что помощь мне больше не нужна.

…Если вы когда-нибудь решите пересечь Невский проспект, знайте, что я это уже сделал.

Мой папа – гей

Меня зовут Аркадий, мне десять лет.

Я живу с папой и бабушкой. Мамы у меня нет. Она умерла. Родила меня и умерла. Поэтому я совсем ее не помню. Но у меня есть бабушка и дедушка – ее мама и папа, которые меня любят. Папина мама меня тоже любит и зовет Кашенька. Я ненавижу мое имя с тех пор еще, когда девчонки в садике дразнили меня «Аркашка-какашка». Но теперь мне все равно, потому что я сижу за столом и делаю вид, что делаю уроки, а на самом деле думаю про письмо, которое хочу написать, перед тем как заболею и умру. Потому что мой папа – гей. Что такое гей, я узнал вчера.

…Мы с моим другом Антохой шли из школы, а когда пришли во двор нашего дома, то услышали свист. Мы оглянулись и увидели под баскетбольным щитом наших пацанов. Они махали нам руками, и мы подошли. Там был Тимоха Климов, старше нас на год, Витька Смирнов и Данила Шестов – старше на два года, и Леха Бутузов – на три года. Конечно, в нашем доме есть еще другие пацаны, но сейчас были только эти. Мы подошли и протянули руки, чтобы поздороваться. С Антохой пацаны поздоровались, а со мной – нет. Я протягивал им руку, а они свои отводили, как будто она у меня была заразная. Тимоха и Витька на меня не глядели, а Леха с Данилой глядели и улыбались.

- Вы чего?.. – спросил я.

- А ничего! – сказал Леха.

- Вы чего? Чего я такого сделал? – снова спросил я, а сам стал прикидывать, почему они не здороваются.

Они переглянулись и засмеялись. Леха и Данила засмеялись в наглую, а Тимоха с Витькой – так, не очень.

- Ну, вы чего?.. – заорал я.

- Сказать? – спросил Леха пацанов и подмигнул им.

- Скажи! – радостно отозвался Данила.

- Ну, короче, твой отец – гомик! – не долго думая, сказал Леха, и остальные, кроме Антохи, уставились на меня, как на какую-то гадюку.

- Что, что-о? – спросил я.

- Что слышал! Гомик! – повторил Леха.

Мы с Антохой переглянулись.

- А-а… что такое гомик? – спросил я Леху.

- Ну, пидор по-нашему! – расплылся Леха, и все остальные, кроме Антохи, попрятали руки в карманы и прищурились.

Не было у нас оскорбления страшнее, чем это. А тут такое про отца.

- Сссам ты пидор! - сбросил я рюкзак и, не помня себя от злости, бросился на Леху.

Леха заехал мне навстречу в плечо, и я упал. Потом вскочил, чтобы снова кинуться, но со спины меня обхватил Данила и держал, не давая ходу. Леха вытянул кулак, уперся мне в грудь и сказал:

- Че ты дергаешься, Аркаха? Че ты дергаешься? Ведь ты же не виноват, что твой отец гомик!

- Сссам ты гомик! – заорал я ему в лицо.

- Ты думаешь, я гоню? – сказал Леха, - Ничего я не гоню! Я сам вчера вечером видел!

- Чего ты видел? – крикнул я, не представляя, чего такого этот дурак Леха мог видеть.

- Я видел, как твой отец шел вчера вечером под ручку с каким-то парнем, а на остановке его поцеловал! Они думали, что никто их не видел, а я видел! – сказал Леха и сделал страшные глаза.

Я молчал и смотрел на Леху. Данила ослабил руки, но не отпустил.

- Ну и что? – спросил я, не понимая, что здесь такого. - Он и меня целует на прощанье! А твой отец тебя что, не целует разве на прощанье?

- Дурак ты, Аркаха! Ты же маленький, а тот большой был парень, ростом с твоего отца! И притом в губы! Так только гомики делают!

- Ты все врешь! – крикнул я. - Врешь ты все!

Данила ухватил меня покрепче.

- Да мне и так про него говорили, а тут я сам увидел! Прикинь! – презрительно процедил Леха.

- Кто говорил? – рванулся я к нему, но тут неожиданно понял, про кого он говорит.

- Ты урод, Леха! Это дядя Миша, наверное, был! Мой папа музыкант, и они с ним репетировали, а потом он его пошел провожать! Он всегда так делает!