- Ре-пе-те-пи-ти-ро-ва-вали! – противно засмеялся Леха, показывая на меня пальцем.

Я задергался у Данилы в руках:

- Пусти, гад! Пусти, урод! Я тебя убью, Леха! Данила, сука, пусти!

Данила держал крепко. Леха криво улыбался.

Я начал плакать. Я кричал и плакал, а потом вдруг ослаб и перестал дергаться. Тут все пацаны, кроме Антохи, стали меня утешать:

- Ну, ты че, Аркаха! Ну, ты же тут не при делах! Ну, ты же реально не виноват! Ну, кончай ты обижаться!..

Они утешали, а я молчал. Данила отпустил меня, я подобрал рюкзак и, ни на кого не глядя, побрел в сторону моего подъезда. Меня ни с того, ни с сего тяжело оскорбили почти родные люди.

На самом деле я не знал, что означает слово пидор, а теперь и гомик. Я только чувствовал, что в этом слове есть что-то очень стыдное и взрослое. И если Леха не врет, то выходит, что мой папа - не такой, как все, а гораздо хуже, а значит, я теперь тоже - не такой, как все.

Меня догнал Антоха и пошел рядом.

- Аркаша, Аркаша, не верь им, врут они все! – говорил он. - Слушай, пойдем к нам, у нас торт есть!

- Не хочу торт… - сказал я.

- Ну, пойдем на компьютере поиграем! Пойдем, а?

- Не хочу… - сказал я, но ноги сами понесли меня к Антохиному подъезду, потому что лучше к Антохе, чем домой.

Нам открыла мама Антохи, и Антоха сказал:

- Мам, можно Аркаша у нас побудет?

- Конечно, конечно! Заходи, Аркашенька, заходи, милый!

В квартире у Антохи пахло по-другому, чем у нас. Вкуснее. Мама Антохи заставила нас вымыть руки и усадила есть котлеты. Я котлеты не хотел, и она налила мне чай и отрезала большой кусок торта.

- Как бабушка поживает, Аркашенька? Папа как? – спрашивала мама Антохи, пока я ковырял торт.

- Хорошо… - отвечал я.

- В музыкальную школу ходишь? Нравится?

- Хожу… Нравится…

- А что ты грустный такой? Не заболел?

- Не заболел…

Пока она расспрашивала, Антоха съел котлету, подтянул к себе кусок торта и вдруг спросил:

- Мама, а что такое гомик?

- Как? Гномик? – не поняла мама.

- Го-о-омик! – громко сказал Антоха.

Мама закашляла, а потом строго спросила:

- От кого ты это слышал?

- Мальчишки во дворе сказали! Они сказали, что Аркашин папа - гомик!

Мама Антохи закрыла лицо руками и отвернулась от нас. Ее спина задрожала, как будто она плакала или смеялась. Потом она повернулась, и я увидел, что лицо у нее красное и дергается.

- Это плохое слово. Надо говорить – гей, - сказала она.

- Мам, а что такое гей? – спросил Антоха.

- Это когда мужчины дружат с мужчинами…

- Как мы с Аркашей? – радостно спросил Антоха.

- Не совсем… Вы ведь и с девочками тоже дружите, а есть мужчины, которые с девушками не дружат, а только с мужчинами… Ну, в общем, рано вам еще об этом знать!

Когда я уходил, мама Антохи прижала меня к себе, погладила по голове и сказала:

- Бедный ты, мой бедный!

Пахло от нее не так, как от бабушки, а гораздо вкуснее.

Я пришел домой и спрятался в своей комнате. Бабушка несколько раз заглядывала ко мне, но я притворялся, что делаю уроки, потому что я не хотел ни с кем разговаривать. Потом наступил вечер, и я пошел в бабушкину комнату. Она сидела, накинув шаль, и смотрела телевизор.

- Пришел наконец-то мой Кашенька! Садись ко мне, мое солнышко! Ты, может, кушать хочешь?

Я мотнул головой.

- Тебя что, где-нибудь кормили?

- У Антохи…

- Ты у Антошки был? Как его мамочка поживает? Ты видел ее?

- Видел… Хорошо поживает…

- Она очень хорошая женщина! Они с твоей мамой Аней очень дружили, перед тем, как... вы с Антошкой родились. В следующий раз передай ей от меня большой привет!

- Бабушка, а правда, что наш папа – гей? – спросил я.

Бабушка застыла.

- Что ты такое говоришь? – с трудом выговорила она.

- Лешка видел, как наш папа целовался на остановке с дядей Мишей.

- Какой Лешка? Что видел? С каким дядей Мишей? – побледнела бабушка.

- Лешка из седьмого подъезда. Ты его не знаешь, - ответил я.

Ничего не говоря, бабушка с трудом поднялась и пошла из комнаты. Вскоре я почуял запах лекарства. Я пошел ее искать и нашел на кухне. Она стояла перед шкафчиком и составляла туда пузырьки со своими лекарствами. Закончив, она повернулась ко мне и чужим голосом сказала:

- Пойдем, солнышко, посидим с тобой на диванчике.

Мы вернулись в ее комнату, сели рядом, и бабушка стала смотреть в телевизор. Я ждал, когда она что-нибудь скажет, но она за весь вечер так ничего и не сказала.

В одиннадцать часов пришел папа, поцеловал нас с бабушкой, стал ходить по квартире и рассказывать, как прошел концерт в консерватории. Мы с бабушкой молчали. Папа, наконец, это заметил и спросил:

- Вы что такие кислые?

Бабушка сказала:

- Иди, Аркашенька, в свою комнату. Нам с папой поговорить надо.

Я пошел, но успел услышать, как папа удивленно спрашивает бабушку:

- Поговорить? О чем? Что случилось?

Они ушли в бабушкину комнату, и я услышал, как они прикрыли за собой дверь.

Я не собирался отсиживаться в своей комнате и на цыпочках пробрался к закрытой двери. Дверь была очень удобная, потому что через мутные стеклянные квадратики можно вовремя увидеть черную тень того, кто к ней идет, чтобы успеть убежать.

- Ну что, музыкант, доигрался? – сказала за дверью бабушка.

- Ты о чем, мама? – сказал папа.

- Ты совсем потерял совесть, сынок! Теперь уже весь город знает о твоих похождениях с мужчинами! А главное, об этом знает Аркаша! Какой позор!

- Что значит знает Аркаша? Да откуда он может знать? И что он, в конце концов, может в этом понимать? Ведь он же еще ребенок!

- А ты хочешь, чтобы он вырос и стал таким, как ты? Какой позор! До чего ты докатился! До чего я дожила!

- Зачем ты снова начинаешь эти разговоры, мама? Ведь для тебя это уже не новость! Мы все уже давно обсудили! Что делать, если я не могу иначе!

- Ну как же, знаю! Сначала ты говорил, что после Ани ты не можешь быть ни с одной другой женщиной, что ты ее так любил, что не можешь больше ни на кого смотреть, и так далее и тому подобное! А я тебя жалела, уж очень ты поначалу убивался, а ты связался с мужиками, и теперь об этом знает твой собственный сын! Какой позор! Нет, я этого не вынесу!

- Да почему я должен этого стыдиться? Нынче весь мир так живет! Во всяком случае, в наших кругах…

- Вот именно, в ваших узких кругах! И этого я никогда не понимала – как этот ужасный порок может уживаться рядом с высоким искусством!

- Представь себе, уживается! Ты же знаешь, сам Чайковский…

- Не смей клеветать на гения всех времен и народов! Эту басню ваши узкие круги специально придумали, чтобы опустить гениального человека до своего уровня! Чайковский никогда не был геем!..

- Мама, о ком мы сейчас говорим? О Чайковском или обо мне?

- Об Аркаше! О твоем сыне! Ведь теперь от него могут отвернуться все его друзья!

- Но ведь это не он гей, а я!

- Ты дурак, сын, раз думаешь только о своей заднице! Нет, я этого не вынесу!

Дальше я слушать не стал, неслышно ушел к себе в комнату и залез там под одеяло.

Значит, все правда. Значит, мой папа – гей, а значит, гомик и пидор. И, значит, я никогда уже не буду ровня моим друзьям. Я вспомнил, как смотрели на меня пацаны, и мне захотелось заплакать.

Пришел папа.

- Как ты тут? – спросил он.

- Ничего… - ответил я и закрыл глаза.

- Ладно, завтра поговорим, - поцеловал меня папа и ушел.

Пришла бабушка.

- Как ты тут? – спросила она.

- Ничего, - сказал я и открыл глаза.

- Ладно, спи, завтра поговорим, - поцеловала меня бабушка и собралась уходить.

- Бабушка, - сказал я, - а отчего люди умирают?

Бабушка присела на кровать:

- Во-первых, от старости. Во-вторых, от болезней. От горя, от предательства, от глупости, в конце концов… Но тебе еще рано об этом думать. У тебя вся жизнь впереди. Спи.