У казино «Семирамис», перед его огромными застекленными террасами, у нас было ощущение, будто мы быстро перелистали календарь от июля до сентября, а следующие сотни метров перенесли нас в октябрь. За Эхденом нам улыбнулся уже ноябрь. Клены и шелковицы позолотились, тополя, ярко-зеленые внизу у моря и вовсе не помышляющие о том, чтобы им следовало сбрасывать свое одеяние, здесь стоят полуобнаженные. О волшебная осень, привет далекой родины! Как далеко нам пришлось добираться к тебе, чтобы ты напомнила нам четыре времени года! А вскоре здесь будет снег...

Вид этих кедров вызывает глубокую печаль. Под желтеющими склонами, которые у вершины трехтысячеметрового Карната-эс-Сауда образуют гигантскую замкнутую подкову, они напоминают маленькое стадо перепуганных черных коз, точно таких, каких мы видели вчера на базаре Таббане, где они покорно сбились в кучу, ожидая своего конца.

В замке крестоносцев святого Ильи мы видели могучие ворота, которым было всего каких-нибудь восемьсот лет. Они были из кедрового дерева. Весьма вероятно, что крестоносцам приходилось тащиться за ними довольно далеко от побережья.

Особые свойства дерева были открыты задолго до них иными, знавшими, что оно не только твердое как камень, но также удивительно горькое и что древесный жучок поэтому не проявляет к нему никакого интереса. За кедровым деревом приезжали сюда египтяне, поскольку они хотели, чтобы их мертвые фараоны были надежно заколочены в прочные ящики. Финикийцы делали из кедра не только мачты и реи, но строили из него весь свой многочисленный флот, с помощью которого развозили кедр своей обширной клиентуре. Арабы завезли кедровый материал до самой испанской Кордовы, чтобы соорудить там из него трон для своего халифа. Из кедра был сделан храм Соломона в Иерусалиме. Из этого ценного дерева позже строили и римляне, и турки, и греки, и крестоносцы, пока от прекрасных ливанских кедров не осталось четыре жалких рощицы, пока кедр не перекочевал на почтовые марки и кили самолетов, как завещание великого усопшего.

Никогда не скажешь, что этому старцу тысяча лет, таким свежим, каким-то отдохнувшим выглядит он, так веет от него молодостью. А как лихо одевается он тысячами побегов каждую весну, а как мудро беседует он с зеленой кедровой молодежью, которой всего каких-нибудь шестьсот лет! А есть и такие, у которых еще молоко на губах не обсохло. Им еще нет и. двухсот! Каждый год все они дружно, независимо от того, сколько кто накопил слоев на своем многовековом теле, плодоносят очаровательными шишками, торчащими на ветвях и глядящими прямо солнцу в лицо. Со снисходительной улыбкой мудрецов взирают они на ливанских мальчишек, ежедневно роющихся в траве в поисках кедровых орехов. Дело в том, что кедровые орехи стали обязательной для туристов необходимостью. Ну разве можно уйти из кедровой рощи без страстного желания посадить дома е собственном саду кедр и представлять себе, как будет выглядеть мир, когда вашему кедру будет этак с тысячу лет?..

Из книг известно, что в 1550 году здесь еще насчитывалось двадцать восемь тысячелетних старцев. В 1660 году стариков уже было всего двадцать два, в 1696 — шестнадцать. Сегодня их двенадцать. Как ни странно, при их возрасте они вовсе не столь высоки, как можно было ожидать. Самые старые достигают едва тридцати метров. Зато один из них, ствол которого был похож на семь цилиндров, связанных вместе, оказался по окружности равным тринадцати метрам и десяти сантиметрам.

Совершенно невозможно, чтобы, религия прошла мимо кедра и не обратила на него внимания. Поэтому в Тире и Сидоне финикийцы вырезали из стволов кедра огромные фигуры и поклонялись им, как своим божествам.

В 1845 году кедрами заинтересовалась община христиан-маронитов. Патриарх общины провозгласил кедры «арц ер-раб», кедрами божьими, и назначил на август торжественное богослужение, которое с тех пор происходит перед кедрами ежегодно. Главное же — патриарх провозгласил, что никто не смеет повредить на дереве ни одной хвоинки, поскольку кедры священны и неприкосновенны. Как видите, религия хоть и редко, но все же бывает полезной. Скажем, когда она проявляет интерес к ботанике, то есть к науке, и плюс к этому выполняет обязанности управления по охране памятников...

Глядя на голые склоны вокруг, на унылую горную пустыню, образовавшуюся после уничтожения великолепных кедровых лесов, никак не можешь отделаться от мысли: хорошо бы засадить здесь кедры снова! Вот где стоило бы приложить энергичные руки!.. От содеянного ныне будущие поколения получили бы огромную пользу. Хорошо бы, но только не в Ливане...

Как раз в то время, когда мы собирались в путь к кедрам, на третьей странице бейрутской «Дейли стар» появилась статья, зло критиковавшая бесплановую деятельность ливанских учреждений, начиная с ведающих городским строительством и кончая археологическими научно-исследовательскими институтами. «Главная причина этого заключается в стремлении ливанцев выжать из всего как можно больше денег любым, какой только мыслим, быстрейшим способом, совершенно не заботясь при этом о будущем», — писал автор статьи.

Мы вспомнили его слова при виде скорбного хора кедров, загнанного за каменную ограду. И нет у вас, кедры-горемыки, никакой надежды на то, что кто-нибудь остановит ваше медленное умирание, что вокруг вас, тысячелетних старцев, встанут шеренги молодых и двинутся маршем вверх, на эти голые склоны...

Плоды этих мер вкусило бы пятое, а может, и десятое поколение живущих ныне. Заглядывать так далеко вперед? Не требуйте этого от нынешних ливанцев!

А вдруг, если кедров станет много, в Ливан перестанут приезжать туристы? Потому что кедр перестанет быть редкостью.

Соляная конкуренция

Потерпевших кораблекрушение в этих местах побережья Ливана постиг бы страшный удар. Пресную воду здесь не ценят! Интерес представляет исключительно соленая вода, даже горько-соленая. С конца апреля, когда начинает припекать солнце, пресную воду отсюда буквально метлой выметают, чтобы она не занимала место соленой.

Когда в середине августа мы ехали по побережью северного Ливана, нас охватил восторг. Сразу же за Триполи скалистое побережье засверкало несчетным количеством зеркал, которые под лучами утреннего солнца пускали нам в глаза яркие «зайчики». Словно ступени сказочной лестницы, спускались от края дороги к самому морю, где пенится прибой, зеркальные квадраты и прямоугольники. Среди них, словно пряли бесконечную пряжу, вращались крылья ветряных двигателей. Это было за Эль-Каламуном. У Энфе зеркал стало больше, но вправлены они были не в прямоугольные рамы, а в изогнутые, отчего стали более романтичными. За мысом Рас Чекка, там, где приморское шоссе сперва тесно прижимается к высокой известняковой горе, потом минует пыльные цементные заводы и вслед за тем вгрызается длинным тоннелем в ту же гору, зеркальное волшебство кончается. Некоторые из зеркал ослепли, по ним ходят люди и скребками сгребают что-то белое, в другом месте это белое уже насыпают в мешки и куда-то уносят.

Мы стоим над испарительными бассейнами в Энфе, и нам грустно. Перестали прясть пряжу ветряки. Кончились посиделки, и ветер больше не рассказывает своих морских сказок пирамидам искристой соли. Лопасти ветряков заперты на цепь. С моря тянет легкий ветерок, солнце словно ушло в отпуск: греет слабо, как у нас в конце лета. Солеварам пользы от такого солнца мало. Отдыхают и бассейны. На дне их уйма всякого хлама, о котором, собираясь посолить суп, даже и не подозреваешь: камни, ночные бабочки, обломки веток, сухая трава; ракушки. Вот старая консервная банка, вокруг которой расплылось ржавое пятно, никак не вяжущееся с представлением о белоснежной соли.

Господин Туфик Наами, с которым мы вчера познакомились в Триполи, утешал нас тем, что можно будет еще найти какого-нибудь рабочего, высыпать в несколько бассейнов некоторое количество мешков соли, а затем собрать ее перед объективом кинокамеры. Нет, нет, с мыслью заснять фильм о том, как собирают соль, придется проститься! Лопасти ветряков все равно вращать никто не будет, ослепшим зеркалам никто их блеск не вернет. Мы прозевали сезон, и теперь нам остается только пройтись по гребням 5 стенок, разделяющих бассейны.