В висках пульсировала тихая боль – не мигрень, когда хочется забыть даже собственное имя, и не боль усталости, это и не боль была, а остаточное состояние нездешности, воспринимавшееся организмом как боль, потому что иного аналога мозг, скорее всего, подобрать не мог. То, что происходило со мной недавно, не имело аналогов в мире пространства и времени, а следовательно, и слов в русском языке не существовало для описания того, что я, возможно, видел, возможно, слышал и даже, возможно, ощущал какими-то органами чувств.

Перед глазами расплылись, ярко вспыхнули и погасли одиннадцать розовых кругов – я точно знал, что их было именно одиннадцать, хотя, конечно, не считал, и еще я знал точно, что круги тоже остались от моего недавнего состояния, и не круги это были вовсе, а некое впечатление, задержавшееся во времени и только теперь исчезнувшее – впечатление, которое я не мог описать словами.

Мир, в котором я только что был, истаивал во мне, как снег под жарким солнцем, а то, что оставалось в памяти, было так неправильно и так мало соотносилось с завершенной реальностью, что лучше было забыть – и для меня самого лучше, чтобы не мучиться воссозданием впечатлений, и для Алины, и для всего, что из того мира приходило в этот, и что оставалось, и чего не было вовсе.

Что происходило там, где я был и откуда вернулся? Я не помнил. Но момент ухода всплыл в памяти яркой картиной, повешенной в пространстве перед глазами – следователь Бородулин, стол с бумагами, слова «я вас вызову… в последний раз…»

– Алина! – позвал я и, конечно, не услышал ответа. Просто голос в пустой комнате.

«Алина!» – подумал я и, конечно, ничья мысль не посетила меня в ответ. Даже предок мой или кто он там был на самом деле – тот, кто в неурочное время любил давать непрошенные советы, – молчал, забившись в покрытый пылью забвения уголок подсознания.

Я встал (ноги затекли, пришлось попрыгать на месте, чтобы размяться) и пошел к компьютеру. Включил и нетерпеливо ждал, пока шли тесты и на экране появлялись иконки. Я вошел в редакционную программу и, будто только этого и ждали мои скукожившиеся мысли, понял, что только теперь пришел в себя настолько, чтобы обдумать случившееся и представить себе план дальнейших действий.

Относительно плана я, пожалуй, преувеличил, но то, что произошло за последние сутки, я сейчас себе представлял совершенно ясно и последовательно.

Взгляд на часы: девять сорок восемь, меня не было дома шестнадцать минут. Всего-навсего. Разговор Алины с Бородулиным еще не состоялся – следователь вызовет ее на допрос часа через три.

Итак. Мы с Алиной можем слышать и понимать друг друга – но не всегда, а в какие-то непредсказуемые промежутки времени. Мы даже можем объединяться в единое существо (какое это было неизъяснимо блаженное состояние, несмотря на трагичность происходившего!), но ни спрогнозировать, ни намеренно вызвать это состояние я не мог.

Пока не мог?

И еще – сознание в линейном мире, когда пространственные координаты отсутствуют. Это я мог вспомнить, но не был в состоянии описать словами. Единственное, что я знал – когда сознание ощущало себя в линейном мире времени, я мог перемещаться вдоль этой оси, причем не только вперед, но и назад: вернулся же я в свое время и в собственное пространство, побывав в будущем – или мне только казалось, что я в нем был, и разговор мой с Бородулиным не произойдет на самом деле, потому что был всего лишь результатом работы воображения?

Если рассуждать таким образом, я не смогу ничего решить. Нужно принять, что так все и было. Так и было. Так будет.

Я отгонял воспоминание, которое было главным и с которого нужно было начинать. Валера с ножом в груди.

Валера пришел ко мне… к Алине… и в кармане у него был нож. Он не вынимал ножа. Я (Алина – но пусть буду я, так легче рассуждать) не дотрагивался до ножа, я даже не знал, что у Валеры в кармане лежало оружие. Я только оттолкнул его – это я помню точно. А потом он упал. Я смотрю на него и думаю: «Что с ним?» Вижу кровь на рубашке. Понимаю (как?), что нож, убивший Валеру, лежит у него в кармане. Беру нож в руки и оставляю на рукоятке отпечатки пальцев.

Почему я не подумал об этом раньше? Нужно было стереть следы – или не трогать нож вообще.

Поздно об этом.

Кто убил Валеру? Не я. И сам он не мог этого сделать – иначе пришлось бы допустить, что он вошел в квартиру с раной в груди… Чепуха.

Я сказал Алине, чтобы она уходила из дома, она – мы вместе! – позвонила маме, и они должны были встретиться. Но из разговора со следователем я понял, что Алина сама вызвала милицию – значит, с мамой она не встречалась? Может, и из дома не уходила: нервы сдали или что-то произошло, когда прервалась наша связь?

Это – пробел, и сейчас мне его не заполнить.

После смерти Валеры прошло всего полчаса. Сейчас в прихожей толпится народ: оперативники, эксперты, фотографы… А Алина… Господи, когда нам необходимо быть вместе, я сижу перед компьютером и рассуждаю, будто рассуждения могут что-то изменить!

Успокойся, – сказал я себе. Только рассуждения и могут сейчас изменить хоть что-нибудь.

Зазвонил телефон. Я поднял трубку и сказал «алло».

– Веня, – сказала Алина, я узнал ее раньше, чем она успела произнести слово, узнал по дыханию в трубке, по каким-то перенесенным телефонными проводами флюидам, – Веня, ты дома, да? Ты видел? Ты был здесь? Что мне теперь делать? И почему…

Она не закончила фразу, но я легко ее продолжил: почему умер Валера? Кто убил его?

Я сжал трубку так, что заныли костяшки пальцев.

– Алина, – сказал я. – Нам нужно быть рядом, нужно…

– Что мне делать, Веня?

– Ничего не бойся. Ничего, слышишь? Я скоро буду с тобой. Скоро…

Связь прервалась. Должно быть, Алина положила трубку – тихо и безнадежно. Она ждала от меня действий, немедленного и решительного поступка, а я только и смог посоветовать ей принять судьбу.

Конечно, я не собирался сидеть, сложа руки, но решительно не представлял себе, что могу сейчас сделать, если не вернется удивительное состояние, в котором мы с Алиной пребывали еще несколько минут назад, и если я не пойму, как вызвать это состояние по собственной воле, а не по желанию прихотливой судьбы. То, что произошло с вами хотя бы раз, можно – в этом я был убежден – повторить еще и еще.

Как?

В линейном времени, лишенном пространства, я оказался, когда принял таблетку успокоительного. Значит, проблема в том, что я все-таки волнуюсь, и это нормально, было бы странно, если бы я не волновался, не паниковал и не стремился хоть что-нибудь сделать.

Принять еще таблетку? Почему-то я знал совершенно точно, что этого делать не следует – то, что произошло один раз, не обязательно повторится при тех же внешних условиях.

Но успокоиться было нужно. Успокоиться, а не бесцельно сжимать в ладони ненужную уже телефонную трубку.

Я положил трубку и размял пальцы, чтобы унять подступавшую судорогу. Сел перед компьютером и принялся перескакивать из одной директории в другую, прежде меня это успокаивало, даже гипнотизировало, как мелькание непонятных кадров в непонятном фильме. Щелк. Щелк. Щелк. Холодный труп в ее квартире. Щелк. Почему холодный? Когда я дотронулся до руки Валеры, она была ледяной, будто тело лежало в морозильнике морга. Щелк. Следователь сказал, что убит Валера был вчера вечером. Время смерти определяют по температуре тела. Значит, вот почему господин Бородулин расспрашивал Алину о вчерашнем вечере. Щелк.

Почему – холодный труп? Щелк. Мое пребывание на оси времени. Я побывал в будущем, так? А не стало ли это причиной того, что Валера оказался в прошлом? Щелк. Щелк. При чем здесь Валера? Но это понятно. Что-то происходит не только с Алиной и со мной, но и со всеми, кто нас окружает – с нашими близкими или с людьми, связанными с нами теми или иными отношениями.

Щелк. Значит, что-то могло произойти и с Ликой? Как бы я к ней ни относился, но никогда ни за что не желал бы для нее того, что случилось с Валерой. Почему она не звонит? Она обещала, что позвонит утром. Или это я обещал ей позвонить – и не утром, а после обеда?