— Зря.
— А?
— Ты зря за мной приехал, Элий.
Он закаменел. Не обернулся. Оперся на столешницу, чуть склонил голову — и замер. И сказал глухо.
— То есть ты действительно помнишь.
— Глупая была идея.
— Очень.
Когда мне очень-очень стыдно, я начинаю сердиться. Как будто человек передо мной виноват в том, что я чувствую себя виноватой.
И я возразила.
— Не глупее твоей. Я думала, что ты умный и зрелый парень, а ты незрелый идиот, который не умеет останавливаться!
У него немного отросли волосы: теперь, когда никто не заставлял его стричься, он и позабыл об этом, и светлые пряди хоть немного прикрывали его широкую шею и багровые уши.
— Вот как? — хмыкнул он, — Я надеялся, ты сочтешь это… романтичным?
— Я не смогла бы, — я пожала плечами, хоть он и не мог этого видеть, — для того, чтобы принять идиота за романтика, нужно этого идиота любить.
— Вот как.
Он оттолкнулся от столешницы, и та жалобно скрипнула. Он снова смотрел на меня, и я не могла понять, что именно было в этом взгляде.
Жалость? Гнев? Усталость?
Я не понимала.
— Мне следует извиниться, — глухо сказала я, — я этого просто не умею. Поэтому… будь добр, давай прекратим этот фарс?
Он подошел совсем близко. Нужно было все-таки вылезти из этого дурацкого котла, пока он на меня не смотрел — потому что сейчас я оказалась заперта в ловушке.
И… вдруг ткнул меня пальцем в подбородок.
— Сигнальный прыщ, — сказал он, — поговорим-ка нормально дней через пять?
Вот теперь я по-настоящему разозлилась. Я даже замахнулась, чтобы влепить ему пощечину, потому что такой наглости я никогда и никому не позволяла, и терпеть не собиралась.
Он перехватил руку. И вторую.
— Ты же вроде в жены меня взять хотел. Составил бы расписание дней, когда воспринимаешь меня всерьез? — прошипела я, пытаясь хотя бы выдернуть запястья, — А меня бы с ним ознакомил?
— Уверен, нам обоим есть, о чем подумать. — Спокойствию в его голосе я могла бы только позавидовать.
Этот гад надо мной смеялся! Смеялся! А потом его взгляд вдруг стал неожиданно серьезным. На краткий миг мне вообще показалось, что он попытается меня поцеловать.
— Уйди! — взвизгнула я.
И его впечатало в стену.
Я не знаю, как именно я это сделала. Его просто приподняло и отбросило; в полете он умудрился сгруппироваться, защищая голову: не зря все-таки отчим тратил деньги на его учебу.
Со стены осыпалась штукатурка.
Он встал, как ни в чем не бывало, отряхнулся.
— Уже ушел. Но, знаешь… я рад, что ты хотя бы не проклята.
Я смогла удержаться и разрыдаться уже после того, как за ним закрылась дверь.
Не думаю, что разговор хоть что-нибудь сделал проще.
Я говорила искренне…
Но Элий нашел повод мне не поверить.
Я не понимала, чего именно он ждет. Совместного побега? Что папенька лет через пять остынет и начнет снабжать деньгами свою проштрафившуюся дочурку? Или идиллической жизни на какой-нибудь ферме, в окружении коров, свиней, десятерых наших пухлых и голубоглазых детишек?
Для меня все кончилось, когда меня увезли сюда. Но у Элия в голове явно рисовался какой-то совершенно иной, но все равно счастливый конец, к которому он шел с тем невыразимым упорством, что когда-то мне понравилось, а теперь скорее пугало.
И я просто не знала, как заставить его поверить в мою искренность.
Как все это закончить.
Просто не знала.