«А что со мной сделает ведьма с лисьей мордой на берегу реки Сисс?»

Мурген пожал плечами: «Тебе придется самому придумать какой-нибудь способ ее обмануть. Иначе она выцарапает тебе глаза, высоко подпрыгнув и вцепившись в лицо курьими лапами. Малейшая царапина, нанесенная ее когтем, парализует — не позволяй ей приближаться».

Эйлас встал из-за стола: «Благодарю вас за помощь! Не могу, однако, представить себе, почему вы предпочитаете, чтобы доступ к вам был настолько опасен. Ведь многие из ваших посетителей, несомненно, считают себя вашими друзьями или союзниками».

«Несомненно, — обсуждение этого вопроса явно не интересовало Мургена. — По сути дела, опасности созданы не мной, а моими врагами».

«И грифоны сидят под самыми стенами Свер-Смода? Неслыханная дерзость!»

Мурген махнул рукой: «Мне не подобает замечать такие пустяки. А теперь, принц Эйлас — счастливого пути!»

Мурген удалился из гостиной; женщина в белом облачении провела Эйласа по темному пустому залу и внутреннему двору к выходу. Взглянув на небо, где солнце уже миновало зенит, она сказала: «Если поспешишь, ты успеешь вернуться в Нижний Освий до наступления темноты».

Эйлас стал быстро спускаться по тропе. Подходя к месту, где заседали два грифона, он замедлил шаг — чудища пристально следили за его приближением. «Опять собираешься предложить нам выдохшийся мед? Нам не терпится попробовать что-нибудь повкуснее!» — закудахтали грифоны.

«Судя по всему, вы тут голодаете», — заметил Эйлас.

«Еще как голодаем! А теперь…»

Эйлас вынул два куска пчелиных сот: «Я предложил бы каждому из вас по куску, но один из вас, несомненно, проголодался больше другого, в связи с чем ему причитаются оба. Я их оставлю здесь, а вы уж решайте, кому они достанутся».

Эйлас отступил на пару шагов — между грифонами тут же разгорелся яростный спор; спустившись ярдов на пятьдесят, принц обернулся — грифоны уже таскали друг друга клювами за бороды. Хотя Эйлас спешил, он еще несколько минут слышал отголоски брани, переполоха и возмущенного визга.

Выйдя на площадку над тесниной Бинкинга, Эйлас осторожно выглянул за край утеса. Громадный валун, как и прежде, балансировал на острие конического основания. Все еще ощипанный, рядом сторожил ворон, склонив голову набок и посматривая красным глазом в расщелину. Взъерошив остатки перьев, явно возмущенная птица не то сидела, не то стояла на согнутых желтых лапах.

Ярдах в пятидесяти к востоку низкорослый старый кедр кривился скрюченным стволом на краю обрыва. Эйлас привязал веревку широким свободным кольцом там, где ствол прогибался над пропастью, на конце веревки соорудил петлю, затянул петлю под ягодицами и, крепко держась за туго натянутую веревку, стал понемногу травить ее, спускаясь по утесу лицом к дереву, спиной к обрыву. Почувствовав под ногами землю, Эйлас принялся раскачивать веревку, заставляя ее перемещаться к вершине кедра, пока та не соскочила, после чего смотал ее и перекинул через плечо.

Ворон ждал все в той же позе, наклонив голову набок, готовый столкнуть валун. Эйлас бесшумно подкрался к валуну с другой стороны и ткнул его концом меча. Валун накренился и обрушился, что вызвало у ворона отчаянные жалобные восклицания.

Эйлас продолжил спуск к подножию горы Габун.

Впереди деревья затеняли русло реки Сисс. Эйлас остановился. Где-то здесь должна была устроить засаду ведьма. Самым удобным местом для этого, судя по всему, служила густая поросль лещинника — до нее оставалось спуститься лишь на сотню ярдов. Он мог обойти эти заросли и переплыть реку выше или ниже по течению вместо того, чтобы переходить ее вброд.

Не спускаясь дальше по тропе, Эйлас поднялся повыше и, стараясь по возможности передвигаться за прикрытиями, направился к берегу реки ниже по течению, описывая широкий полукруг. Заросли ивняка не позволяли, однако, добраться до воды; пришлось возвращаться к броду. Ничто не шевелилось ни на берегу, ни в кустах лещинника. Но Эйлас чувствовал нараставшее напряжение. Тишина действовала на нервы. Он остановился, чтобы снова прислушаться, но услышал только шум бегущей по камням воды. С мечом в руке он снова стал продвигаться выше по течению, шаг за шагом… У самого брода на ветру покачивался высокий камыш. Но ветра не было! Быстро повернувшись, Эйлас встретился глазами с рыжей мордой ведьмы, притаившейся на корточках подобно гигантской лягушке. Она высоко выпрыгнула из камыша, но меч Эйласа встретил ее на лету и отсек ей голову. Торс с курьими ногами повалился, зарывшись в землю когтями; голова откатилась к краю воды. Эйлас столкнул ее мечом в реку. Подпрыгивая, как поплавок, голова с лисьей мордой унеслась вниз по течению. Торс поднялся на курьи ноги и стал бессмысленно бегать туда-сюда, размахивая руками, спотыкаясь и подпрыгивая. Постепенно передвигаясь таким образом куда-то наискось и вверх, в конце концов он перевалил через плечо горы Табун и скрылся из поля зрения.

Уже начинало смеркаться. Эйлас промыл меч чистой горной водой, перешел реку вброд и вернулся в селение Нижний Освий незадолго до наступления темноты. Поужинав хлебом с ветчиной, он выпил добрую пинту вина и сразу поднялся к себе в комнату.

Оказавшись в темном помещении, он вынул из поясной сумки серый граненый камень Мургена. Камень бледно светился, как светилось бы отверстие в стене, если бы начинался туманный пасмурный день. «Не слишком лучезарная драгоценность», — подумал Эйлас. Отвернувшись, однако, он успел заметить краем глаза странную, не оставившую послесвечения вспышку — явление, которому он не сумел найти название.

Несколько попыток повторить это ощущение ни к чему не привели, и через некоторое время он заснул.

Через четыре ничем не примечательных дня Эйлас вернулся в Тон-Тимбл. Здесь он купил пару упитанных куриц, копченый окорок, соленый свиной бок и четыре фляги красного вина. Упаковав часть провизии в седельные сумки, он привязал остальное к седлу и выехал на север в Глимвод, чтобы навестить Грайта и Уайну.

Грайт вышел из хижины ему навстречу. Заметив запасы продуктов, старый дровосек позвал жену: «Уайна, разводи огонь! Сегодня мы пируем, как лорды!».

«Мы хорошо закусим и выпьем на славу, — согласился Эйлас. — Тем не менее, я должен прибыть на Придурковатую поляну завтра утром, непременно до рассвета».

Хозяева и щедрый гость поужинали курицей, жареной на вертеле, фаршированной перловой кашей с луком, подовым пирогом, пропитавшимся жиром, стекавшим с курицы, и тушеной в горшке огородной зеленью с салом и кресс-салатом.

«Если б я так набивал брюхо каждый вечер, мне и в голову не пришло бы рубить дрова каждое утро!» — заявил Грайт.

«Когда наступит такое времечко?» — вздохнула У айна.

«Кто знает? Может быть, скорее, чем вы думаете, — сказал Эйлас. — Но я устал, а мне нужно встать до зари».

За полчаса до рассвета Эйлас уже стоял на Придурковатой поляне. Он ждал в сумрачных тенях под деревьями, пока первый проблеск восходящего солнца не показался на востоке, постепенно озарив сначала мокрую от росы траву, а затем и граненый камень у него на ладони. Приближаясь к пологой возвышенности посреди поляны, принц даже не услышал, а скорее ощутил какое-то щебетание, переливчатые трели — слишком высокие, едва уловимые человеческим ухом. Что-то шлепнуло его по руке, державшей камень; Эйлас сжал драгоценность в кулаке. Невидимые пальцы дергали его за мочки ушей и за волосы; шапку сорвали у него с головы и высоко подбросили в воздух.

Эйлас мягко и спокойно произнес: «Глубокоуважаемые феи! Не обращайтесь со мной, как с незваным гостем. Я — Эйлас, отец Друна, которого вы любили и воспитывали».

На какое-то время наступило безмолвие. Продолжая идти к пригорку посреди поляны, Эйлас остановился ярдах в двадцати от него.

Поросшая травой возвышенность внезапно затуманилась; дрожа и волнуясь, как полупрозрачный зеркальный занавес, она стала наполняться образами то близкими, то убегавшими вдаль, то внезапно четкими, то расплывчатыми и пропадавшими.