Но, видимо, с некоторых пор вмешались в игру вечные мистические соперники… Мы так и не сумели объединить усилия атомщиков, проживавших во владениях райха или в дружественных странах. Сциллард, Вигнер, Теллер покинули Венгрию; Вайскопф, а затем и Бор бежали из проглоченной нами Дании; Италия упустила Ферми, Сегре, Понтекорво — и всю эту сокровищницу талантов подгребла Америка!..

Несмотря на коварство врагов, работы продолжались с истинно немецким упорством. 8 июля 1943 года СС-бригадефюрер адепт Менцель доложил Герингу, что «за несколько месяцев дело довольно значительно подвинулось вперед». О том же, что случилось позднее, знала только тесная группа особо посвященных. Полагаю, даже Первому докладывали далеко не все, чтобы он, со свойственной ему на телесном плане истеричностью, не вмешивался и не торопил. И вот, по счастливой случайности — во время моего пребывания в Агарти многолетний скрытый труд, подвиг адептов-искателей должен был увенчаться триумфом!

Налилась ясным холодным светом стеклянная стена — и вдруг словно растаяла, и я увидел искристую громаду океана, а на ней — пальмовый остров в белом кольце песков и прибоя. С детства, со времен, когда зачитывался Жюлем Верном, мечтал побывать на таком… Темные пятна, различимые сквозь мелководье, были, как я догадывался, коралловыми рифами.

Мы наблюдали остров как бы с точки зрения птицы, зависшей высоко и неподвижно; затем двинулись к нему, полого снижаясь. Я понял, это не отснятые заранее кинокадры, а нечто вроде радио, только с передачей изображения; зритель видит то, что происходит сию минуту.

Часть леса была безжалостно вырублена и выжжена, на пустыре воздвигнуты грубые решетчатые вышки, бараки под цинковыми крышами. У понтонной пристани стоял немалых размеров корабль — как мне показалось, вспомогательный крейсер, переделанный из транспортного судна; в открытом море на рейде дымили два серых хищных эсминца.

Кинопередатчик, или как он там назывался, спланировал еще ниже, и я увидел под вышками суетливую толпу. Хаотическое движение превращалось в поток. Люди с чемоданами и сумками спешили на пристань, к трапу крейсера. Большинство было в комбинезонах армейского образца, мелькнуло несколько белых халатов. Винты корабля вращались на малых оборотах, взбивая пену под тяжеловесной закругленной кормой.

Несколько грузовиков с будками въехали на палубу по аппарели. Людское шествие иссякло, трап втянули; усердно грохоча, крейсер стал отходить от причала. Все шесть его орудий были повернуты к горизонту, сторожко обнюхивали воздух задранные стволы зениток.

Возвратившись к острову, глаз-передатчик поплыл над самым берегом. За пустым белым, кораллового песка пляжем, под крайними деревьями леса сидели и лежали десятка два мужчин и женщин — все коротко остриженные, почти нагие; полосатые лагерные робы брошены рядом. У женщин свисали жалкие мешочки грудей. Маленький кружок, видимо, обменивался анекдотами, то и дело скисая от смеха; немолодая и некрасивая пара самозабвенно целовались; присев за папоротником и поминутно оглядываясь, чтобы не отняли, мужчина пожирал с лагерной жадностью краюху хлеба. Двое парней калмыцкой внешности — наверное, из России — ногами попробовали воду (привычка, в тропиках бессмысленная), плюхнулись, поплыли…

Молча, внимательно смотрели Избранные.

Вдруг, оставив компанию у прибоя, передатчик метнулся мимо леса и завис вровень с одной из решетчатых вышек.

Невнятный ропот пробежал по залу. Адепты подобрались на креслах-лежанках, Бессмертный так и подался к экрану. Вышку завершало нечто громоздкое, угластое, похожее на железнодорожный вагон, прикрытый брезентом. Из-под ткани спускался вниз пучок кабелей.

Ровным краем скользнув сверху, словно бы коричневые сумерки разом спустились на остров. Фильтр, сообразил я. Сейчас будет свет, вспышка света — как о том написано в индийском эпосе, ярче тысячи солнц в зените…

Я слышал свои внутренние часы: подобно ритмично машущему лезвию, отсекали они частицы моего сердца. Тик-так, тик-так…

Прошла одна головокружительная минута, другая… И — ничего не случилось. До ужаса ничего. Океанский ветер трепал углы брезента, качались кабели. А потом с моря докатился могучий сотрясающий вздох.

Один из эсминцев на рейде погружался, задирая нос, будто молил небеса о пощаде. Холм вздыбленной воды оседал над его затонувшей кормою. Сквозь голубую рябь я видел бродячий риф, темное стремительное тело, кружившее около кораблей. Огонь сорвался с башен второго, неповрежденного миноносца, встали снопы брызг, живо напомнив мне фонтаны Сан-Суси, — даром, верткий подводный враг был недосягаем.

Высшие Неизвестные, безудержно досадовал я, — где, где наши хваленые субмарины, где обещанная флоту чудодейственная «серия XXІ» со своим «шнорхелем» — устройством для длительного движения под водою? Так опростоволоситься… Вот и второй эсминец кренится, пораженный торпедой, и тщетно палит, подходя на верную гибель, неуклюжий крейсер.

Воздух! Не иначе, как выпущенная с недалекого авианосца, тройка сердито жужжавших «адских котов» — «хэллкет» чуть не стригла гребни волн, несясь к острову. Наперерез метнулся с палубы крейсера одинокий «дорнье» — напрасный героизм; тут же расстрелянный истребителями, гидроплан чадным штопором ввинтился в море…

«Коты» заложили вираж над лесом, очевидно, разведывая оборону. Наш передатчик нервно поспешил вслед за ними.

Бессмертный громко хрустнул пальцами. То, главное, не сработало на вышке — но команда, строившая полигон, знала свое дело; на всю океанскую ширь ухнули радиомины, обращая в прах, в пыльный смерч и вышки, и бараки, и сам остров со всеми возможными свидетелями.

На миг закрыв экран крылом с цифрами, кувыркнулся несомый взрывом «хэллкет», за ним летели бревна, тучи листвы. Рассыпалась величайшая из надежд Германии. Последняя наша надежда.

Внезапно синеглазый адепт рывком оглянулся на меня, и мне показалось, что вместо зрачков у него два острых, насквозь прокалывающих луча. Я невольно опустил взгляд, успев поймать нечто серебристо-белое, округло вплывавшее в экран… Они не хотели, чтобы я смотрел дальше, и я не пытался спорить с их желанием. Я чувствовал себя лишним, словно мальчишка, затесавшийся на совещание генштаба. И с облегчением увидел черного Вестника, явно вызванного, чтобы проводить меня восвояси.

Стараясь даже боком не глянуть на экран, вслед за жезлоносцем поторопился я к выходу…

Трамвай остановился.

Из-за угла по мокрому, истоптанному снегу выбегала толпа.

Давно уже все, кто ехал в полупустом вагоне по Большому проспекту, умолкли и тревожно, испуганно глядели в окна. Одна лишь укутанная баба с корзинами скучно причитала — «Господи, Твоя воля, что-те деется, Господи!..» — пока на нее не цыкнул строгий, раскольничьего вида старик в картузе. Странно пуст был проспект — ни прохожих, ни извозчиков; только бежали порой навстречу или стояли кучками плохо одетые, растерзанные люди, непохожие на пьяных. У иных лица были в крови, в руках колья или рабочие инструменты. Одного мужчину, сплошь окровавленного, уносили в боковую линию, где перед драными фасадами вразброд клонились столбы керосиновых фонарей.

Наконец, трамвай встал. Глухо ревя, вскрикивая, топоча тяжелыми сапогами, его обтекала плотная толпа: рабочие в темном, с затравленно-злыми лицами, и — загадочно смешавшись с ними — солдаты, серые шинели, красные околышки. Те и другие казались равно гонимыми; за хмурым угловым домом крик звенел громче, страшнее. Там бухали выстрелы.

Вскакивали пассажиры, баба с корзинами перекрестилась и завыла в голос, старообрядец накинулся на нее — «убью, просвирня!»; вагон, от внешнего мира отделенный лишь хрупкими стеклами, разом стал островком в бурной реке и, как таковой, мог быть ежесекундно захлестнут…