Непобежденные
Судьба дунайского участка фронта решалась не на нем, а севернее, где враг продолжал продвигаться в глубь Молдавии. В полосе 35-го стрелкового корпуса (это был правый сосед 14-го) разгорелись бои за Кишинев, и удержать его не удалось. Отчетливо обозначилось стремление противника наступать на Одессу. Создавшаяся обстановка делала неизбежным постепенный отвод войск, сражавшихся на юге Бессарабии, к Днестру — иначе они оказались бы отрезанными.
И Дунайская флотилия получила приказ: прикрыв отход частей 14-го корпуса, прорываться в Черное море, идти в Одессу. Подвижные батареи сектора береговой обороны, как и зенитчики, должны были следовать туда же по суше.
Приказ поступил от Военного совета Черноморского флота. Затем его подтвердило армейское командование. Из Москвы поступила телеграмма Наркома Военно-Морского Флота, которая могла доводиться до личного состава только после объявления приказа об отходе:
«Дунайская флотилия действовала храбро и решительно, полностью выполнив поставленные перед ней задачи, показав прекрасные образцы боевой работы. Уверен, что славные дунайцы и впредь будут бить противника так же, как они били его на Дунае. Кузнецов»[3].
С полковником Рыбальченко, Тетюркиным и операторами просидели ночь над сводной, общей для корпуса и флотилии, плановой таблицей — надо было учесть все и уйти так, чтобы враг не сел на плечи. 17 июля отправляли, тщательно это маскируя, хозяйство тыловых служб на вспомогательных плавсредствах. Флагмех Богомолов и начальник техотделения Мунаев обеспечивали корабли, особенно мониторы, добавочным аварийным имуществом. Речные корабли не приспособлены плавать по морю. В сороковом году их готовили к переходу с Днепра на Дунай чуть ли не месяц. Теперь надлежало хотя бы запасти брусья, распоры для подкрепления бортов и переборок, материал для заделки возможных пробоин.
На рассвете 18-го бронекатера старшего лейтенанта Шулика, еще раз став минзагами, перекрыли заграждением из 32 мин дунайский фарватер в районе устья речки Репида, немного выше Измаила. Руководил постановкой флагманский минер Иссарев. Это была хоть и не очень плотная, но все же преграда для вражеских мониторов, на случай если бы противник, обнаружив отход флотилии, вздумал ее преследовать. А он уже показал, что к нашим минам относится серьезно.
Вечером свертывался береговой ФКП. Мы попрощались с товарищами, которым предстояло двигаться на восток по суше (до Днестра — в боевых порядках 14-го корпуса). Управлять маршем «сухопутных дунайцев» командующий поручил капитану 2 ранга И. В. Фроликову. Подвижные батареи, обеспеченные тракторной тягой, и пулеметчики на автомашинах уходили последними. Пока не ушли корабли, они должны были, оставаясь на месте, вести огонь как обычно.
Командование флотилии и оперативная группа штаба перешли на «Ударный», остававшийся пока вблизи Измаила. Корабли были рассредоточены. Два монитора находились в низовьях Дуная.
От Измаила до моря по судовому ходу меньше 90 километров. Но близ устья — Периправа с направленными на фарватер батареями. Раз не удалось их уничтожить, важно было, чтобы там не подготовились к перехвату кораблей, не ждали прорыва в ближайшие часы. А это зависело, в частности, от того, удастся ли нам незаметно снять с правого берега десантные подразделения.
Для свертывания плацдарма отводилась первая половина ночи на 19 июля. Казалось бы, дело простое: всех десантников, находившихся на правом крыле плацдарма — в Сату-Ноу, Пардине и на прилегающих островах, сможет принять на борт один отряд бронекатеров, способных пересечь Дунай за считанные минуты. Но тут недопустим даже мелкий просчет. Вот почему план эвакуации десанта и ее маскировки разрабатывался детальнейше.
Руководство снятием десантников и ответственность за то, чтобы на правом берегу не осталось ни одного бойца, возлагались на капитана 3 ранга Балакирева. Десантники об отходе заранее не предупреждались. На сбор рассредоточенных взводов и рот командирам давалось не более часа. Расчет был на эвакуацию плацдарма «по-тихому», совершенно скрытно. Но на тот, крайне нежелательный, случай, если бы пришлось прикрывать снятие десанта огнем, в распоряжении Балакирева находились два монитора.
Когда на Дунае происходило что-то важное, я привык быть на НП 725-й батареи, и теперь, сойдя с «Ударного» на берег, приехал туда в последний раз. С нашей стороны велся в обычном режиме методический огонь. Бронекатера, принимавшие десантников на борт постепенно и в разных точках, подходили к правому берегу так, чтобы это было похоже на маневрирование ночного корабельного дозора. Противник нигде не всполошился, все шло как будто гладко.
Но что плацдарм действительно удалось свернуть так, как было задумано, в том числе и ниже, у Килии Старой, где десантников переправляли бронекатера другого отряда вместе с бывшими погранкатерами, стало окончательно ясно лишь позже, когда я снова был на борту «Ударного». Балакирев доложил: все армейские подразделения без потерь и без отставших доставлены в пункты сосредоточения на левом берегу.
А подполковник Малец, доложив о снятии правобережного поста СНиС, не преминул упомянуть, что смотан и протянутый через Дунай кабель. У хозяйственного Федора Ивановича такие ценности не пропадали даже в сложной обстановке.
Снимать десант — не высаживать. Тут торжествовать нечего, даже если все удалось, — это не победа. Но не понесли мы на плацдарме и поражения. Ничто не могло перечеркнуть того факта, что наши форпосты за Дунаем, растянутые по фронту на семьдесят пять километров, продержались на неприятельской территории больше трех недель, сослужив немалую службу не только флотилии. И сбросить нас оттуда противник не смог. Понадобилось бы — держались бы и дальше.
Впрочем, не об этом тогда думалось. Что плацдарм на чужой земле!.. Оставлять приходилось свою — Измаил, являвшийся для нас неотъемлемой частицей Родины, дунайский берег, который привыкли считать неприступным…
Мы знали: на направлениях, где фашистский агрессор наступал главными силами, положение много тяжелее. Враг овладел Смоленском, угрожал Киеву, формировалось народное ополчение для защиты Ленинграда и Москвы. Наш участок был не из самых напряженных, но верилось и теперь — в общем ходе войны — не останется бесследным то, что моряки и армейцы почти месяц не давали захватчикам форсировать Дунай.
О том, как оценили действия дунайцев старшие начальники, говорила телеграмма наркома. Говорили об этом и редкие еще в то время награды Родины. Уже в начале июля Президиум Верховного Совета СССР удостоил боевых орденов нашего командующего контр-адмирала Н. О. Абрамова, капитана А. И. Коробицына и двух летчиков его эскадрильи, бывшего морского пограничника капитан-лейтенанта И. К. Кубышкина, других отличившихся дунайцев.
Но не в горький час ухода с Дуная было всем этим гордиться. И то, что уходили мы по приказу, уходили непобежденными, не снимало тяжести с наших душ.
«В тот час не было чувства исполненного долга, было гнетущее чувство вины…» — писал мне сорок лет спустя старый боевой товарищ Всеволод Александрович Кринов, капитан 1 ранга в отставке.
И не забыть, как посуровевший бригадный комиссар Владимир Кондратьевич Беленков, военком флотилии, говорил морякам, отвечая на все, что жгло и томило их сердца:
— Надо стиснуть зубы и драться. Драться там, где прикажут, куда пошлют.
Флотилия оставалась боеспособной, потерь понесла мало. Дунайские корабли с испытанными в боях экипажами могли пригодиться на других реках, к которым подступал фронт. Где именно они понадобятся, должно было выясниться в Одессе, и от нас требовалось дойти туда, сохранив свои силы. А ближайшей задачей стало — прорваться в море.
Лунные ночи кончились. После полуночи становилось, хотя и не надолго, по-настоящему темно. Это определяло тактику прорыва: пока противник корабли не обнаружит — огня не открывать. Нельзя было рассчитывать, что артподготовка, если ее запланировать, подавит все батареи в районе Периправы. А даже единичные уцелевшие орудия могли нанести флотилии большой урон: позиции у них выгодные, река там суживается, до фарватера — 300–400 метров.