Но Бен не ощущал никакой жалости к главарю, совершенно уверенный, что тот виноват во всем сам, несмотря на любые предположения о том, что связывало его и Цитру, об их истории порой слагались самые фантастические предположения, ни одно из которых не отражало реальности. Казалось, что это было занозой, которая отравляла главаря в течение уже многих лет, а наркотики он использовал, чтобы заглушить боль.

Может, все обстояло намного проще: просто подсел, поддавшись однажды на провокацию Хойта, и покатился, готовый на все ради новой дозы, став ради этого самым опасным человеком на северном острове. Но в обоих версиях зияли дыры в логическом обосновании, так что Бен просто выбрал удобную позицию, считая себя самой несчастной жертвой обстоятельств. Ваас-то настоящий предатель, а он, Бенджамин, бросивший своих друзей, — просто жертва. Но что он мог, без силы, без навыков?

За такими напряженными раздумьями, которые настигли его при очередной встрече с главарем, Бен провел некоторое время, выпав из происходящих событий, а когда встряхнул головой, заметил, что вокруг главаря уже образовалось что-то вроде гарема: несколько девиц из Бедтауна. Возле его ног, как собачонка, сидела с потерянным видом Салли. Главарь, отвратительно глумясь, вытирал о ее волосы руку, когда случайно слегка опрокинул бутылку с вязкой жижей (предположительно) рома. Бенджамина едва не стошнило, он задрожал от гнева и возмущения, но подойти не решился.

На него не обращали внимания, а жестокий праздник был в самом разгаре. Гип не желал смотреть на безумную вакханалию и уставился на огонь. В груде мусора и автомобильных покрышек заметил два расчлененных обгоравших тела. Наверное, привезли, как охотничий трофей, убитых врагов. Пламя слизывало и покрывало копотью оболочки, ошметки кожи и одежды.

Доктор закрывал глаза, потому что каждая увиденная им картина этого «бала сатаны» доводила его едва ли не до потери сознания. Хотелось согнуться пополам и выплюнуть все это как непереваренную дурную пищу, которая растекается потом в луже рвоты желчью и перемолотыми кусками покрасневшего мяса с морковкой. Но нет, реальность так легко не вытащить, не очиститься от нее.

И доктор думал, а не слиться ли ему со всем этим безобразием? Как иначе не сойти с ума? Он как раз заметил парочку, пирата и размалеванную девицу, которые без стеснений, чисто символически отойдя от центра сборища, пристроилась возле забора в тени. Но Бен не мог представить, что так же схватит первую попавшуюся продажную девицу. Уж точно не на всеобщем обозрении. Да еще здесь все еще находилась Салли.

Ближе к вечеру большая часть вроде как укромных (в бесстыдном понимании пиратов) мест была занята такими же щедрыми клиентами девушек из Бедтауна. Так что спрятаться Бену оказывалось негде, он уже потерял из вида Салли, только шатался вокруг костра, точно зомби, одуревая от жара и вони, иногда прикладываясь к неведомо как оказавшейся в его руке бутылке дешевого алкоголя, отдающего сивухой.

Ему чудилось, что он в аду, на самом дне, потому что ни на что иное безумная вакханалия не походила, служа отвратительным преувеличением таких же «невысокодуховных» сборищ в цивилизованном мире.

Вот уже ночь зловеще удлиняла тени, некоторые пираты попадались мертвецки пьяные, некоторые дергались возле динамиков под долбящий дабстеп. Пара человек в ходе праздника устроили поножовщину, еще несколько и правда допились и донюхались до передозировки, но Бен, как и пообещал себе, не стал им помогать, точно совсем забыл о какой-то там клятве. Но с какой радости он должен был оставаться добрым для всех? Он сам пытался напиться, но захмелеть не удавалось, вскоре он осознал, что его терзает единственный вопрос: «Где Салли?».

И будто его кто-то услышал. Дверь ангара растворилась, из нее выкатились две полуголые незнакомые девицы, исчезнувшие тут же из виду, а затем вышел неторопливо сам Ваас, который держал, как арестанта, за локоть нетвердо шагавшую рядом Салли. Даже издалека было видно торжество от осознания своей бесконечной власти, написанное на лице главаря, и неподвижное, как у статуи или фарфоровой куклы, лицо «личной вещи».

«Он снова пытал ее?! Что?! Что было в этом треклятом ангаре? Почему я опять оказался где-то далеко… Хотя… Что я мог сделать», — пронеслись потоком сбивчивых мыслей разномастные эмоции от негодования до бессилия, от которого руки опускались, а пальцы расцеплялись так, что недопитая бутылка выскользнула и покатилась по земле к костру, вскоре треснув и влившись в бушевавшее пламя.

Но Бен ошибался: для Салли самое худшее было еще только впереди.

При появлении Вааса пираты немного притихли, при легком взмахе руки главаря кто-то немедленно приглушил и музыку. В форт начали прорываться звуки леса, которыми оказался вечерний заунывный похоронный вой диких псов и в ответ жадный, сытый, агрессивный лай сторожевых.

Ваас подошел к сцене, остановился подле нее, потом грубо подхватил Салли, оторвав от земли, подкидывая на высокий постамент. Девушка повиновалась, но все равно немного неуклюже взобралась, едва не потеряв равновесие, не понимая, что от нее требуют, но дрожа всем телом, что было видно даже невооруженным взглядом.

Доктор подходил все ближе, а Ваас затевал какое-то представление, решив приберечь его под конец или придумав только что.

— Какие люди! Гип! Подходи! Ты как раз вовремя! — издевательски радушно приветствовал улыбкой крокодила пират. — Подходи! Смертельный номер, специально для тебя! Не веришь, ***? О***ть! Ты мне не веришь?! ***!

— Верю, — бормотал в ответ доктор, пристально наблюдая за Салли, которая крайне неловко себя ощущала в центре всеобщего внимания, которое приковывала сцена. К тому же девушка оказалась практически без одежды: только в купальнике не по размеру. А пираты ждали зрелища.

Девочка встретилась взглядом с Беном и на глазах ее почти выступили слезы, она просила защиты у него, поддержки. Но он стоял подле сцены и просто гадко ждал! Что он мог? Что мог… И так каждый день, каждая новая смерть. Ничего не мог, совсем ничего, никакого первого шага, никакого плана.

Ваас тем временем указал, что делать кому-то из своих, и пираты потащили к сцене из разных концов форта опустошенные бутылки. Салли стояла посреди настила, почти обнаженная, хрупкая, с некрасиво торчавшими сквозь источенную желтую кожу ребрами. Она уже догадалась примерно, в чем будет заключаться «гвоздь вечера». По щеке ее скатилась слеза, но всего одна, больше жалеть себя она не позволила, сжав зубы.

Когда пираты били бутылки и старательно раскидывали осколки по всей сцене, перед Беном предстала другая Салли — непоколебимая, окаменевше спокойная, глядевшая с презрением на своих палачей. Но это продолжалось слишком недолго, ровно до тех пор, пока ни раздался приказ главаря:

— Вперед! Пошла, шалава!

Девушка сделала неуверенный шаг, но когда босая ступня коснулась немедленно впившихся в нее осколков, девушка замедлилась, прижимая сиротливо сжатые кулачки к груди.

— Салиман! Ты оглохла на***? ***! Я тебя по ушам вроде не бил! Может, тебе жестами показать? — вскочил с дивана Ваас, ухмыляясь, на этот раз помахивая выхваченным из кобуры пистолетом, указывая направление и одновременно напоминая, чем чревато неповиновение.

Девушка зажмурилась, шипя от боли, но покорно пошла, неуверенно пошатываясь, точно канатоходец без страховки. Стекла впивались в ее ступни, за ней оставался кровавый след на досках и битых бутылках, каждый шаг отзывался болью, которая искривляла юное лицо. Но она мужественно дошла до конца сцены и там остановилась, умоляюще поглядев на Вааса. Однако разве надеялась она на то, что в его черном сердце осталось место милосердию или здравому смыслу? Особенно после такой попойки. Главарь снова привстал с места:

— Нет, я не понял, че застыла? Обратно давай!

С приоткрывшихся губ Салли сорвался тихий-претихий стон. Страх все еще пересиливал боль.

Ваас заставил Салли ходить по битому стеклу еще несколько раз вперед-назад по сцене. Босиком. Вскоре жертва реагировала именно так, как нравилось главарю: молчала, едва уловимо скуля, не стирая с чумазых впалых щек катившиеся градом слезы. При каждом шаге плаксиво беспомощно морщась. Лишь изредка глядела на Бена, который замер возле разрисованного дивана, точно сраженный ударом молнии. Каждый новый ее взгляд, исполненный мольбой и отчаяния, — новый удар каленого прута, вьющегося хлыста. Доктору казалось, что его привязали к позорному столбу и беспощадно пороли. А Ваас заставлял смотреть. Может, в этом содержалось наказание для обоих пленников? Но за что? Понять бы…