Только в стеклах отражалась ночь, теряясь в тусклых каплях рома и крови.

— Что Вы… Что ты делаешь с ней? Зачем?! — только шептал Бен, но сам уже тоже не смел перечить, чуть не плача от этого вида. — Да как тебя земля носит!

— Осколки… — еле слышно пробормотал Ваас тем же тоном, что выли динго в джунглях, протяжно, жутко, заупокойно, без расчета на слушателя, а вот продолжал в обычной наглой развязной манере «царя и бога»: — Да, ***, Бен, я все слышу! Не нравится представление? В чем дело, Бен? Ничего, погоди, скоро прибавим тебе работы, — главарь снова поднялся с места, вскидывая руки, как дирижер, приказывающий вступить оркестру. — Эй, Салиман! Спиной ложись! Да! Давай, моя марионетка! Ты ведь уже признала, что ты марионетка? Мы отлично веселимся! Да или нет? А, Салиман?

— Да! — закричала она, ощущая, как осколки впиваются в кожу, в мышцы, но покорно медленно опускаясь сначала на колени, а потом на спину, что со стороны выглядело даже красиво и пластично, если бы только не знать, какую боль терпела девушка, выполняя этот танец для своего хозяина. А Бена поражало, что на нее не нацелен даже пистолет, который Ваас давно убрал. Но разве добровольно она подчинялась?

— ***, как легко сломать человека… Жалкие твари. Жалкие, — бормотал главарь, но уже шепотом, не желая, чтобы его слушали. И снова в его голосе звучал бесконечный-безначальный вой цепного волка. Но что от его душевных ран Салли, тело которой теперь сплошь покрывали раны от отточенных острых граней?

«Я все слышал!» — мстительно подумал Бен, готовый зубами перегрызть глотку врага. Хоть бы какой оборотень укусил! На небе как раз наливалась отравленным яблоком полная луна. Но то лишь сказки, а их закинуло в такую темную быль, что хоть реви, хоть молись — а чуда не случится.

Салли подняться уже не смогла, панически вздрагивая, опасаясь, что Ваас заставит ее дальше идти, чего она уже физически не выдержала бы. Но главарь скучающе встал с места, размял плечи, кажется, не совсем довольный своим представлением. Может, у него просто сменилось настроение, оно и так скакало, как полоумная саранча, что немудрено при употреблении веществ. Пират подошел нехотя к Бену:

— Ну все, док. Тебе есть работенка. Мне не нужна сломанная марионетка, — но губы растянулись в широкой ухмылке варана. — Хе-хе, вот теперь-то ей и понадобятся твои ботинки новые, — Ваас навис над собеседником. Неизвестно как ему это удавалось, ведь Гип был выше как минимум на полголовы, но точно сжался, когда главарь восклицал, размахивая руками, точно жерновами или пропеллерами-лезвиями: - Да, Бен, ты ведь всегда добро делаешь, да, ***, ты же о***но добрый, альтруист на***! И все только ради себя делаешь, зараза, — Ваас словно с осуждающим напутствием разочарованно покачал головой, бросая странный взгляд на неподвижно лежавшую Салли. — Бенджи, Бенджи, какая же ты гнида на самом деле.

«Ботинки! Стекло… Ревнивая сволочь! Кто ему донес? Ваас!!! Вот кому я однажды подсыплю яд. Когда-нибудь», — пронеслись все мысли в голове.

Не хотелось верить, что девушку подвергли такому истязанию только за то, что Бенджамин посмел принести ей новые сапоги. Почему же тогда пытали ее, а не его? Или все просто так совпало? Но Ваас всегда знал, о чем говорил, что имел в виду.

Главарь распорядился перенести девушку в комнатушку одной из пристроек. Там-то Бен полночи, почти до утра, обрабатывал множественные раны Салли, вытаскивал стекла, обмывал и обеззараживал, накладывая бинты и пластыри. Порезы были разные, глубокие и неглубокие, различались по ширине и длине, но каждый из них сочился кровью, особенно те, что испещрили ноги бедной девочки. Видимо, долго еще ступни обещали болеть, отзываясь при каждом шаге ощущением, будто ходит она по острым ножам и булавкам.

И все из-за одного вечера, из-за короткой прихоти одного психа. Разрушить легко. Бабочка долго переживает превращение из гусеницы в летающее создание, но достаточно пары секунды, чтобы грубо оборвать крылья, навсегда закрыв путь к небу.

«Хоть бы не было столбняка!» — надеялся на лучшее Бен, потому что вакцины на острове не было.

— Извини… Пожалуйста, извини! — только бормотал доктор, но ему приходилось причинять новую боль, когда он зашивал особенно глубокие раны на спине. Повезло, что не на живую, Салли хотя бы дали обезболивающее, которое слегка затуманило ее разум.

И вот снова доктор сидел на шатком табурете возле убогой раскладушки, скрестив руки, ожидая улучшений, но на этот раз он не мог заснуть от терзавшего его чувства вины.

Ваас дал понять, что бесчеловечная выходка произошла не просто так. Ревность? Или предлог помучить? Бен терялся в догадках, хотя вообще не желал об этом думать и вспоминать, радуясь, что уже все позади. Хотя какая там радость… Одного взгляда на Салли хватало, чтобы пробирало так, будто кто-то оглоблей огрел по спине.

***

Ближе к рассвету, который тускло полез в щели ставней и выбитых окон, девушка проснулась, едва ли нормально задремав. Но она сочла необходимым что-то сказать именно теперь.

— Бен… Послушай, — дыхание ее прерывалось, кажется, начинались озноб и жар. — Если вдруг однажды я «залечу» от этого чудовища, ты же сможешь избавить меня… от этого?

— Салли… я… я… — Бен замялся, закусив нервно изнутри губы, теперь уже его пронзила внезапная дрожь. Он приобрел достаточно опыта в обработке различных ран, даже наконечники стрел нередко вытаскивал или клыки диких животных, один раз даже человеческий зуб пришлось из кисти одного умника выковыривать, но с женщинами он практически не имел дела. Но Салли… Да, эта тема была запретной меж ними, хотя оба знали, что такое может произойти. И оба боялись того, чем это чревато.

— Если нет, — голос Салли сделался твердым и безразличным. — Убьешь меня. Подсыпешь яд под видом лекарства, у Доктора Э. их хватает, я знаю.

— Но Салли! Не надо! Все будет хорошо, ты скоро поправишься, — лепетал слабо утешавшие бессмысленности доктор.

— При чем тут это? — фыркнула девушка, тяжко вздыхая. — Бен… Стоит зажить одним ранам… Он нанесет новые. Пошло оно все! Нахрен! К черту! Эй, Бен! — голос Салли делался громче, ускорялся, низкий, грудной, а потом она перешла на безразличный шепот: — Слушай, принеси мне от Доктора Э. что-нибудь вроде перветина. Кость рассказывал своим дружкам, что в пятнадцать лет подсел на это дело, потом лечился, потому что отупляет быстро, щас ширяется вещами подороже. А мне не дают.

— Салли! Ну какой перветин? Зачем? Ты с ума сошла? — всплеснул руками собеседник в негодовании.

— Нет, Бен. И в этом проблема. Я хочу сойти с ума. Одна девка рассказывала, что полгода не выходила из запоя, даже не помнила, со сколькими и как… А нет, Ваасу нравится, что я в здравом уме. Он не желает, чтобы я не понимала то, что он делает со мной.

— Не надо. Лучше не будет! — не находил верных слов доктор. Хотел бы успокоить и приободрить, но сам в петлю не лез только из-за Салли.

— Кость рассказывал еще, что его друзья-перветинщики поумирали быстро от отека мозга. Вот и будет вроде как медленный, но быстрый яд. Или нет на острове аналога? Дешевого… — холодно и спокойно рассказывала девочка.

— Но ты ведь хотела жить! Ты всегда мне говорила, что хочешь жить, — пытался воззвать к несуществующим доводам Бен.

— Я? Я?! Я родилась мертвой! — вдруг прорвался озлобленный возглас, девушка едва не вскочила с места, будто неведомая сила подшвыривала ее. Вместо плаксиво изогнутых губ проступил зверский оскал, но потом она встряхнула головой и словно проснулась, но продолжала незнакомым низким грудным голосом: — Ладно, пусть эта слабая дурочка еще поживет, посуществует.

Вскоре она заснула, словно не просыпаясь вовсе. А Бенджамин тряс головой, не понимая, кто только что говорил с ним, словно в слабое тело, пользуясь болезнью, вселился злой дух и устами Салли выражал свои идеи. Но Бен являлся рационалистом, что на острове звучало почти как насмешка. Однако он испугался, совершенно суеверно, едва находя объяснение и сам не желая верить:

«Кто? Кто это был? Кто со мной говорил сейчас? Нет, это не Салли! Неужели у нее началось расщепление личности? А у тебя, Бен, не так? А? Что молчишь, Гип?»