Странно, но казалось, что она помогла в процессе превращения человека в отвратительного демона, который способен только на повторение бессмысленных действий. И она виновата! И все. И никто. И он. Все, кроме него. Никто, кроме него. Все зависело от взгляда, от стороны, абсолютных вещей в мире не осталось со дня сотворения человека. Но если все вокруг повторяли, оставались ли они, безумные, вообще людьми? Иногда хотелось стать другим. Но каким уже? От этого просыпался еще больший, жгучий, разъедавший, как серная кислота с маслом, гнев, ярость — ничего не изменить! И, что хуже, внешне ничего не требовало изменения — ширево, казни, власть, остров. Одно и то же! Умереть от скуки! Люди на самом деле сходят с ума только от двух вещей: от разрушения ценностей и скуки.

Оставалось продолжать развлечения, например, облить бензином и поджечь пленного ракьят или провинившегося пирата. Любимая казнь Хойта — сжигать в клетках. Кто сказал, что аморально, жутко, ужасно, неправильно? Кто устанавливал границы добра и зла? Цитра? Но предавшие не имеют на это право. А иные границы добра и зла он не ведал; однажды их не стало вовсе, поэтому намеренно уничтожал осколки, смешивал. Ведь белое всегда превращается в черное, если втоптать в грязь.

Если нет границ, то ничто не запрещает. И незачем менять. Все отлично, все весело. Только внешне… Что, если он давно умер, просто забыл об этом?

Он часто казался себе центром мира, что волен сдвигать континенты и играть судьбами людей, но по окончании действия очередной дозы вспоминал, что это не совсем так, и бесился…

Возвращаясь из дебрей нескольких параллельно снующих потоков мыслей главарь снова понимал, что находится в одном помещении с еще каким-то созданием, которое напоминало девушку и совершенно беспомощно ожидало любой участи.

— Ну, ты и скелет, Салиман! Нарасти хоть немного мяса, а то с тобой е***ся уже тошно! — небрежно бросил Ваас, выходя от девушки, которая только облегченно выдохнула, обрадовавшись, что мучитель покинул ее на какое-то время.

Вот, малого же человеку оказывалось нужно для кратковременного счастья, а что делать с гигантской черной дырой на месте сердца, они и не задумывались. Оставалось разобраться с доктором, довести до его сведения кое-какую малоприятную информацию. Часто Бена хотелось убить на месте, потому что это существо по странному недоумению еще считало себя человеком и пыталось вести себя как человек. Но выглядела эта игра погорелого театра настолько карикатурно, что хотелось бы просветить Гипа насчет собственной комичности.

***

Бен отошел под утро от Салли, чтобы умыться, осторожно подойдя к бочке с дождевой водой, где иногда все-таки смывали грязь пираты. Все тело ломило, неприятной болью отзывался копчик от ночи, проведенной на жестком табурете, поясница тоже оказалась не в восторге. Мужчина видел мир, как через какой-то густой овсяный кисель, разминая ноги и руки.

Когда в слегка влажной майке он возвращался к несчастной пациентке, заметил, что навстречу ему идет сам Ваас, отчего доктор ссутулился и попытался поздороваться, едва не согнувшись в подобострастном поклоне:

— Доброе утро!

Но вместо ответа его лицо испытало на себе удар увесистого кулака, а в солнечное сплетение прилетел носок сапога. Мир перевернулся, пошатнулся, запрыгал сотнями разноцветных звездочек, среди которых отчетливо проступило зверски спокойное лицо главаря, который, шипяще прицокивая, начал, нависая над сбитым с ног доктором:

— Тебя кто просил? ***! Ну ты ***! Жалеешь ее, м***ла. А виноват ты! — Он ткнул кулаком в грудь собеседника, попытавшегося подняться. — ***! Х*** твоя жалость. Я ее вытащил из клетки, а ты пытаешься стать ее героем? — Ваас задохнулся от негодования, проводя по ирокезу. Но скривился, отчего становилось ясно, что это не более, чем игра, новое издевательство. — ***, Гип, это вообще против всех правил! Есть вот тут, — он постучал указательным пальцем по своей голове, — какое-нибудь понятие о правилах? Думаешь, если мы все здесь е***ые на голову, то их не может быть? Да это ты самый е***ый! — главарь развел руками. — Избранных, знаешь ли, запирают в психушке. У них там через палату то царь, то бог…

«Да-да, там тебе самое место! “Царь и бог”», — зло подумал доктор, не вполне понимая от первого шока, куда пришелся удар, вроде как по губам, рассек нижнюю. Больше всего поражало, что гнев главаря срикошетил с таким запозданием, хотя накануне пытали именно Салли, речь явно шла о ней. И что хуже всего, Гип понимал, что пират в чем-то прав: он и правда вытащил из клетки девочку, а доктор считал себя благородным человеком за добычу каких-то старых ботинок. Но все это мелочи, на острове все оказывалось вывернуто наизнанку, и не оставалось возможностей адекватно судить.

Да, Ваас вытащил Салли, но лишь затем, чтобы сделать “девочкой для битья” в прямом смысле слова. Однако, окажись в тот день какой-нибудь Бенджамин возле клеток — и самый страшный кошмар Салли стал бы реальностью. Множество грязных рук… Да, на них Бен насмотрелся достаточно: грязные руки, лица, сердца и мысли, как и все джунгли, которые иссушали горячими лучами равнодушного светила траву на косогорах, превращая ее в шумно гудящее на ветру сено.

Ваас закурил, задумчиво с удовольствием выпуская дым и по привычке подергивая мощными плечами, будто скидывая с них ношу. Бен нерешительно сидел на земле, точно не помня, как падал или оседал. Главарь будничным, почти деловым тоном небрежно бросил:

— Эй, Гип! Наш типа кореш из Бедтауна (тоже е***ый на всю голову) требовал кого-нибудь подъехать вроде тебя. Бак Хьюз зовут. Или еще Бамби Хьюз. Короче, если заблудишься, спросишь такого там…

Ваас как-то странно поморщился при упоминания некого субъекта, что уже выглядело очень нехорошо, так как обычно он нейтрально реагировал на своих подчиненных.

Доктор медленно, как в обществе дикого хищника, поднялся, не совершая резких движений под пристальным взглядом главаря, который полминуты просто таращился на доктора, то метая молнии темными глазами, то просто как на пустое место, а потом докурил, кинул в сторону окурок и пошел восвояси. Могло быть и хуже: хотя бы сигарету о лоб не потушил, как любили люди его пошиба. Так что доктор покорно слизал кровь с губы, пошел обратно к Салли, чтобы забрать свой рюкзак со всем необходимым и заодно продезинфицировать припухавшую ранку.

Могло быть и хуже… Покорное признание зла, принятие его неизбежности. Но что еще остается? Лезть под пули? Сражаться, ничего не умея? Скальпелем, что ли, шеи всем перерезать? Бен не ведал, сумел бы вообще. Причинить боль легко — хватит нескольких грамм металла или одного осколка гранаты, а лечить потом долго. Но он ненавидел пиратов, однако каждое новое бездействие все больше и больше стирало с него истлевшую маску Бенджамина, обнажая кривую усмешку безразличного Гипа с потухшими глазами. Вот и “непротивление злу силой”, они с Салли не сопротивлялись. Вроде душой боролись, не действием. Но либо силы духа оказывалось мало для чуда, либо без оружия чудеса не творились. Только слова в голове казались пока привычными, отраженными, как от толстых стен древней гробницы: “Скоро я поверю, что правы буддисты. Человек перерождается. Тех, кого наша вера отправляет в ад, круг перерождений забрасывает в такие места, как этот остров. И так вечность, жизнь за жизнью, повторение бессмысленных мучений. Не знаю, где есть больший ад, что на Земле. Не знаю, какой порок обошел стороной этот остров. И в чем так провинился я? Или Салли… Но смог бы я уже вернуться к нормальной жизни или нет… Я не уверен”.

Стоило только войти в двухэтажную хибару, бросив косой взгляд на ровные ряды выложенных наркотиков в пакетах, Бен застал поразившую его картину: его встретила Салли. Ноги ее кровоточили сквозь бинты, оставляя следы на грязных досках, но она упрямо стояла и, очевидно, направлялась к двери. При этом лицо ее сохраняло стоически спокойное выражение, только глубокая складка между бровей выдавала ту боль, что приходилось терпеть. Но при появлении доктора лоб девушки разгладился, а взгляд ее точно проникся едва уловимым светом, что порой можно узреть как луч солнца посреди грозы, пронзивший случайно плотный брезент туч.