— Па-а-дымайсь! — раздалась команда, подкрепленная милицейскими свистками. Команда растревожила, растрепала и легкий сон, и блаженство отрешенности. Все огромное лежбище тел, безликих человеческих образов зашевелилось. Люди натягивали за спину рюкзаки, сворачивали свои мешки и, толкаясь, переступая, — ^начали образовывать более или менее сбитые галдящие квадраты. Матерщина и удары прикладом пришлись на долю непонятливых, строптивых, старых.
— Вперед за ведущим, а-а-рш!..
Ведущими являлись две темноспинных овчарки на поводках в руках молодых, самоуверенных, переполненных тщеславием лейтенантов НКВД. Новые уроки уже не тюремного, а лагерного страха и безоговорочной подчиненности снова напоминали заключенным, что они не люди, способные шутить, мыслить или смеяться, а учтенные единицы в реестре нарядчика, существа низшего разряда, коих обязаны слушаться и помалкивать — ровно столько лет, сколько определено каждому приговором суда или Особого совещания.
Колонна, просчитанная сперва конвоирами, потом крикливыми нарядчиками у ворот, потянулась к зданию с трубами, из которых выплывал синий дымок. В душевую входили партиями по двести человек. За дверями душевой во всю хозяйничали наглые уголовники, они сразу превратили раздевалку в некое чистилище, где вещи и белье, оставленные заключенными, подвергались осмотру с одной только целью: отобрать и забрать все ценное, что привез человек за тысячи верст. Малочисленные дежурные, оставляемые в раздевалке, тотчас подавлялись. Начинался шустрый шмон и вынос добычи — не без указки нарядчиков, куда и сколько.
А голые тела протискивались через двери — с кусочком мыла размером в спичечную коробку — и оказывались в огромной душевой, с тороны которой не проглядывались из-за густого пара. Пятнадцать минут на процедуру. И это после долгого пути по пересылкам и дорогам! Мылись на скорую руку, старались не потерять друг друга из виду. Все знакомые по вагону, среди них и пятерка сдружившихся, сумела забрать с собой и свертки, и мешки с одеждой, где оставалось что-то из домашнего, пусть и мокрого, но уцелевшего. Все они чуть не первыми покинули душевую, отбились от наглеющих грабителей, оделись на мокрое тело и выскочили на воздух без ощутимых потерь.
Здесь их снова строили, притирали ряд к ряду. Менялись местами, если оказывались не со своими. Так овцы, с приподнятыми головами, с глазами, выражающими отчаяние и ужас, суетятся в стиснутом стаде, гонимом собаками, чтобы оказаться в середине, подальше от острых клыков.
Сергей и Николай Иванович поддерживали под руки отца Бориса, сильно ослабевшего ногами. Его почти волокли, а он тихо упрашивал:
— Да бросьте вы меня, Христа ради! Умаялся я, душа моя дьяволом ужаленная, не дойду до Голгофы…
Раз за разом раздались два, потом еще три выстрела. В кого, где? Колонна прибывших медленно текла, вниз и вниз по рыжей почти начисто вытоптанной траве. Лишь немногие видели как падали сраженные пулями те, кто нечаянно отошел от остальных на пять шагов. И это в зоне! Охранники брезгливо, как мертвую скотину, переворачивали сраженных лицом вверх и оттаскивали в сторону. Через две-три минуты шестеро заключенных рысью привезли телегу, тела забросили и увезли.
Наглядное пособие для живых…
С головы колонны по цепи конвоиры зычно напоминали:
— Шаг вправо, шаг влево, стреляем без предупреждения! Считается побег!
Привели к бараку, еще мало заселенному, и предоставили каждому выбирать себе место на нарах. Они были в четыре этажа. Пятерка сдружившихся заключенных устроилась внизу, близко к еще нетопленой печке. Хоть просушить вещи можно, когда затопят.
Началась почти лагерная жизнь. Подымали в шесть, гнали к пищеблоку с засаленными столами, с грязью под ногами, куда выливали малосъедобные щи, чтобы опорожнить миски для каши, проворно ели и выходили в другие двери. И опять в барак, где дежурил кто-нибудь из группы, ему приходилось бегом бежать в столовую, чтобы успеть. Только так можно было сохранить домашние вещи, драгоценные, как потом выяснилось, вещи — носки, варежки, шапки и все другое, что семейные успели передать своим несчастным.
Трудно себе представить эту зону в осеннее, а тем более в зимнее время, когда низкие тучи опрокинут на землю лавины приморского дождя или сыпучего, резкого снега. Пока стояла золотая осень, все здесь было, как и в обычной тюрьме, только без стен, с видом на бугры, где ни разу не удалось заметить человеческую фигуру. Видно, эта местность являлась запретной зоной. Поселок Находка, по рассказам знающих людей, был где-то близко, но никакого движения на дорогах к зоне не замечалось.
Счастье, что стояла чистая и солнечная осень. Даже поздняя, она одаривала заключенных теплом и светом, возле бараков многие сидели на солнышке, блаженно призакрыв глаза.
Сергей в один из дней просидел кряду часа три, дремал, клонился во сне, но не падал. К вечеру друзья сказали ему, что он загорел.
— Широта Черноморского побережья, — заметил Виктор Павлович Черемных. — Но Черноморьем здесь и не пахнет, если не считать солнца. Вон там, чахлые деревца, даже не узнаешь, что это такое. На Дальнем Востоке и летом может вернуться зима. И зимой бывают длительные оттепели, хоть зерно или сою высевай. Приспособились и к такому климату, живут, ничего себе. Проживем и мы.
— Тут и женщины дожидаются отправки на Колыму, — сказал Иван Алексеевич. — За нашим туалетом слышу сегодня голоса. Женщины спорят. И так громко, что все слова доходят. Одна доказывает, что на Колыме только поселения, люди живут вольно и даже зарплату получают. А другая твердит, что обычные лагеря, очень страшные, ее родственница оттуда письмо передала через добрых людей. Работают мужчины на приисках по двенадцать часов, в морозы, в дождь и слякоть.
— Но мы же читали статью Берзина, — вмешался Верховский. — Там тоже разговор о поселениях…
— Что морозы там до пятидесяти и выше, это правда, слышал в одной из лекций, — вошел в разговор Черемных. — Климат наиболее жесткий по стране. А золота, действительно, много, среди геологов у меня приятели. Сказывали.
— Ну, золото, так золото, нам все равно. — И Верховский в отчаянии махнул рукой.
— Женщин-то зачем в этакую страсть! — снова начал Иван Алексеевич. — Они вряд ли могут с кайлом или тачкой управиться.
— Это уже за пределами понимания, — Верховский, наверное, вспомнил свою жену, детей. Вдруг и их тоже на край света, на Колыму… Неужели этого золота нет в других, более благополучных районах страны!
Сибирь издавна славится золотоносными районами. Драгоценный металл добывали на Восточном Урале, в Башкирии, а по мере освоения Сибири золото стали все больше добывать на Енисее, на Алтае и за Байкалом. Одна Восточная Сибирь в прошлом веке давала в год до тонны драгоценного металла, а в иные годы и больше.
К началу нашего века Россия получала со своих приисков от трех до десяти тонн золота за год, тогда как в Южной Африке при самом примитивном способе добычи получали по 15 тонн в год, а в США и по тридцать (Клондайк).
В России добыча золота велась до двадцатых годов только старательским способом — одиночками или артелями. Они же, в сущности, являлись и первооткрывателями золотоносных районов. Правда, известная экспедиция Черского, прошедшая через северо-восток Сибири в 1891-92 годах, нашла уже первые приметы золота и в этом страшном по суровости климата регионе. Экспедиция С. В. Обручева проводила изыскания в 1926 году едва ли не по маршруту И. Д. Черского, исследовала бассейны рек Индигирки и Колымы и подтвердила данные о возможности продолжения здесь аляскинского «золотого пояса», особенно на территории Колымского нагорья.
Но как добраться до этих необжитых мест? Как организовать в тяжелых климатических условиях настоящую разведку на золото? Тем более устроить в отдаленных на тысячи километров от обжитых мест прииски, поселки, как снабжать золотоискателей и добытчиков всем необходимым? И надо ли?..
Еще как надо! В стране резкая нехватка благородного металла.