Он снова приподнялся и встал на четвереньки.

– Вот так и будешь передвигаться, сказал Хармахис. – Все животные ходят на четырех ногах.

Не притворяйся человеком, тебе все равно не поверят.

– Эй, – послышался новый голос, – что тут происходит? Что-то интересное, а меня не позвали?

На мгновенье стало тихо: все присматривались к новому действующему лицу. Затем Хармахис хмыкнул:

– У нас тут свиные бега. Мое имя Хармахис, и я говорю тебе: добро пожаловать. Моя свинья хочет побегать по переулку, а мои друзья пришли на это посмотреть.

– Стало быть, мне можно присоединиться? – продолжал тот же голос.

Муртан сжался: он узнал киммерийца.

Хармахис не ответил. Неожиданно рядом с Муртаном очутилось лицо его мучителя. Лицо это было искажено болью, а из угла рта Хармахиса вытекала струйка крови.

Муртан отпрянул, но Хармахису явно стало не до «свиных бегов». Он стонал и корчился.

Затем прямо над головой Хармахиса навис киммериец.

– Эй, Муртан, – проговорил он. – Тебя опять изувечили?

– Я думал, ты никогда не придешь.

– Когда тебя бьют, мгновения кажутся вечностью, – со знанием дела ответил Конан. – А вот когда бьешь ты сам, мгновенья пролетают так, что и не замечаешь.

Он подхватил зингарца за подмышки и водрузил на ноги.

– Это мой человек, – объявил Конан, – я забираю его. Приятно было поболтать, Хармахис.

Он ударил ногой простертого на земле стигийца. Послышался хруст и дикий вскрик.

– Ой, прости, кажется, я сломал тебе ребро, – извинился Конан.

Он быстро пошел по переулку, волоча за собой Муртана.

Тот отплевывался кровью. Губа у него была разбита, под глазом красовался синяк.

– Я нашел одну из наших лошадей, – сообщил Конан. – Случайно.

Он подвел Муртана к коню, которого держала Галкарис, и усадил в седло.

– Скорее. Нам нужно уйти из Луксура прямо сейчас.

Они направились к южным воротам. Конан велел Муртану вытащить из седельной сумки плащ и закутаться с головой.

– Обрати внимание на то, чтобы твое лицо было спрятано как можно лучше, – добавил киммериец. – Проклятый работорговец разукрасил тебя во все цвета радуги.

Муртан отозвался скорбным стоном, однако подчинился приказу. «Чем я, собственно, сейчас отличаюсь от раба? – подумал он мрачно. – Все происходит совершенно так, как и расписывал Хармахис. Я ни за что не отвечаю и просто повинуюсь, когда мне отдают распоряжения. И, о боги, кто мной командует? Какой-то варвар, киммериец, с его дикими представлениями о жизни и смерти, о богах, чести и прочем… Но если бы не он, я бы уже был мертв».

– А еда? – услышал вдруг Муртан собственный слабый голос.

Голос этот дрожал и звучал до ужаса жалобно.

– В седельных сумках, – ответил Конан. – Галкарис – прирожденный воришка. Женщина-воин, женщина-вор – у нее большое будущее.

Галкарис негромко рассмеялась. В этом смехе Муртан уловил грудные нотки: так смеется женщина, которая знает, что возлюбленный рядом и слышит ее.

Возле южных ворот путники остановились. Конан пустился в переговоры со стражниками. Те осматривали путешественников с пристальным интересом. Весть о том, что произошло в храме, уже распространилась по городу, и преступников выискивали повсюду.

– Кто вы? – допытывались у Конана.

– Я навещал родню в Луксуре, – отвечал киммериец. – Со мной моя жена и прислужница. Трудно путешествовать с двумя женщинами.

– Почему на лошади сидит женщина, а не ты? – удивился стражник.

– Она ждет ребенка. Я не хочу рисковать.

Муртан вдруг сообразил, что роль «жены» Конан отвел ему, и взбесился. Что он себе позволяет? Когда прекратятся эти издевательства?

– Зачем же ты потащил свою беременную жену в путешествие, если так беспокоишься о ней? – продолжали стражники. – Это по меньшей мере неразумно.

– Я должен был доставить ее в храм для поклонения богине, – не моргнув глазом объявил Конан.

– Наша богиня вовсе не покровительствует беременным женщинам.

Конан засунул руку под плащ и вытащил туго набитый кошелек. Он дернул завязки, и перед стражниками просыпался дождь из серебряных монет.

– Полагаю, этого достаточно, чтобы ваша богиня начала покровительствовать беременным женщинам? – спросил киммериец.

Он махнул рукой, и Галкарис вместе с Муртаном прошли через ворота. Последним из Луксура выбрался Конан. Стражники увлеченно делили монеты.

– Поверить не могу, что ты выдал меня за свою жену, да еще в тягости! – воскликнул Муртан, едва лишь город остался позади.

– Что тебя возмутило – что ты «жена» или твоя предполагаемая беременность? – фыркнул Конан.

– Тебя просто веселит то обстоятельство, что я ранен и беспомощен и полностью от тебя завишу, – сказал Муртан.

– Это меня не веселит, а, скорее, тяготит… Я предпочитаю здоровых и сильных спутников, способных не только постоять за себя, но и прикрыть мне спину. Галкарис, кстати, справляется с этим превосходно.

– Откуда у тебя серебро, Конан? Ты ведь не отдал свое? – нерешительно спросила Галкарис.

– Разумеется, нет. Я стянул кошелек в городе, пока мы ходили по богатым кварталам. Люди – настоящие ротозеи. Даже стигийцы.

– Наверное, ты мог бы и лепешки у женщины украсть, не прибегая к таким сложным фокусам, – укоризненно произнес Муртан.

– Здесь ты ошибаешься, – ответил Конан вполне серьезно. – Я могу снять кошелек с пояса слуги из богатого дома, могу вытащить из спальни какого-нибудь вельможи сундук с драгоценностями, да так, что никто вокруг не проснется… Но украсть еду у хозяйки из бедняцкого квартала не под силу даже мне.

Следующим большим городом к югу от Луксура был Птейон, но его решили обойти стороной. Воспоминания о том, что случилось в храме, где содержалась «супруга крокодила», были еще слишком свежи в памяти.

Конан увел своих спутников в безлюдную местность, где можно было передохнуть и немного прийти в себя. Если не дать Муртану возможности провести хотя бы несколько дней в покое, его рана может воспалиться – и тогда неизвестно, останется ли он жив. Бессмысленно проделать столь долгий путь и погибнуть почти возле самой цели, считал Конан.

Они разбили лагерь в густых зарослях тростника, где можно было поохотиться на диких уток или поймать рыбу. Разговоров о том, что произошло в Луксуре, больше не возникало, хотя Конан видел: Муртан продолжает на пего сердиться. Настроение молодого зингарца, впрочем, не слишком-то беспокоило варвара. Посердится и перестанет.

Конан учил Галкарис стрелять из самодельного лука по уткам. Он был доволен успехами, которые делала девушка в этом ремесле.

На второй вечер Муртан почувствовал себя лучше. Рука почти перестала болеть, рана явно затягивалась. Царапины, такие болезненные, тоже начали заживать. Съев дикую утку, приготовленную на углях, Муртан окончательно развеселился.

Конан лениво обгладывал косточки и бросал их в костер. Казалось, что на свете не в силах поколебать благодушное настроение варвара. «Вот человек без прошлого и будущего, – подумал Муртан, рассматривая его. – Живет одним днем, и ничего, кроме настоящего, для него не существует».

Но когда он высказал эту мысль вслух, Конан рассмеялся ему в лицо.

– Ничего подобного! Ты, как многие «цивилизованные» люди, – это слово киммериец буквально выплюнул, – полагаешь, будто у варваров нет ни памяти, ни способности планировать жизнь. Это глубочайшая ошибка. Я знаю всех моих предков до десятого колена… погоди-ка, нет, до пятнадцатого. А ты?

Муртан вынужден был признать, что на прапрадедушке его сведения обрываются.

Конан пожал плечами.

– Что до моего будущего, то запомни: когда-нибудь я стану королем.

Глядя на киммерийца, сидевшего на земле скрестив ноги, невозможно было представить его на троне. Как вообразить вместо грубых кожаных штанов и рубахи роскошные парчовые одеяния? Как представить себе королевскую диадему на этой необузданной копне черных спутанных волос, падающих на глаза? А манеры? Да разве этот дикарь когда-нибудь научится есть не руками и пить не залпом, а после еды и питья – не рыгать?