— Нельзя такие вещи спрашивать у Ладдара, тупица.

Рин молча проглотила его слова.

— Я хочу получить объяснения, что только что здесь произошло, кто это был, и почему меня едва не утопили, — вкрадчивым голосом спросил Анхельм.

— Давайте я вам объясню, раз до вас до сих пор не дошло, — ответил Фрис. — Только что вы имели честь лицезреть хранительницу океана Амиру. Произошло это потому, что с тех пор как я вступил с вами в контакт, хранители и разрушители стали появляться один за другим, и вскоре их будет еще больше. В свою очередь, это значит, что у меня и у вас тоже будут огромные проблемы, так как хранители и разрушители узнают о том, кто вы такие и чего вы добиваетесь, и попытаются использовать вас в своих целях. Если вы двое будете поддаваться на их уловки, то все усилия для достижения нашей с вами цели будут напоминать попытки сдвинуть с места телегу, которая запряжена тремя лошадьми, тянущими ее в разные стороны. Понятно?

— А каким образом их цели совпадают с нашими? И как они могут узнать о них? — спросил Анхельм.

— Вот так, как это только что произошло. Залезть к вам в голову и прочитать все ваши мысли, все ваше прошлое, прочитать все о вас. А каким образом их цели совпадают с вашими… Это сложно объяснить, но я попробую. Вот, например, Ладдар. Его цель — разрушение мира.

— Зачем?

— Это его суть. Его смысл существования. То, зачем он был сотворен.

Анхельм очень скептически хмыкнул.

— Неэффективно он действует. Разве не проще было бы просто убить всех живых?

— Останутся хранители. Останется пробудившийся Анарвейд, скоро вернется Даламерис, а там и Зинона с Эхларом объявятся. Восстановится прежний порядок, но с некоторыми дополнениями в виде непобедимых надзирателей. Так вот, Ладдар хочет этого не допустить. При этом он мыслит не днями или годами, как вы, а тысячелетиями, просчитывая, кто и в какой момент может сыграть решающую роль. Так уж совпало, что сейчас самое подходящее время для осуществления его планов, так сказать, отправная точка, переломный момент в истории мира. Он уничтожил дух Жизни, Альтамею. Он давно внес раздоры в жизнь людей, поселив в их умах идеи мести, чувства зависти, гордыни… Но самое коварное чувство — ложная добродетель. Она носит маску жалости и сочувствия. Яд жалости обездвиживает и приводит к фатальным последствиям для жертвы. Все это — поклонение культу Смерти, разрушению. Кизуни, дух Любви, стала беспомощной. Всего раз допустив ошибку, к которой подтолкнул ее Ладдар, она стала делать их одну за другой, и это привело к печальнейшим последствиям: ее подопечные стали разочаровываться в любви. Кизуни не может жить, когда ее дети не слушают друг друга, не слышат голоса любви и разочаровываются в ней. Люди сознательно бегут от любви, меняя жизнь во всем многообразии ее эмоционального спектра на спокойное, но пустое существование, где цель и смысл всего один — потреблять. А это — прямая дорога к разрушению жизни. Родилась Киррато, Ненависть распаляющая. И дальше все развивалось так, как нарастает снежный ком. Ненависть приносила печали, печаль рождала безразличие, безразличие пряталось за страхом. Так появлялись один за другим духи разрушения. Все они медленно, но верно убивают Кизуни, разрушают самые прочные нити, которые сшивают мир. Хотя знают, что живы только благодаря ей, ибо любовь есть жизнь, и жизнь есть любовь. Все живое в этом мире существует только благодаря любви. Только! Любовь — краеугольный камень, суть всего существующего. Без любви нет ничего! Ничего нет!

Фрис замолчал.

— Не делай так больше, — попросил он уже спокойным голосом.

— Я постараюсь, — ответила Рин.

— Ты когда-нибудь будешь серьезной?

— Сразу же, как только ты перестанешь тыкать мне пальцем в лоб. А свои речи лучше напиши мне письмом, я так лучше воспринимаю информацию. И еще: слишком много имен! Составь список!*[1]

Рин убрала его руку, молча развернулась и пошла обратно в каюту, надеясь хоть немного побыть в одиночестве. Слишком много событий за утро. Слишком много! Анхельм окликнул ее, но Рин только прибавила шагу: разговаривать с кем бы то ни было после такой унизительной сцены ей не хотелось. Да кем вообще возомнил себя Фрис? Ворвался в ее жизнь, стал читать нравоучения, толкать философские речи, впутал ее в неприятности! Как будто ей без того было мало.

Рин закрыла за собой дверь на замок и подергала ручку, чтобы убедиться, что никто не войдет. Она достала из сумки свою записную книжку и карандаш, подточила его и стала записывать все, что произошло с ней за день, перемежая события собственной оценкой и язвительными комментариями. Она так увлеклась этим занятием, что слегка испугалась, когда услышала внезапный стук в дверь и голос Анхельма. Герцог требовал открыть дверь немедленно. Но его тон совершенно не понравился Рин, поэтому она даже не ответила.

— Рин! Я стою под дверью в мокрой одежде, и сей факт меня совершенно не радует. К тому же я голоден, а потому зол. Если сию секунду не откроешь, я…

— Что ты? — перебила Рин. — Ну вот что ты мне можешь сделать? Я сегодня получила массу удовольствия, выслушивая обвинительные речи ото всех, кого только видела, включая тех, с кем я познакомилась сегодня же. Так что я тоже злая, и если ты хоть слово еще скажешь в таком тоне, я тебя вообще не пущу! Будешь ночевать у Фриса.

— Да ты!.. Ты совсем совесть потеряла?

Рин не ответила.

— Открой немедленно!

Тишина была ему ответом.

— Рин, ну пожалуйста, открой.

«Этим карандашом неудобно рисовать», — подумала она, не обращая внимания на возгласы за дверью.

— Когда высадимся в Лейгесе, я куплю тебе жемчужное ожерелье.

Рин только издевательски фыркнула.

— О чем я и говорила! Ты пытаешься купить мою любовь.

— А как тебе такое предложение: по приезде в Лейгес я куплю тебе все твои самые любимые сладости! Все, что только есть в кондитерской.

Это заставило Рин подняться и открыть дверь.

— Но если ты этого не выполнишь, всю дорогу до Левадии я буду спать в отдельной каюте, — предупредила она. Анхельм посмотрел на нее снисходительно.

— Уж это я тебе могу гарантировать.

Рин прищурилась и оглядела его с ног до головы. Одежда Анхельма облепила тело, с мокрых волос капала вода.

— Ладно, заходи, — сказала она и снова уселась за ведение дневника. Герцог надолго скрылся в уборной, а когда вышел, взял из чемодана сухие вещи, переоделся и лег в постель.

— Что ты пишешь? — спросил он, пытаясь заглянуть ей через руку. Рин загородила страницы.

— Дневник.

— О! Ты ведешь дневники? — он оставил свои попытки, уважительно глядя на девушку.

— Ты как будто в первый раз видишь, — буркнула Рин.

— Просто не обращал внимания. Ты пишешь каждый день? Зачем? Должно быть, много уже накопилось.

Рин поняла, что он не отвяжется, вздохнула и объяснила:

— Я ношу с собой примерно два-три месяца записей. Остальные лежат дома в сейфе. Я не всегда их вела, это привычка с тех времен, когда я застряла в госпитале.

— Госпитале? — переспросил Анхельм.

Рин кивнула.

— Мне там нечем было заняться, а лежать без дела долго я не могла. Когда мне развязали руки, я стала писать дневники, записывать все, что думаю, делаю, свои впечатления. А еще это помогало от провалов в памяти.

— Провалов в памяти?

Рин кивнула.

— У меня ведь была травма мозга. После лечения я стала замечать, что со мной что-то не так. Мне что-то говорят или что-то происходит, через пару дней напоминают, а я этого не помню совсем. Это было очень странно, учитывая то, как меня в академии учили запоминать любую информацию. Варданис посоветовал записывать все, что меня беспокоит, я пошла дальше и стала писать дневники. В них половина моей жизни. Напоминания, воспоминания, рисунки, стихи.

— Ты пишешь стихи? — удивился Анхельм.

— Ну, два или три стиха у меня есть. Это так, для себя, любительские почеркушки школьного уровня. Что? О, нет, не надо на меня смотреть таким взглядом. Не покажу. Нет, Анхельм, даже не думай! Ты как собака, которую забыли покормить!

— Я полагал, что похож на кота.

— Ничего подобного, — чуть улыбнулась Рин. — Ты похож на собаку. На альси.

— Это что за порода такая?

— Аирги вывели, — Рин зевнула. — Горные собаки. Длинные лапы, вытянутое тело, густой белый мех. Раньше их использовали как охотничью породу. У нас был такой пес, когда я маленькая была, ты очень на него похож… — Рин вдруг с неудовольствием ощутила, что беседами ни о чем он почти вывел ее из сварливого состояния, и поспешила в него вернуться: — Так! Анхельм, не мешай, я должна все записать.