Руки Кочевого с тонкими и длинными пальцами торопливо и обеспокоенно расстегнули полевую сумку. Он вынул карту и развернул ее на коленях.

— Погляди. — Саня пальцем обвел большой полукруг с западной стороны Москвы. — Немцы подступили к городу почти вплотную… — прошептал он чуть слышно. — А ты говоришь Берлин.

— Когда мы будем стоять у Берлина, — сказал я упрямо, — тогда о нем и говорить нечего, он будет лежать у наших ног. А я хочу говорить о нем сегодня, сейчас, когда фашисты подкатились к Москве! И я хочу крикнуть им в лицо: разобьем вас, сволочи, захватим ваше проклятое логово! Мы его сотрем с лица земли! Камня на камне не оставим! — Я и в самом деле начал кричать, захлебываясь собственным криком, от бессилия и ненависти — немцы под Москвой…

Тоня подошла ко мне и погладила по щеке.

— Сядь, выпей воды. А хочешь — водки. — Она вылила в стопку остаток из бутылки. Я выпил.

Саня стоял надо мной, высокий, в ремнях, и улыбался черными, без блеска глазами. Он любил меня, понимал и жалел. Вдруг, садясь, он рывком придвинулся ко мне вплотную и поведал, точно строжайшую тайну. В глазах его стоял испуг.

— Митяй, очнись. — Он опять кивнул на карту. — Взгляни сюда. Вот здесь, под Вязьмой, окружены четыре наши армии: Девятнадцатая генерала Лукина, Двадцатая генерала Ершакова, Двадцать четвертая генерала Ракутина, Тридцать вторая генерала Вишневского и Особая группа генерала Болдина. Это все на пятачке в пятьдесят километров в длину и тридцать в глубину. Там идут сражения днем и ночью. Я едва вырвался оттуда — помогла счастливая случайность. Над Москвой нависла смертельная угроза. Осознай это, Митяй!..

Сообщение Кочевого меня потрясло. Хмель, бродивший в голове, улетучился.

— Я все понял, Саня… Что делать мне, Дмитрию Ракитину, при создавшихся обстоятельствах? Дали бы мне сейчас роту, пускай не роту взвод, я пошел бы туда и встал бы, преградив путь вражеской колонне, движущейся к Москве, — задержал бы хоть на один час…

— Я поехал, Митяй, — услышал я голос Кочевого. — Скоро зайду, если уцелею.

Я проводил Кочевого до машины. Черная эмка, хлопнув, дверцами, тихо тронулась по булыжной мостовой, выезжая на затемненную Таганскую площадь.

Днем Москва показалась мне еще более суровой в своей настороженности, еще более мужественной в своей решимости выстоять перед надвигающейся угрозой…

По улицам на большой скорости неслись грузовики с бойцами в кузовах, гремели скатами и колесами орудий на перекрестках, на выбоинах. Шагали не совсем четким строем рабочие с винтовками за плечами и с гранатами у пояса. Они пели: «Выходила на берег Катюша…» Один парень даже дерзко присвистывал. На этих примолкших и затаенных улицах песня звучала демонстративно, наперекор опасностям…

У генерала Сергеева все решилось просто и быстро. Майор Самарин, с которым я познакомился при выходе из госпиталя, ввел меня в огромный и пустынный кабинет, увешанный картами. За массивным столом сидел Сергеев и что-то писал. Вот он приподнял голову, и я встретился с его глазами, утомленными и обеспокоенными, веки опухли и побагровели от бессонницы и напряжения. Казалось, он мучительно боролся с усталостью и сном. Не слушая моего доклада, он молча кивнул на кресло. Я сел.

Майор, ожидая распоряжений, остановился поодаль. Сросшиеся на переносице мохнатые брови придавали его лицу строгость и непроницаемость.

Окончив писать, генерал с треском оторвал листок от блокнота и подал его майору Самарину.

— Прикажите срочно перепечатать.

Майор вышел. Генерал, чуть приподнявшись, протянул мне руку через массивный стол.

— Здравствуйте. Сидите, сидите… Мне рекомендовал вас дивизионный комиссар Дубровин. Он сказал, что в окружении вы вели себя достойно и решительно. Я беру вас для выполнения важного задания. Москва перестала быть мирным городом. Москва — предстоящая линия нашей обороны. Улицы Москвы в скором времени могут стать местом боев.

У меня похолодела спина и дрогнул подбородок, я придавил его кулаком. Генерал заметил мое движение.

— Ну, ну, не стоит отчаиваться. — Он ободряюще кивнул мне и улыбнулся устало. — Я сказал: не станут, а могут стать…

Вернулся майор и опять остановился у стола с правой стороны. Генерал мельком взглянул на мои петлицы.

— А звание у вас того… невелико. Надо повысить… Считайте, что вы капитан. Товарищ майор, заготовьте приказ. Направьте капитана Ракитина в батальон майора Федулова. — Генерал сказал мне: — В этом батальоне триста человек или немногим больше. Примите его и сразу же, не теряя времени, возьмитесь за дисциплину. Это — главное. Люди пораспустились от сидячей жизни. Русский солдат не любит сидеть без дела. Инструкции и распоряжения получите на месте. — И он, опять чуть приподнявшись, протянул через стол руку. — Связь будете держать с майором Самариным.

— Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться по личному вопросу, сказал я. Генерал кивнул. — В госпитале на излечении находится ефрейтор Чертыханов. Разрешите взять его в батальон?

Зазвонил телефон. Генерал поднял трубку и, прежде чем отозваться, сказал мне:

— Берите. Майор Самарин поможет вам.

— Благодарю вас, — сказал я. — Разрешите идти?

— Идите. Желаю удачи, капитан. Действуйте смелее, а по необходимости беспощадно.

Школа, в которой разместился батальон, встретила меня нежилой, сумрачной немотой. Гулко хлопнула дверь, гулко разнеслись мои шаги по коридору. В классах нижнего этажа на партах и прямо на полу дремали красноармейцы. На меня они не обратили никакого внимания. Я заглянул в директорский кабинет. Молоденький белобрысый боец, небрежно закинув ногу на стол, по телефону морочил голову какой-то девчонке, то воркуя, то игриво восклицая:

— Меня зовут Спартак. Был такой герой в Древнем Риме. Гладиатор. Какой я? Ничего, хорош сам собой. Ах, что вы говорите! Не пугайтесь. Война любви не помеха. Приходите на Таганскую площадь. А вы какая? Обрисуйте себя в общих чертах. Контурно.

В конце коридора на подоконнике сидел не кто иной, как лейтенант Тропинин, и читал газету. Увидев меня, встал и встряхнул накинутую на плечи шинель. Заметив «шпалы» на моих петлицах, усмехнулся:

— Еще два-три таких посещения, и вы станете полковником.

— Все может быть, — ответил я сухо. — Где же батальон, чем он занимается?

— Батальон? — спросил Тропинин с печальной иронией. — Одни отдыхают после обеда. Другие веселятся, сражаются в карты. — В это время с верхнего этажа скатился, прыгая по ступенькам лестницы, дружный и трескучий взрывами — смех, затем послышались звуки фокстрота — завели патефон. Слышите? Подобрали где-то патефон и крутят с утра до вечера… Ну, а третьи просто бродят по городу, тоскуя от безделья.

— Где найти майора Федулова?

— Сейчас за ним пошлю. — Пройдя к директорскому кабинету, Тропинин приоткрыл дверь и приказал бойцу, который все еще кокетничал по телефону, позвать командира батальона. Боец выбежал из школы. — Майор получил письмо, ему сообщили, что убит его друг… Выпил немного… Не понимаю! Там идет бой, фронт задыхается без людей, а нам позволяют бездарно тратить время. Здоровые молодые люди!..

— Всех бросим туда — что останется про запас? — спросил я. — Не спешите, и до нас дойдет очередь…

Сзади хлопнула дверь. Вошли двое. Боец вполголоса сказал, поворачивая майора в нашу сторону:

— Там они, товарищ майор.

Громадный и медлительный, без головного убора, майор Федулов шел по коридору, слегка покачиваясь и как-то странно отфыркиваясь. Когда он приблизился, я заметил, что волосы его были мокры и прядями свисали на лоб: должно быть, боец, чтобы выстудить хмель, поливал голову майора холодной водой.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — сказал майор Федулов, виновато ухмыляясь. — Прибыли мне на смену? Давно пора, а то тут с ума сойдешь… Хотя и не москвич, а считаю ее, матушку, своей единственной, родимой… — Он потер ладонью широкое лицо. — Как ты думаешь, капитан, захватят они ее? Раздавят?