— Та-ак, — сказал Путилов. — Разочаровали вы меня. Сильно разочаровали... Для чего мы сейчас, под конец года, разъезжаем по всем буровым столь усиленной командой?

— Познакомиться захотелось, — хихикнул кто-то. — Пока дорога есть. А начнется весна...

Путилов улыбнулся. Хорошая у него оказалась улыбка, мягкая, но он согнал ее.

— Познакомиться успеем, — резко сказал он. — А пока мы хотим выяснить и ваши претензии, и ваши возможности. Насчет претензий — ясно. А возможности?.. Ладно, давайте по порядку. О вопросах обеспечения. Я, как вы знаете, здесь человек недавний, но кое-что уже заметил, и это «кое-что» показалось мне любопытным. Все оборудование вы получаете новехонькое, с иголочки! Для того чтобы вас — а теперь, значит, нас — обеспечить химреагентами, срезают лимиты Сургуту, Нижневартовску, Нефтеюганску. Дело не в том, что химреагентов не хватает. Дело в том, что не налажен их учет.

— Сделаем, Александр Евгеньевич! — встрепенулся Плетеницкий.

— Мы съели химреагенты, положенные на триста двадцать пять тысяч метров проходки, — подал голос Иголкин, — не пробурив и ста пятидесяти...

— Вот именно, Николай Николаевич, — сказал Путилов. — Пять или десять мешков КМЦ надо — это не разговор. Не тот уровень разговора. Необходимо иметь четкое соотношение затрат на метр проходки. Ясно? Не обещаю, что мы будем выполнять все наши заявки. Такого не будет. Все будет приведено с истинными потребностями производства.

— Только так, Александр Евгеньевич! — сказал Плетеницкий.

— Теперь о воде, — продолжал Путилов. — В управлении создана специальная группа воды. Сейчас мы пока, так сказать, тренируемся на сто двадцать пятом кусте, провели каротажи, отбили все пласты, как положено. Эта группа будет существовать постоянно, работать с опережением, забуривать колодцы на месте новых буровых, там же будет налажена котельная, чтобы бригада приезжала на уже подготовленный куст...

— Это дело, — сказал Демин.

— И о РИТС на Талинке. Диспетчерская в Нягани обстановкой не владеет. Необходим выбросной лагерь РИТС. Давно об этом разговоры ведутся, но... Пора дело делать. Виктор Сергеевич, ты здесь?

— Здесь, — глухо отозвался Макарцев.

— Та-ак.. С вами мы, кажется, обо всем договорились. Место найдено — в районе сто тридцать седьмого куста. Смонтируем блочное общежитие, поставим столовую, разместим вертолетную площадку, котельную, водонапорную башню, склады, эстакаду для обсадных и бурильных труб. Здесь же обоснуются дежурные службы РИТС, электрики, механики, комплектовщики. Ну, понятно, и вышкари, геофизики, тампонажники, транспортники...

Все это, подумал я, Макарцев еще полгода назад хотел сделать. Даже на одну из площадок, которую он выбрал под выбросной лагерь, мы вместе ездили. Красивое место по-над речкой... А теперь выходит, что только Путилов всем глаза и открыл. Ладно, тут не в приоритете дело, а в самом деле. Лишь бы удалось осуществить эту затею... Однако Макарцев недоговаривает чего-то. Темнит. Эх, Ренессанс, Ренессанс по-няганьски...

Путилов оглядел буровиков, задумчиво притихших в глубоких и мягких креслах. Замер автобус в ночном тупике. Или, может, он мчался по ровной и гладкой дороге, сработанной узбекскими умельцами? Куда?..

— Не могу не сказать вот о чем, — произнес Пути лов. — Нельзя ставить перед собой маленькие цели. Нельзя топтаться на месте. Говорили: здесь, мол, труд но, невозможно работать. На Самотлоре говорили: невозможно, трудно. На Федоровке говорили: трудно невозможно. А возьмите Сургутское УБР-один, которое бурит на Федоровке, лёвинское УБР. Шестью бригадами управление набурило больше шестисот тысяч мет ров! По сто тысяч на бригаду! Есть там буровой мастер — слыхали, наверное? — Сидорейко Василий Ларионович. Так он за сто шестнадцать тысяч взял. Впечатляет, а? Вот на таких надо равняться, вот к таким результатам стремиться. Уяснили мою мысль?

Сразу домой мы, конечно, не поехали. Хотя и честно намеревались. Но сначала Макарцеву потребовалось на 125-й куст. Завернули на 125-й. Потом Иголкин вспомнил, что он уже давно, часа три или четыре, не был у освоенцев на 104-м кусте. Поехали к освоением. Подзастряли малость, замерзли, хотя метрах в ста от нас бушевало пламя попутного газа; Иголкин сказал какому-то гибкому пареньку: «Махмуд, как насчет чаю?» Тот ответил: «Сейчас», — и мы отправились в балок отогреваться. Аккуратный балок, даже журналы по технике безопасности стояли на специальном стенде строго по ниточке, словно курсанты на параде.

— Как тебе собрание? — спросил у меня Иголкин.

— Трудно сказать... Осторожный они народ. Видать, столько было уже разного рода обещаний, что на веру больше их не берут, ждут, когда и впрямь что-то переменится.

— Что?

— Понимаешь, самое распространенное сейчас в Нягани слово, насколько я понял, — обеспечение. Или необеспечение — так будет, пожалуй, даже вернее. Я не про буровые станки или химреагенты говорю — верю Путилову, что с этим у вас все по первому классу, просто безалаберщины и бестолковщины было вдосталь. Я про организационное, управленческое, технологическое обеспечение. Ну и, конечно, про то, что каждому человеку вне работы необходимо.

— Вне или после? — спросил Макарцев. — Жалко, что ты в бригаде у Габриэля на собрании не был. Те в основном только про то и говорили, что после.

— Вне, Сергеич, вне.

— Если работа дурная, — вздохнул Иголкин, — то и вне ничего хорошего быть не может.

— Да, ничто не проходит бесследно. Столько времени мужиков дергали, требуя с них метры, ничего не давая взамен, кроме пустых обещаний, — вот они и затаились, поглядывая скептически: дескать, мели, Емеля, а мы подождем, что выйдет... Вам больше надо? упирайтесь! а нам и сорока тысяч хватит...

— Если б они все по сорок бурили, — пробормотал Макарцев. — Другие были б теперь заботы...

— Наверное, это не только от них зависит. От вас тоже. Вот ты, Николаич, говорил на собрании, что к отбору керна управление готово не было, две недели бригаде пришлось сактировать. Единичный случай, что ли? Да я все эти дни по рации только и слышу, как бурмастер с другого куста, где тоже опорно-технологическая, взывает: дайте мне то! дайте это! дайте все, что под такую скважину положено! — а база в ответ: что ты там хорохоришься? тебе сказано бури — значит, бури! А у него поначалу даже турбобура не было. Чем ему бурить? Ломом? И какой при этом в бригаде настрой, не мне вам рассказывать... Тут, как говорилось в одной замечательной повести, даже детское сердце устанет.

— Разные они все, — сказал Иголкин. — Иные с этой неразберихи даже навар снимают. Другие — замыкаются в себе. Но есть и такие, которым неймется. По-хорошему, понимаешь? Ты на этого парня, на Махмуда, внимание обрати. Махмуд Абдуллин. Работал бурильщиком в бригаде освоения. Сейчас — мастер. А несколько месяцев назад мы с Макарцевым чуть не выгнали его по тридцать третьей статье! Помнишь, Сергеич?

— Угу.

— Мыслимое ли дело, мужик неделю на работу не выходит, хотя жив-здоров, ноги-руки на месте. Уже и приказ был готов, однако решили мы с Сергеичем поглядеть на это чудо природы. Ты че, говорит ему Макарцев, совсем уже, да? А он: я, говорит, в знак протеста. Чего-о-о? Это уже я спрашиваю. Страшно удивился: надо же, в знак протеста! А против чего ты протестуешь? — говорю. Против методов руководства, отвечает. И расшифровку дает: не согласен я с тем, говорит, что у мастера есть, любимчики и вообще... Короче, заинтересовал он меня. Позиция у парня, понимаешь? Я ему и говорю: вот что, протестант хренов, а бригаду дельных парней ты собрать сможешь? Смогу, говорит. Ладно, говорю, иди на пару недель в бригаду Баширова, это хороший мастер, постажируйся у него. Если приличный отзыв о тебе даст — вали на Большую землю, собирай команду! Так и вышло. И, скажу тебе, сносно работает бригада, аккуратно. И живут они видишь как, подобающе...

Иголкин потянулся к образцово-показательному стенду, раскрыл один из вахтовых журналов — и присвистнул: