— А это уже хуже...

— Вот чай, — сказал Махмуд, входя в балок с дымящимся чайником. — Вот конфеты. Пейте на здоровье, пожалуйста.

— Да погоди ты со своими конфетами! загремел Иголкин. — Ты мне лучше окажи: как у тебя в бригаде налажен инструктаж по технике безопасности? Нe знаешь? А? Ты думаешь, это так, формальность? Думаешь, правила техники безопасности — это буквы? А? Не-ет, это не буквы, это кровь, кровь буровиков! Ты понял, Махмуд? А ну-ка скажи мне...

И пошло, и поехало.

Макарцев сидел нахохлившись, позабыв про кружку с чаем, зажатую в руке. Я тихо спросил у него:

— Что ты так окис, Сергеич?

— Да устал, наверное. Все ж таки столько дней больше трех-четырех часов в сутки не спал...

— Я не про сейчас, Сергеич. Я вообще.

— Вообще? Какое может быть «вообще», Яклич? Тут только на «что-нибудь» времени хватает. И то не всегда...

— Не узнаю я тебя, Витя.

— А я?

— То ты с мелочовкой забавляешься самозабвенно, то вдруг в общаге пусконаладчиков на этих бедолаг собак спускаешь, увидев, что они штангой занялись...

— Нечего приличное жилье в конюшню превращать.

— Да о чем ты, Сергеич! Что у них есть тут, у этих мужиков? Привезли их на пятнадцать дней, из вертолета выбросили — и все: вкалывай по двенадцать часов в сутки, а остальное время на матрасе валяйся. У них даже белья нет ни у кого. На буровой у Демина проблема — телевизор плохо работает. А эти даже газет не видят. Вот и сляпали штангу-самоделку, кто кого — хоть какое-то занятие...

— Если б они на работе выкладывались, им бы и в голову не пришло штангу качать! Они же на вахте за вентили держатся, на задвижки опираются, дрыхнут стоя. А потом им силу девать некуда.

— И ты туда же, Сергеич...

— Ладно, — сказал Макарцев. — Может, не тяну я на начальника ЦИТС. Ладно...

Нет, не мне он это говорил. То было продолжение какого-то мучительного разговора, и я даже догадывался, с кем продолжал он спорить или объясняться. Почему-то все самые яркие доказательства, остроумные реплики приходят к нам после, потом, когда ничего уже нельзя поправить... Хотя нет, незаметно было, чтобы Виктор особенно старался прошедший тот спор переиграть.

— Недавно два моих начальника РИТС подали заявление об уходе, — сказал Макарцев. — В один день! Причина: редко видятся с семьями. Вот так. Ладно. Раз я не тяну на начальника ЦИТС, буду начальником РИТС. Надеюсь, что справлюсь.

— Брось, Сергеич! Не верю, что ты всерьез про это. Настроение у тебя скверное, понимаю. Но сейчас, видимо, иная погода наступит. Помнишь, какие планы у тебя были, когда ты сюда приехал? Весной мы много об этом толковали...

— Не трави душу, Яклич. Какие планы? Я все лето за нашим прежним начальником гонялся. Леонид Петрович, то, Леонид Петрович, это. Все насчет подбазы РИТС на Талинке. Площадку несколько раз выбирал... И что же? Ноль! Хотя какой ноль? Минус что-то. А он вызывает меня и втолковывает: на таком-то завершенном кусте три тысячи тонн цемента, там они не нужны, и вывезти их нельзя, так что ты, Виктор Сергеевич, это дело организуй — три тыщи бульдозером в землю укрой, будто их и не было... Я, естественно, отказался. А он — приказ на увольнение. Правда, тут его самого Нуриев снял...

— Догадываюсь я, Сергеич, как тебе досталось и достается. Но я не хочу, — понимаешь: не хочу! — чтобы ты ломался. Да ты и сам этого не хочешь... Хандра в тебе поселилась, это верно. Хандра... И в сердце растрава, и дождик с утра, к чему это, право, такая хандра..

— Чё?

— Это я так. Стихи.

— А-а... — вздохнул Макарцев. — Ты не можешь, Яклич, — после долгой паузы произнес он, — объяснить мне такую вещь... Даже не знаю, как сформулировать... Ладно, тут без высоких слов не обойтись, хоть и стараюсь обходиться — другие на них охочи. В общем, бывает так: для одного человека главное — дело, само дело, для второго — навар, который можно с дела получить... Нет, ерунда выходит. Разные интересы у людей и предназначенность разная — сколько дружков моих по всяким НИИям обосновалось и, между прочим, делом заняты, просто у меня к таким делам душа не лежит. А есть знакомый, тоже из кадетов, тот физтех окончил, а работает в телеателье, на цветных ящиках специализируется. Да это же идиот! Не верю я, чтоб нормальный человек мог так собой распорядиться. Правда, когда разговорились мы с ним и выяснили, что есть у него и чего нет у меня, он без обиняков заявил, что идиот именно я, а не он... Черт с ним, я не о том. Я же не говорю, что все должны работать на Самотлоре или на БАМе. Кого куда клонит, пусть там и прислоняется.

«Мы хотим просто жить, — сказала Марина. — Понимаете?»

Не понимаю...

— Если ты хочешь знать, Сергеич, я и повадился ездить в эти края, наверное, потому, что чаще всего здесь настоящих мужиков встречаю.

— Брось ты, Яклич! — резко сказал Макарцев. — Здесь? Здесь тоже хватает и рвачей, и тупых карьеристов, и услужливых пустобрехов. Подолгу они, правда, не держатся на одном месте, но столько наломать дров успевают — на одних щепках можно было бы приличную ТЭЦ пустить. Или ЦБК. Потом, глядишь, он уже в другом месте советы дает, рекомендации... Я не про то толкую, что это злодеи какие-то, — обыкновенные люди, ловко приспособившиеся к обстоятельствам Были б злодеи — их бы, как в книжках, кара настигала. А эти... Со многими я разговаривал, пытался понять. У них, Яклич, философия своя есть, простенькая, но непрошибаемая: живи, пока живешь. Одним словом, пользуйся... А что от них, «пользователей» этих, жизнь других дает перекос, никакой сопромат не освоит, не определит. Нет таких формул или расчетов... Вот я и спрашиваю у тебя, Яклич: неужто в природе не имеется силы, чтоб какое-никакое равновесие установить?

— Ты про справедливость, что ли. Сергеич?

— Про справедливость? Пожалуй.

— Как ответить тебе — по писанию или из жизни, а?

— Валяй, что знаешь.

— Если по писанию, то там все просто и закономерно. Сейчас вспомню... Вроде бы так: «Не веруй злодеям, не завидуй делающим беззаконие. Ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут. Не ревнуй успевающему в пути своем, человеку лукавствующему. Еще немного, и не станет нечестивого; посмотришь на его место, и нет его. А кроткие наследуют землю и насладятся множеством мира...»

— Ну тебя, Яклич! Посмотришь на его место — и нет его? Как бы не так! Знаешь: ну ее в болото, справедливость эту, равновесие и прочую муть! Как есть — так и есть. Надо жить. Надо работать. То, что умеешь делать, — делай. Ну, а другие... А! Что нам другие? Своих забот хватает. Пусть живут, как умеют. Меня сейчас больше всего вот что занимает: чтоб Нуриеву и Путилову дали возможность поработать. Не дергали б их — хотя бы годик. Тогда и мы сработаем. Точно тебе говорю, Яклич!

— Понял, Махмуд? — спросил Иголкин у Абдуллина. — Чтоб с этим у тебя порядок был, гляди. Ты как бы крестник мой, так что при случае я с тебя по-родственному спрошу. — И повернулся к нам: — Поехали, мужики?

Ровно гудел двигатель, мгла пропускала нас, расступаясь, и снова смыкалась за нами. Как в песне моего московского товарища и коллеги: «Мы проходим. За нами трава не растет. И деревья стоят, словно брусья. Прилетит вертолет. Улетит вертолет. Ты дождись меня. Ave, Маруся...» Грустно было на душе. Что-то уходило безвозвратно, неостановимо. Скоро уезжать, и опять я не узнаю или узнаю совсем потом, как сложится здешняя жизнь, прошедшая без меня. У каждого свое ремесло и своя планида, но что же делать, если за десять или более лет мое ремесло так переплелось с их делами, что я не знаю толком, где кончается одно, а начинается совсем иное. По правилам игры мне следовало бы стоять в стороне, где-нибудь на полях или на чистом обороте машинописной страницы, да и на той, на которой строчки, стараться не выдавать своих пристрастий и говорить лишь о том, как замечательными трудами замечательных людей совершаются здесь замечательные преобразования. Все это так. Сколько новых городов выросло в последние годы на Тюменской земле, сколько дорог, железных и бетонных, пересекли неприступную затишь болот. И объемы добычи продолжают расти, и цифры по-прежнему завораживают воображение, и мировое значение этого региона неоспоримо. Так что же значит на этом фоне судьба Макарцева, Иголкина, Азимова, Ладошкина, Сайтова, Абдуллина, Демина, Казачкова, Львова, Сухорукова или Метрусенко? Многое. Очень многое. Без них этот край не стал бы таким, каков он сейчас. Без них он не будет таким, каким может стать. Да-да, в освоении Западной Сибири участвуют сотни тысяч, миллионы. Изменится ли что-нибудь от того, если на место этих людей придут другие? Изменится. Многое изменится. Но одни изменения естественны и, быть может, желанны, иные порождены нетерпеливым непониманием. Перемены в Нягани наметились едва различимым пунктиром. Но хватит ли у новых руководителей терпения, чтобы разглядеть в людях, которых они не знают, их дар и надежность, человеческую и профессиональную? И хватит ли терпения у тех, кто новых руководителей назначил, дожидаться, не сиюминутных результатов, а качественных перемен?..