Глава третья

Спал я плохо. На протяжении ночи с десяток раз выскальзывал из постели, осторожно, чтобы не разбудить чутко спавшего Джона, и стоял перед высоким окном, вглядываясь в темноту. Арвнак был таким огромным, что в одной его части можно оставаться в полном неведении относительно того, что творится в другой. Однако тут и там мне слышались голоса, а один раз в глубине двора что-то с грохотом рухнуло.

Перегибаясь через окно и вытягивая шею, я разглядел только мыс Трефузис и чёрные контуры мачт «Бакфаста» над серебристой от лунного света водой.

Когда луна скрылась за склоном холма позади дома, вода в гавани с первыми лучами рассвета холодно засинела, а я провалился в тяжёлый сон и очнулся, когда наш лакей Стивенс потряс меня за плечо. Наверное, я проспал от силы часа два-три, поэтому ощущал себя разбитым и уставшим. На утренних занятиях я заснул над Евклидом, за что Крючкотвор огрел меня по плечам. Затем мне пришлось переводить Горация, я всё время запинался и в итоге вообще умолк.

— Иди сюда, парень, — велел пастор Мертер.

Мы привыкли к побоям; и дня не проходило, чтобы одного из нас не заставили нагнуться над его стулом. Восьмилетняя малышка Оделия терпела наказания наравне с остальными. Обычно мальчики постарше получали пять-шесть ударов, но сегодня утром на четвёртом я выпрямился и обернулся.

Он замер с розгой в руках, его сверлящие глазки налились кровью.

— Я не разрешал тебе подниматься, парень.

— Да, сэр, но я считаю, что мне хватит.

— Парень, у тебя и так маловато мозгов, поэтому напряги последние извилины, чтобы лучше выучить латынь, а не указывать мне. Наклонись, или я удвою наказание.

— Я уже получил наказание, сэр, — произнёс я и направился обратно к своему месту. Но не успел я сесть, как он схватил меня за руку и хлестнул розгой по лицу. Я вырвал палку у него из рук и отшвырнул подальше. Он бы снова меня ударил, уже кулаком, но я поймал его за руку и отвел её в сторону.

— Я уже получил наказание, — повторил я и направился на своё место.
На этот раз он не стал меня останавливать, а пошёл к брошенной мной розге, поднял её и вернулся за стол.

— Джон, продолжи чтение главы.

Как и в прочих замкнутых сообществах, любая весть из-за частокола рано или поздно проникала внутрь благодаря чистой случайности. Слухов всегда было предостаточно, но настоящие новости мы узнавали от случайных визитёров или, что бывало чаще всего, от собственных посыльных, возвращавшихся из разных мест и готовых поделиться тем, что довелось услышать.

В тот день никто не покидал поместье. Я заметил порез над глазом у нашего главного сокольничего, Бьюза. Но когда спросил его, что стряслось, он проворчал, дескать, это не моего ума дело.

И дядя Саймон, и Генри Найветт отсутствовали за обедом, а мистер Киллигрю по-прежнему пребывал в мрачном расположении духа, когда весь мир из безразличного стал враждебным. После обеда начался дождь, над бухтой повисла завеса сырого тумана. Весь дом как будто тонул в этой сонной и влажной дымке. Когда перед самым ужином туман рассеялся, я разглядел, что «Бакфаст» до сих пор здесь и мягко покачивается на якоре. Пока я смотрел, от корабля отвалила лодка, и трое в ней гребли прямо к берегу.

На ужин явились и дядя Саймон, и мистер Найветт. Саймон прихрамывал, а Генри Найветт за трапезой прилично напился.

— Ну, как ты, мелкий мятежник? — сказал мне Белемус по пути наверх.

— Неплохо, — пожал плечами я.

— Вот видишь, как это просто, надо лишь сделать первый шаг.

— Каким был твой первый шаг, Белемус?

— Ох, Моган, примерно как твой, ну разве что я сделал это не так открыто.

Раздевшись перед сном, я снова выглянул из окна, однако туман вернулся и не дал как следует разглядеть бухту.

На следующее утро, ещё до завтрака, явился Стивенс и объявил:

— Мастер Моган, ваш отец требует вас к себе.

Лишь немногие допускались в маленькую комнату, где мистер Киллигрю хранил свои личные документы и куда он порой удалялся, чтобы поработать, но гораздо чаще — чтобы отдохнуть в тишине и покое или поиграть в кости с самим собой, если в доме не было партнёров по игре. Отец сидел за грубо сколоченным столом, и четыре спаниеля растянулись у ног хозяина, словно четыре шкурки, небрежно брошенные на пол. Я застыл в дверях, слушая, как перо скрипит по бумаге и как вздыхают дремлющие псы.

Одет отец был по-домашнему — в старый колет бычьей кожи с засаленным широким ремнём поперёк груди. Однако волосы как всегда чистые и уложены тщательно, а усы напомажены и безупречны.

Он закончил письмо и опустил перо в оловянную чернильницу.

— Проклятые чернила, — произнёс он, присыпал песком бумагу и откинулся на спинку старого кресла, глядя прямо на меня.

Глаза смотрели почти равнодушно, как часто бывало. Он мог обаятельно улыбаться, при этом глаза оставались холодными, а мог и кричать от гнева, при этом глаза оставались холодными, и это отнимало нечто неуловимое от его красоты.

— Ты вырос и слишком много о себе возомнил, мальчик.

Я смотрел на висящие на стене пистолеты.

— Ну, отвечай мне.

— Да, сэр.

— Не забывай, что без меня ты мог бы остаться ни с чем. Не буду больше об этом... Однако, Моган, тебе лишь четырнадцать, и в этом возрасте следует подчиняться старшим, неважно, я это или мелкий клерк вроде Мертера. Понятно?

— Да, сэр.

Его взгляд скользил по стопке карт на столе, потом, словно нехотя, вернулся к обсуждаемому предмету.

— Раз ты не умеешь слушаться, придётся научиться. Но ты уже достаточно бит, поэтому проведёшь этот день на псарне, с собаками и на цепи. Они-то знают, как подчиняться, когда им приказывают. До сумерек — ни питья, ни еды, конечно, если не желаешь собачьей. За ужином я подумаю, оставить ли тебя там и на ночь. Всё ясно?

— Да, сэр.

— Но подними только ещё хоть раз руку на Мертера — и я с тебя шкуру спущу. А может быть, даже из дома вышвырну.

Он встал с кресла и потянул за шнурок колокольчика у окна. Все спаниели тут же вскочили и кувыркнулись друг через друга.

— Я привязан к тебе, Моган. Ты мой первенец, насколько мне известно, и пусть у меня ещё есть незаконнорождённые дети, но ты единственный, не считая моей собственной семьи, кто мне дорог. Может, потому что я любил твою мать… Но не испытывай моё терпение. Если такая большая семья увеличится или, наоборот, уменьшится на одного ребёнка или спаниеля — всё равно никто не заметит разницы.

Я озяб и хотел есть. Псы вовсе не возражали против моего присутствия. Дождь лил до трёх утра, но я не стал заползать в собачью конуру, поэтому вымок. Когда дождь прекратился, всё вновь окутала плотная завеса тумана, даже дымоходы едва проглядывали.

Никто ко мне не подходил и не разговаривал. На склоне за мощёным двориком четверо мужчин распиливали и складывали на зиму дрова. Каждый год срубали деревья в лесу прямо к западу от замка, оставляя только молодые деревца. Самую лучшую древесину откладывали на доски для ремонта верхних комнат в северном крыле, поскольку здесь во время строительства истратили выдержанную древесину и теперь использовали свежесрубленную. В поле моего зрения иногда попадали три девочки. Они несли из сада яблоки, чтобы их вытереть и положить затем на хранение. Нас разделяла обширная яма с жидким навозом, куда он стекал из конюшен и коровников.

Ближе к вечеру я услышал тихий свист и, звякнув цепью, обернулся на Мэг Левант. Та прокралась к концу двора, прячась за пекарней. Она несла миску горячего супа и бросала осторожные взгляды на дом. Я тоже глянул на окна дома и на четверых мужчин, распиливающих древесину. Затем миска с супом перешла ко мне, а Мэг села на корточки у стены пекарни, практически сливаясь с коричневым камнем, пока я жадно поглощал суп.

Он согрел меня и придал сил как густое и тёплое вино. Закончив есть, я вернул миску, Мэг схватила её и опять вжалась в стену.

— На небе кто-нибудь это вспомнит, — прошептал я.

— Самое главное, чтобы об этом на земле не узнали.

— Тогда иди, пока они не явились.

— Меня здесь вряд ли можно заметить. А ты, наверное, хочешь ещё?

— Нет. Теперь-то я выживу и буду опять тебя мучить.

— Боюсь, что так.

Она достала яблоко и принялась его грызть.

— Мэг.

— Да?

— Меня привёл сюда Джоэль Джоб. Когда стемнеет, напомни ему, не то меня могут забыть здесь на ночь.

Она пообещала. Я радовался, что она побыла со мной хоть пару минут.

— А чем тебе приказали заниматься, Мэг?

— Камыш обдирать для свечных фитилей.

— Смотри, чтобы тебя не посадили рядом со мной за непослушание.

— А я и не против. С удовольствием отдохнула бы.

Три служанки прошлёпали через двор с ношей яблок. Когда они скрылись из вида, я спросил:

— Какие сегодня новости?

— Новости?

— Ну, я же здесь с раннего утра. Отец сейчас дома или уехал?

— Он здесь. Они все в... Позапрошлой ночью на реке случилась беда.

— Что за беда?

Пришлось послушать хруст яблока на зубах Мэг, пока она не прожевала и не проглотила.

— Из Сент-Глувиаса приехал Гарольд. Ты же знаешь, какой он сплетник. В четверг ночью у мыса Трефузис ограбили рыбацкую шхуну. Один из членов команды в суматохе упал за борт и утонул. Вчера ночью его тело всплыло у моста Святого Томаса.

Я медленно выдохнул:

— Зачем кому-то грабить рыбацкое судёнышко?

— Так рассказал Гарольд. По его словам, капитан подал жалобу в суд графства и попросил найти убийц. Гарольд тут целую историю наплёл, ну ты же знаешь, как он любит из всего делать грандиозное событие. Эй, ты меня слушаешь? Мне пора идти.

На следующий день, в воскресенье, мы все, как обычно, отправились в церковь Будока, отец и мать шли впереди, за ними следовали остальные члены семьи, затем дети, а следом за ними, в самом конце, слуги. Мистер Гаррок, викарий, для своей проповеди случайно выбрал евангелие от Марка, третью главу, двадцать седьмой стих: «Никто, войдя в дом сильного, не может расхитить вещей его, если прежде не свяжет сильного, и тогда расхитит дом его».