Потом они отошли от меня, но всё же я слышал часть их разговора.

— …четыре барка из Бристоля в Пембрук… Мы несколько дней меняли направление, однако этим утром наконец подул благоприятный ветер с юга. Барли первым их заметил и ринулся в погоню. Нам дул попутный ветер, и мы двинулись им наперерез. Призвали их сдаться, но первые два стали сражаться…

Матросы прошли в большой зал и побросали свои сумки поближе к камину, где среди кучи белого пепла тлело большое полено.

— …Я получил это при абордаже. Главный канонир потерял ногу, а два других ранены… Лав? Не, Лав не пострадал, но зато потом захворал. После трёх месяцев в море нам всем необходим тщательный досмотр... и мы его заслужили…

Это был Аристотель Тотл — тот самый рябой матрос, затеявший склоку в феврале.

— …когда же он вернётся домой? Не сомневаюсь, что вы примете необходимые меры… В основном шёлк и бархат, значительный груз выдержанного вина… мы не могли перенести груз посреди океана…

— Моган, сейчас же иди спать.

— Да, дядя Найветт.

— Товар, который ты привёз сюда, это только его часть?

— Образец. Всего лишь образец…

Я направился к дверям. Негр ощупывал гобелен «Битва при Павии», висевший слева от камина.

— ...Сегодня мы уже ничего не сможем сделать, Эллиот. Переночуешь здесь?

— Надо сообщить в Труро. Ещё нам нужны овощи, фрукты, свежая вода. И лекарь. Кое-кто из моих людей заболел. Такие вот дела, поэтому я не могу ждать до утра.

— Моган. Ты уйдёшь отсюда или нет?!

— Уже ухожу, мистер Найветт.

Я прикрыл за собой дверь и поднялся по лестнице, внезапно ощутив усталость и одиночество.

«Дельфин» стоял в гавани Хелфорда в пяти милях отсюда. Там речушка впадала в обширный эстуарий с заросшими берегами и безопасным закрытым причалом для кораблей водоизмещением до трёхсот тонн. Рядом с «Дельфином» стояло ещё одно судно примерно того же размера, только не так накренившееся. На третий день мы с Белемусом тихо улизнули из дома и вскарабкались на крутой обрыв, чтобы самим рассмотреть оба корабля.

Но к тому времени нашему взору предстала мирная картина. Куда спокойнее, нежели в Арвнаке, где каждый день бесплатно столовались, пили и пользовались удобствами с десяток моряков.

Другие тоже к нам наведывались. Джон Пенроуз, наш кузен из Кетика, Джон Мичелл из Труро и Джон Мадерн. Они приходили по одиночке или все вместе, вели беседы с глазу на глаз, ели, пили, напивались вместе с моряками, потом снова уходили. На четвёртый день приехал Уильям Лав, похудевший после болезни; занял кресло в большом зале и уставился странным мутным взглядом на наших молодых служанок.

Кое-кому из моряков разглядывания оказалось маловато, а несколько служанок были не прочь тайно встречаться на сеновалах. Вскоре они щеголяли в новых шелках и бархате, а в следующем июле родились двое младенцев. Но гости не ограничивались свободными женщинами, и не раз вокруг чьих-то жён или возлюбленных вспыхивали ссоры.

Длинноволосый моряк Юстиниан Килтер вечно попадал в переделки. Мэг Левант последнее время видели с Диком Стэйблом, высоким чувствительным парнишкой, игравшем на арфе, но однажды Килтер обратил на неё внимание, а Стэйбл не стал стоять в стороне, за что получил затрещину и ничком распростёрся во дворе, раскроив себе голову о камень. Тем же вечером я услышал возню в коридоре и увидел, как Мэг вырывается из рук Килтера. Я вздохнул, разогнался и врезался в него. Атака сбила их с ног, и в суматохе Мэг вырвалась на свободу и заперлась в соседней комнате.

— Ох, прошу прощения! — воскликнул я. — Не увидел вас. — И только я собрался уходить, как Килтер схватил меня за руку.

— Щенок,— сказал он, — Как по мне, ты на неприятности нарываешься. Видишь мой кулак?

— Да.

— Смотри, чтобы он не врезал тебе по носу, иначе твои шансы навсегда останутся меньше, чем мои сейчас по твоей вине. — Он рассмеялся. — В этом доме слишком много назойливых людей.

Но не все воспринимали подобные ситуации легко, и немногие аккуратно удерживали в себе выпивку, которой здесь было больше, чем я видел когда-либо ещё. Гости принесли во двор два бочонка вина, и любой мог выбрать, что хочет выпить. Двор провонял пивной, да и в доме пахло не лучше.

Аннора Джоб, семнадцатилетняя дочь Джоэля и Джейн, была хорошенькой, высокой, с длинными золотистыми волосами и очень высоким самомнением. Джоэль Джоб, будучи старшим слугой, находился в дружеских отношениях со своим хозяином, пользовался его доверием и стоял на пару ступеней выше большинства слуг. Ему не понравился ни один из молодых людей, которые подкатывали к Анноре, так что она всё ещё оставалась свободной. Сама же она посматривала по сторонам, однако взгляд её ни разу не останавливался на Аристотеле Тотле, который в пятый вечер поздно встал из-за стола, оставив нескольких своих собратьев в пьяном оцепенении за залитым вином столом, и направился наверх, куда, как он знал, поднимется и Аннора. Когда она проходила мимо, Тотл попытался обольстить её, а затем и взять силой. На истошные вопли первым прибежал отец и, застав растрёпанную дочь, нанес Аристотелю сильнейший удар, сбив с лестницы.

Тотл поднялся с окровавленным лицом и с рёвом взбежал по лестнице навстречу спускающемуся Джоэлю. Схватившись, они упали и, распахнув двери, ввалились в большой зал. Ни мистера Найветта, ни капитана Эллиота в комнате не было, а все остальные — и матросы, и слуги — отпрянули, пока те двое, прокатились по залу, опрокидывая табуреты, дощатые столы, каминные щипцы и стулья. Негр, вскочив со стула, с руганью набросился сзади на Джоба, но Карминоу, главный канонир, схватил подсвечник и, раскидав зажжённые свечи по столу, ударил им негра по голове.

В полутьме визжали женщины, мужчины орали, топали и ругались. Собаки тоже не остались в стороне, рычали и дрались между шаркающими ногами. Матросы, которых было в два раза меньше, в конце концов были бы жестоко избиты людьми Киллигрю, чей гнев тлел на протяжении нескольких дней. Но пастор Мертер, который убежал при первом же ударе, вовремя привёл мистера Найветта и капитана Эллиота.

Капитан Эллиот выстрелил из пистолета поверх голов дерущихся, и через некоторое время всех призвали к порядку. Людей подняли, затоптали загоревшийся от опрокинутой сальной свечи тростник в углу, зажгли новые фонари и выгнали собак, чтобы те тоже остыли. Негр быстро пришел в себя, но сокольничий по имени Корбетт тяжело пострадал от удара, который получил в конце драки, несколько дней пролежал в оцепенении и, так и не оправившись, в девяносто пятом году умер.

Можно было ожидать, что эта вспышка всех охладит, но ничего подобного не произошло. Моряки считали, что их подло подставили, не спеша точили длинные ножи и ждали. Было ясно, что Эллиот должен увезти их как можно скорее, так что за закрытыми дверями шли долгие часы неутихающих споров. Только когда один больной матрос, тихо скончался, мы осознали, что их присутствие несёт и другие опасности, помимо пьянства и насилия.

Тело умершего четверо его товарищей унесли на нашу пристань, вывезли подальше в море и там предали волнам. Через час были заключены последние сделки, и Эллиот с Лавом ушли. Эллиот нёс две тяжёлые, позвякивающие сумки. Затем начали уходить и остальные, унося свои вещи. Суд во виду одного из моряков, он вряд ли осилил бы пять миль до Хелфорда.

Аристотель Тотл и Юстиниан Килтер уходили последними. Мистер Найветт был в доме, но Карминоу и Розуорн наблюдали за их отбытием.

— Может сейчас нам лучше уйти, только мы воротимся — да, Тинни? — проговорил Тотл.

— Это точно, — ответил Килтер.

— И в другой раз — точно на моём собственном барке, — продолжил Тотл. — Так должно быть, если есть справедливость на свете. Нам, бедным матросам, вечно не достаётся добычи.

— Кто вас знает, — сказал Карминоу.

— Это точно, кто знает. Может быть, в другой раз мы придём с испанцами, тогда выбьем вас из этой дыры.

— Вот уж жду не дождусь, — сказал Карминоу.

Тотл осклабился, продемонстрировав сломанные зубы.

— И тогда как следует разберёмся с вашими бабами, слабаки. А, Тинни?

— Да уже, — ухмыльнулся Килтер, закидывая на плечо свой узел.

Я понимал, что все эти оскорбления — предел того, что способен вынести даже добродушный Розуорн.

Мы в молчании наблюдали, как эти двое идут по усыпанной листьями дорожке к воротам. Потом Карминоу шумно отхаркался и сплюнул.

— Скатертью им дорога. Наконец-то от них избавились.

— Чует моё сердце, этим дело не кончится, — отозвался Розуорн.