Глава шестая

— Что ж, — сказал отец, — кто-то в доме помог ей бежать, в этом нет никаких сомнений. Она не могла сломать замок снаружи, согнув кочергу, а затем уплыть, заперев за собой ворота.

— Нет ничего невозможного, — пробормотал пастор Мертер, — если на твоей стороне сам Сатана.

— Ох, ну что за вздор… Я не верю, что всякая бабенка, которая пару раз поклонилась луне, может явить всю силу зла лишь мановением руки. Не уверен, знает ли эта Кэтрин, или как ее там, какое-нибудь колдовство, кроме смешивания парочки отваров.

— Ваш сын погиб от ее руки, сэр, и вы видели его лицо.

— Миссис Киллигрю думает, что та женщина не сделала ничего дурного, наоборот, приняла роды, когда никто другой не мог этого сделать.

— Миссис Киллигрю, сэр, если можно так выразиться, настолько верующая христианка и столь щедра по натуре, что видит добро даже в самом тёмном деянии.

— Учитывая, что вы наш наставник и что вам самому стоит укрепиться в вере, возможно, вам следует брать с неё пример.

Пастор Мертер высморкался и с обиженным видом погрузился в молчание.

— Все вы пережили тяжелые времена, пока меня не было, — сказал мистер Киллигрю. — Умер Пол, а еще Клара, Бассет и Уилсон; а теперь вот это. Но вы не можете возложить всю вину на эту женщину, которая пришла только вчера. С одной стороны, я бы велел оставить её в покое, но я не получаю удовольствия от присутствия предателя в моём доме. Стоило ли оставлять эту женщину здесь на ночь или нет, это было сделано. Однако принять решение о том, насколько это справедливо, следовало мне. И что мне теперь делать? Следить за своей собственностью, так, что ли? Ведь тот, кто способен выпустить заключённого, может в другой день прокрасться сюда и впустить врага.

— Отправь нескольких слуг за этой женщиной, — сказал Генри Найветт. — Она не могла уйти далеко. Пусть приведут её сюда, и мы сможем её допросить.

— Надо подумать, — ответил отец, подкручивая ус. — Тут есть над чем поразмыслить. Она будет на мельнице, не сомневайся, женщине вроде нее далеко не уйти. Нет, я лично поеду завтра или через день и допрошу ее там.

— А если она ничего не скажет?

— Скажет.

Всю следующую неделю я прожил в страхе, что мистер Киллигрю осуществит угрозу, но за это время он ни разу не покинул поместье и пребывал в бездумном и ленивом довольстве. Всякий раз, вернувшись после очередной интрижки с женщиной, он выказывал живое внимание к супруге и детям — хотя я не замечал этой связи, пока не стал старше.

К его немалому удивлению, остальные дела процветали. Благодаря визиту Эллиота, Арвнак получил кое-какие деньги; а в Лондоне отца заверили, что не будут задавать ненужных вопросов касательно ограбленного рыболовного судна.

Несмотря на транжирство леди Бетти, он был при деньгах. Дядя Генри одолжил ему денег, а сын состоятельного торговца тканями по имени Генри Лок погасил значительное число векселей. Для мистера Киллигрю это было всё равно что получить деньги; трудности с погашением долгов грядут ещё очень не скоро, поэтому сейчас они его мало тревожили. Отец расточал щедрые похвалы в адрес обоих мужчин, и сэр Генри со своей женой собрались провести Рождество в Арвнаке. Событие наверняка получится знаменательным.

Миссис Киллигрю оправилась после мучений и через две недели встала на ноги. Лихорадка затянулась до середины декабря — заболела ещё пара человек, ещё несколько медленно выздоравливали, однако никто не умер.

Как-то в начале декабря отец уехал верхом со своими людьми, но только ради сбора арендной платы или чего-то такого, как рассказал мне сопровождавший его Белемус. Я спросил у Белемуса как бы невзначай, взяли ли они плату с Кэтрин Футмаркер, но тот лишь ухмыльнулся и ответил, что нет. Потом целую неделю стояла хорошая погода, поэтому мистер Киллигрю ежедневно выходил на охоту. Отец отсутствовал до восьми и возвращался уже в сумерках, дома его почти не видели. В дневные часы стояла солнечная тишина, лишь утром слышались крики, грохот да суматоха, а вечером стоял шум. Я знал, что в такое время Кэтрин Футмаркер в безопасности, если только не окажется вдруг у него на пути.

Пятнадцатого декабря, которое приходилось на пятницу, отец собрался в Трерайс по делам, повидать миссис Гертруду Аранделл, и мне велел ехать с ним. Я несколько раз бывал в Фоуи, один раз в Пензансе, но морем. По суше это было моё самое дальнее путешествие. У моего отца была младшая сестра Кэтрин, которая после трёхлетнего вдовства недавно вышла за сэра Генри Биллингсли из Томеса. Отец и Кэтрин без устали ссорились и никогда не писали друг другу, если только не оспаривали что-нибудь. Визит в Трерайс был связан с находившейся в сонаследовании с тётушкой Кэтрин собственностью, в которой была заинтересована и миссис Аранделл. Обычное для корнуольских дворян тесное переплетение браков, владений и наследства.

Мы отправились в путь в сопровождении пяти слуг, миновали старую мельницу, на которой, к моему облегчению, похоже, уже никто не жил, заехали в Пенрин, а затем двинулись дальше через лесистую долину, пересекаемую многочисленными мелкими притоками реки. Далее мы перешли вброд один из узких речных рукавов и проехали по мосту Карнон, обозначавшему границу судоходства в момент отлива. Немногим выше по течению мы увидели рудокопов за работой, а вода под мостом была грязно-жёлтого цвета. Отец сообщил, что река заиливается, и во время отлива глубина у мыса Даниэль составляет теперь не больше четырёх морских саженей. По мнению отца, причиной тому была вырубка лесов, из-за которой вода стала усиленно подмывать берега.

Миновав Труро, мы поднялись на крутой горный склон и дальше пустили лошадей медленным шагом. Тихо звенела сбруя, и лошади поскальзывались на влажном грунте. Отец заявил, что у него какие-то дела в Треворгане и для начала мы заедем туда.

— Это ведь там, где живут Фарнаби?

— Да. — Отец с подозрением взглянул на меня. — А ты с ними знаком?

— В мае я видел их дочь, Сюзанну Фарнаби, в Толверне.

— А, понятно. — Отцовская лошадь тряхнула мордой и фыркнула. В ярком солнечном свете воздух из её ноздрей поднялся вверх струйкой пара. — Что ж. Больше они там не живут.

— Куда же они уехали?

— Куда? Да откуда же мне знать? Наверное, перебрались к её сестре, которой удалось устроиться получше. Сам-то Фарнаби немного бестолков, и я никак не мог с него добиться арендной платы.

— И вы отказали ему... то есть им?

— Он долго тянул с оплатой под разными предлогами. Но глупо надеяться, что плата останется той же, что и пятнадцать лет назад. Цены-то на всё взлетели. В год твоего рождения дюжину ярдов ткани можно было взять за четыре фунта, а теперь изволь заплатить вдвое больше. Пшеницу продавали по фунту за четверть, а нынче она стоит три фунта. Быка можно было взять за пять фунтов, а сегодня — только за двенадцать. Фарнаби сам виноват — надо было продавать свой товар дороже. Боже, да у наших фермеров не жизнь, а сказка! А Фарнаби сгубила собственная лень.

Мы уже почти добрались до места, когда я ответил:

— По-моему, он был болен. Сью говорила об этом в мае.

— Кто? А, ты всё не выкинешь Фарнаби из головы. Да, пожалуй, был. Все мы порой болеем. Но никто не освободил меня от обязательств, когда у меня открылась язва на ноге. В этом мире нет места неженкам, мой мальчик.

Взору открылся славный дом, смотревший на нас окнами со средником. К моему удивлению, ворота открыл один из наших слуг, а двое других ожидали нас у входа. Отец спешился и вошёл внутрь. Я осматривался и, вопреки сказанному, ожидал увидеть Сью, которая вот-вот выбежит мне навстречу из какой-нибудь дворовой постройки. Внезапно в глаза мне бросилось отсутствие входной двери: её прислонили к стене дома неподалёку.

Среди нашей свиты был Пенраддок, и я спросил его:

— А что стало с входной дверью?

— Её сняли с петель на прошлой неделе, мастер Моган.

— Но зачем?

Пенраддок провёл большим пальцем по бороде.

— Так уж велел мистер Киллигрю. Миссис Фарнаби-то съезжать не хотела. Всё твердила, мол, мистер Фарнаби слишком болен, чтобы переезжать. Мистер Киллигрю уж и приезжал к ним прежде, да только ренту всё одно не платили. Вот нам дверь снять и велели. А мистер Киллигрю поставил песочные часы на один час да и говорит, дескать, убирайтесь отсюда, пока песок не упал, а то мы вас взашей выгоним.

Слышно было, как в загоне ворковала пара белых голубей.

— Может, кто-то из наших слуг остался здесь с того случая?

— А то как же. И дом, и мебель — всё забрали и продадут за неустойку. Оставь это добро без присмотра — так слухи сразу расползутся. Тогда явятся другие заимодавцы и начнут права предъявлять.

Я не спеша прошёл в дом. Отца я увидел в большой комнате, должно быть, служившей гостиной. Здесь же находился человечек с пером и счетной книгой.

— Записано, мистер Киллигрю, — говорил человечек, слегка кланяясь почти на каждом слове. — Ковёр турецкий, один — три фунта. Подушки оконные, две — десять шиллингов. Два зеркала — один фунт, три шиллинга и четыре пенни. Девять портьер для столовой — три фунта и десять шиллингов. Двадцать девять единиц оловянной посуды, двенадцать тарелок и подсвечник — два фунта, шестнадцать шиллингов и восемь пенсов. Всё записано в мельчайших подробностях.

Отец проворчал:

— И всё же прошу вас ещё раз обойти со мной весь дом. Мне необходимо узнать точную полную стоимость.

— Полную стоимость, мистер Киллигрю? Ах да, полную стоимость!..
Пара покинула кабинет через дальнюю дверь, и человечек со счетной книгой семенил за мистером Киллигрю, напоминая подобострастного молодого пса.

Я вернулся в зал. За дверью висели плащ и шляпа с пером. Неужели они даже не успели забрать личные вещи? Мне представилась Сью: стройная и красивая, она весело смеялась в тени деревьев Толверна.

Поднявшись наверх, я открыл пару дверей наугад. Во второй комнате чувствовался слабый аромат духов. Кажется, пахло сандаловым деревом, и потому-то по сей день этот аромат вновь и вновь возвращает меня в ту покинутую усадьбу, напоминая, как я нерешительно ступил в комнату Сью.