Мистер Киллигрю пребывал в самом оживлённом и приподнятом настроении и настаивал, чтобы все участвовали в новом танце под названием лаволта, привезённом им из королевского двора. Главным па этого танца был высокий прыжок. От его демонстрации и исполнения отцовское лицо раскраснелось, густые светлые волосы падали на лицо, вокруг ноздрей и между усами поблёскивали капельки пота. Странно было видеть, что отец весел, но при этом в его глазах, таких выразительных, оживления было совсем мало.

Сью Фарнаби избегала меня весь день. В нашей пьесе она исполняла роль одного из знаков Зодиака и до сих пор оставалась в пергаментной маске и с двумя деревянными рыбками на плечах. Играли джигу, и неожиданно для себя самого я пересёк зал, взял Сью за руку, и, прежде чем она успела остановиться, мы уже танцевали. Какое-то время Сью выглядела равнодушной, но после нескольких минут её танец заиграл новыми красками. Я видел, что Джонатан Аранделл из Толверна наблюдает за нами.

— Я весь день собирался поговорить с тобой, — сказал я.

Она подняла на меня взгляд, но ничего не ответила.

— После вчерашнего вечера я едва решился пригласить тебя танцевать... — продолжил я.

Она тихонько хихикнула.

— Мне очень жаль, — сказал я. — Это я просил, чтобы тебя пригласили, и теперь понимаю, что мне не следовало. Я надеюсь, что когда-нибудь я смогу наладить отношения между вашей семьёй и моей. Приложу к этому все усилия.

Она, казалось, раздумывала над моими словами, пока мы прошли очередной круг, но когда танец закончился и танцоры переводили дух перед началом следующего, а она всё молчала, я заговорил:

— Сью...

Она тронула мою руку.

— Моган, дорогой, с моей стороны было дурно тебя обманывать, но я — Гертруда Карью.

Я залился краской.

— Весь вечер я думал... Но кто же тогда Сью?

— Она просила никому не говорить.

— Вы обменялись костюмами, чтобы подшутить над гостями?

— Так захотела Сью. Не знаю зачем.

К нам приблизился Джонатан Аранделл.

— Гертруда, дорогая, тебе ещё не наскучила эта маска? Мне кажется, танцевать в ней джигу не слишком приятно.

— Моган тоже от неё не в восторге, — рассмеялась она и сняла маску, открывая растрёпанные волосы и сияющее счастьем лицо. — Я должна пойти освежиться.

— Ты знаешь, которая здесь Сью Фарнаби? — спросил я, когда девушка удалилась.

— Думаю, она уже полчаса как ушла из зала, — ответил Джонатан. — Она была негритянкой в тюрбане. Наверное, пошла смывать краску с лица.

Я медленно двинулся по коридору к северному крылу. Этой ночью ветер за стенами дул не так сильно, но то и дело повышал голос и выл, как потерянный пёс, блуждая вокруг нашего дома, огромного и беспорядочного. Я думал об этом доме — он полон жизни, красок, звуков и маленьких человеческих существ, а вокруг огромная пустота моря, река и небо, и лес, и звёзды.

В мрачном замке на краю мыса в ночной караул вышло двое; однако в ночной тьме трудно нести дозор. Самая надёжная защита и лучший сторожевой пёс — ветер и коварное беспокойное море, поскольку они всегда готовы наброситься на людей и толкнуть их на скалы Мэнаклс у мыса Додман. Говорят, на северном побережье, неподалёку от дома Аранделлов в Трерайсе, потерпел крушение корабль Армады. Обломками той Армады усеяно побережье перед Дувром, напоминая о случившемся путешественникам, следующим во Францию или, наоборот, оттуда.

В комнате наверху горел свет, и оттуда вышла Аннора Джоб. Длинные светлые косы разметались спереди на корсете. Она покосилась на меня и прошла дальше по коридору. Когда я оказался у противоположного конца коридора, то услышал, как снова закрылась дверь, и увидел какого-то мужчину, выходящего из той же комнаты. Вроде похож на Треситни Треффри, моего кузена из Фоуи.

В конце коридора две комнаты отдали ряженым для переодевания; это был всего лишь чердак под скатом крыши. Одно помещение для мужчин, другое — для женщин. Мужская комната пустовала, не считая горы нарядов; в женской находилась Сью Фарнаби. При свете единственной свечи она расчёсывала волосы перед квадратным осколком зеркала, прислонённым к деревянному ящику. Услышав меня, она обернулась.

Она пока не сняла позаимствованный наряд, однако успела смыть с лица и рук обожжённую пробковую кору.

— Сегодня я напутал, — начал я. — Принял тебя за Гертруду, а Гертруду — за тебя.

— Она только что рассказала. Неужели ты не заметил, что я выше на дюйм?

— Я думал, дело в туфлях.

— А ещё она на два дюйма полнее меня в талии.

— Прости.

— За что? Что мы отличаемся или что ты ошибся?

— Что я ошибся.

Она положила расчёску, но не взглянула на меня.

— Моган, вчера вечером мне не следовало так разговаривать с тобой.

— Ох, нет, я как раз заслужил. Мне стыдно за свою семью.

— Гертруда говорит, что это ты меня пригласил.

— Ну... да.

— Это великодушный поступок.

— Я хотел... снова тебя увидеть. Может, это эгоистично с моей стороны...

— Вовсе не эгоистично. Мне здесь понравилось.

— Ты можешь погостить ещё семь-восемь дней.

— Я уеду вместе с Гертрудой. Скорее всего, в самом конце декабря.

— А потом что будешь делать?

— Не знаю. Что-нибудь придумаю. Не порть себе Рождество из-за наших проблем.

— Вернёшься на танцы?

— Я хотела смыть сажу с лица. Видишь? Кружева успели испачкаться.

— У тебя осталось пятно на ухе.

— Где? — Она повернула голову. — Где оно? Не вижу.

— Нет, не там. Оно крохотное.

Сью протянула мне полотенце.

— Ты не мог бы его стереть, Моган?

Она стояла очень близко. Я был выше её на два или три дюйма и без труда отвёл в сторону тёмный локон волос, а затем робко потёр полотенцем самый край её уха. Моя рука опустилась на её плечо, и это прикосновение показалось мне волшебным. Сладкая истома дурманила голову. Дыхание Сью обожгло мою щёку. Я желал, чтобы и жизнь, и время навсегда застыли на этом мгновении.

Наконец я отступил, громко рассмеявшись.

— Ну вот, всё хорошо!

Нервно сглотнув, я бросил полотенце и развернулся к выходу.

— Спасибо, Моган. Идём вниз.

Она взяла меня за руку, и мы медленно прошли по первому коридору, а затем свернули во второй. Здесь мы застали врасплох нашего посыльного, Стивенса, целовавшегося с одной из дочек Карминоу. Влюблённые разорвали объятия и поспешно убежали прочь, едва мы показались из-за угла.

— Не всем нравится танцевать, — сказал я.

— У вас весело. Надеюсь, Карью задержатся до января.

— А когда Гертруда выходит за Джонатана Аранделла?

— В мае. Ей как раз тогда исполнится пятнадцать.

— Мне тоже будет пятнадцать. В феврале. А тебе?

— Мне уже пятнадцать лет. Исполнилось в прошлом месяце. Не заметишь, как мы все состаримся, — ответила она.

— Я не хочу думать о том, что ты состаришься.

Её рука сжала мою.

— Как я жалею, что не мужчина. Я бы могла отправиться по свету и добиться успеха. Или, по крайней мере, попытать удачу... И смогла бы стольким помочь отцу и матери. А женщины — они так никчёмны!

— Нет!

— С самого раннего детства я понимала, что люди вокруг меня живут совсем по-другому, — продолжила Сью. — По чистой случайности я обзавелась такими друзьями. Моя мама знакома с вашей, а ваша мама знает Бонитонов и Аранделлов. И так уж вышло, что порой... и совсем не редко... меня приглашали в дома, где моим родителям было отказано, потому что я одного возраста с детьми хозяев, потому что у меня хорошие манеры и я неглупа. Но они были другими, я всегда чувствовала это, а теперь эта разница стала невыносимой — после того как мой отец разорился, а твой отец оказался безжалостен. Мои друзья живут в другом мире, Моган. И этот мир навсегда закрыт для меня.

— Думаешь, для меня он открыт?

— Просто... Мне кажется, для тебя нет особой разницы. Пусть твоя... мать никому не известна, зато твой отец — самый уважаемый человек в наших краях. Он в любом случае устроит твою жизнь или хотя бы оставит тебя при себе. Пока жив отец, ты ни в чём не будешь нуждаться. Но и после его смерти останешься одним из Киллигрю, и у тебя будет родня среди самых могущественных людей страны.

Когда мы ступили в большой зал, навстречу нам вышел Белемус, сопровождаемый беспорядочным перезвоном, поскольку на его голове был шутовской колпак с бубенчиками.

— Ага! — воскликнул он, едва нас увидев. — Нынче вечером в нашем доме столько неожиданных и приятных встреч. Похоже, Моган, язык твой сейчас чёрен, как ночь.

— О чём это ты?

Он посмотрел на Сью, рассмеялся и вприпрыжку побежал по коридору.

— Приношу извинения за кузена. Роль шута повредила его рассудок.

Она остановилась, посмотрела на меня своим особенным благоразумным, но в тоже время игривым взглядом, и открыла дверь в зал. Сразу же весь свет, тепло и шум вырвались наружу, словно пламя из печи. Они танцевали хоровод. Мой отец и его гости танцевали, вставая в круги по восемь человек, в одном конце зала, а ряженые и слуги — в другом.

Джоб, Карминоу и Фостер напивались пивом из бочки у дальней двери. Мачеха разговаривала с пастором Мертером, который пришел позвать младших детей спать. В углу за камином Генри Найветт, леди Джоэль и Дигби Бонитон играли в кости. Один из канделябров соскользнул набок, свечи мерзко воняли, и с них капал воск. Все играли в ту самую игру на восьмерых человек, в которой нужно маневрировать так, чтобы избежать попадания этих вонючих капель и подставить под них своего партнёра. Три собаки проскользнули в неохраняемую дверь и дрались из-за лебединых костей, разбросанных по полу.

Сью, которая отпустила мою руку при появлении Белемуса, взяла её вновь.

— Хочешь присоединиться? — громко спросил я.

— Нет, давай лучше постоим и посмотрим.

Я был счастлив, чувствуя ее руку в своей. Был рад, что она снова стала моим другом, и меня нисколько не беспокоила ошибочность выводов Белемуса или мысли о том, насколько счастливее я был бы, будь они верными.

Мистер Киллигрю всю ночь играл с гостями в кости. Только к рассвету все, кроме леди Джоэль и Дигби Бонитона, разошлись спать. Мистер Киллигрю оказался в выигрыше, чему был очень рад, но из-за этих ночных посиделок все окончательно проснулись только к вечеру следующего дня, посвященного святому Иоанну. Джон и Синобия Энис прибыли уже после захода солнца. Джон был на три недели моложе меня, а Синобии недавно исполнился двадцать один год.