— Оставь в покое мальчика, Джон, — вставила слово бабушка и тяжело закашлялась. — Пусть сам усвоит эти ценные уроки.

Отец сделал большой глоток из кружки.

— Уроки усвоит каждый, но для кого-то будет уже поздновато. Если бы я мог вернуться лет на двадцать назад, я бы сделал что-нибудь одно. Я мог бы остаться на своей земле и не покидать её, наливаясь соком и богатея, как Боскауэн, что живёт на том берегу реки. Или мог бы провести жизнь при дворе, пользуясь всеми благами и почестями, как это сделал Рэли. Но двум богам служить нельзя — обязательно останешься с носом...

— Чтобы мальчик чему-нибудь научился, — возразила леди Киллигрю, — не нужны книги и наставления. Он должен отправиться в свет и познать его самостоятельно. Проживание в стенах Арвнака не идёт ему на пользу.

— Я этого не заметил, — ответил отец.

— Зато другие заметили.

Отец достал из кармана зеркальце и стал закручивать кончики усов кверху.
— Не сейчас. Всему своё время.

— Кто моя мать, сэр? — спросил я.

— Видишь, — подытожила леди Киллигрю.

— Твоя мать, сынок, отправилась блаженствовать на небеса. Сразу после твоего рождения. Кем она была — уже не имеет никакого значения. Радуйся, что я твой отец.

— Многие парнишки младше Могана умеют постоять за себя, — сказала леди Киллигрю. — Джон, у тебя у самого большая семья, и она всё увеличивается. Саженцы вырастают хилыми, если их загораживают высокие деревья.

Поздно вечером я услышал их разговор о Рэли. Генри Найветт заявил, что тот надменный и самонадеянный, сидел такой молчаливый за ужином, словно ниже его достоинства с кем-либо здесь общаться.

— Полагаю, дело не совсем в этом, — отозвался отец. — Его разозлило, что он затеял эту поездку, подготовил команду и отчасти профинансировал экспедицию, а его лишили руководства и велели вернуться ко двору, как только экспедиция оказалась готова отправиться в путь.

— Когда он тебе рассказал? — вдруг спросила леди Киллигрю.

— Перед уходом. Вместо него поедет Фробишер, он получит командование. Граф Эссекс в немилости, теперь у королевы в фаворитах Уолтер, и она не хочет отпускать его от себя. Но с такой переменчивой женщиной он ходит по краю пропасти.

— Я бы не прочь ходить по такому же краю пропасти, вот только мне не предложили, — ковыряясь в зубах, проговорил Генри Найветт.

Сын моей бабки от первого брака — дряхлый мужчина под пятьдесят, с длинным носом и скошенным подбородком. Он ходил так, словно в его суставах булькала вода, и всегда надевал во время трапезы шапочку, чтобы волосы ненароком не попали в пищу. У них с мистером Киллигрю всегда были сложные отношения.

— Ох, вы всё ратуете за Рэли, — сказал мистер Найветт, — однако нам известно, что в Лондоне это самый одиозный человек, могу даже объяснить почему. Он взялся незнамо откуда. Его чуть не осудили как атеиста и богохульника. А теперь он живёт припеваючи с патентом на винный откуп и лицензией на экспорт сукна, помыкая королевой и её личной гвардией, а с простыми людьми обращается как с грязью! Вы думаете, его расстроило, что его лишили возможности сражаться с испанцами? А я вот так не считаю. Ему сполна хватит испанских приключений в королевской спальне.

— Завистливые языки всегда извратят всю историю возвышения человека, — высказался отец. — Он многое сделал для рабочих с оловянных рудников нашего графства, и те от него в восторге. Что же касается его власти над королевой, если бы ты виделся с ней столько же, сколько я, то понял бы, что ею не получится помыкать. Она дёргает за ниточки, а остальные пляшут. Уж поверь.

За весь июнь не выпало ни капли дождя, и дули тёплые морские ветра. Лучшее лето за последние годы.

В полумиле от наших ворот, на берегу реки близ Пенрина, находилась старинная соборная церковь святого Томаса из Гласни. Во времена моего прадеда, когда в Англии господствовал католицизм, это был центр церковной жизни всего крайнего запада. Огромное и роскошное строение, с трапезной, капитулом, опочивальнями для каноников, лазаретом и многочисленными хозяйственными постройками. Теперь же осталась одна только церковь — всё остальное разрушили. От часовни, построенной в честь святого Томаса Бекета, осталась лишь колокольня. Всякий раз, гуляя по монастырю, я замечал, что с крыш всё больше растаскивали свинец, камни постепенно уносили — возводить фермерские дома. Окна разбили, цветные витражи украли, двери сорвали с петель.

Даже в мостовой не хватало многих крупных камней, и в зияющих пустотах бурно росли крапива, купырь и синяк.

Мы, дети, бывали здесь нечасто: отсюда было рукой подать до Пенрина, а семью Киллигрю не особо жаловали в городе. На возвышенности стояла разрушенная ветряная мельница. Когда-то монахи мололи на ней зерно. Затем сооружение поочерёдно заняли сначала один, а затем другой мельник из Пенрина. Но все знали, что мельница проклята, а последний её владелец удавился, повесившись на массивной балке. С тех пор постройку забросили, и мельница рассыпалась точно так же, как и прочие здания общины. Здесь нашла пристанище ведьма по имени Кэтрин Футмаркер. Эту женщину изгнали из Пенрина за то, что она превратила в жабу какую-то соседскую животину. Здесь, среди руин, Кэтрин никто не трогал отчасти потому, что люди её боялись, а отчасти потому, что она была способна прекратить падёж скота и овец, так что творимое ведьмой благо перевешивало зло.

Хотя ведьма и наводила ужас на детей Арвнака, опасность и запреты нередко оказывали обратное действие и влекли нас к проклятой мельнице. Дважды нам удалось увидеть её — женщину, своей худобой и высоким ростом напоминавшую мою бабку. Кэтрин широко шагала среди папоротников, и однажды на её плече сидела галка, а в другой раз за ведьмой следовал огромный чёрный пёс. Причём Белемус клялся, что пёс на самом деле вовсе не пёс. Мы хотели забросать ведьму камнями, но так и не решились.

За последний год я сдружился, и даже, может быть, чересчур, с кухаркой Мэг Левант. Порой около одиннадцати утра я бочком пробирался в небольшую кухоньку — туда, где она готовила обед. Мэг мыла подносы или чистила ножи, а я норовил стянуть кусочек-другой марципана, чтобы перебить аппетит. После общения с чопорным пастором Мертером мне была особенно приятна компания Мэг — весёлой рыжеволосой девушки семнадцати лет, милой и симпатичной. Летними вечерами после молитвы у нас оставалось полчаса перед сном, и я охотно помогал Мэг управиться со свечами и щипцами для снятия нагара.

— Мэг, кем была моя мать? — спросил я ее как-то вечером.

Она уставилась на меня так, словно я загадал ей загадку Сфинкса.

— Ваша мать, мастер Моган? Откуда же мне знать?

— Ты старше меня. И живёшь здесь столько лет. Наверняка кто-нибудь тебе проболтался.

— С чего бы это?

— Прислуга болтает. О чём они говорят между собой?

— Следите за свечой: ваша бабушка кривых свечей не потерпит... Слуги говорят, что вы появились в доме совсем крошкой, вам было несколько месяцев. Вашей кормилицей была старая Сара Эмбл, что скончалась от водянки три года назад. Вам следовало расспросить об этом ее, пока она была жива.

— Поклянись, что ничего не знаешь.

— Если бы могла, я бы поклялась. Но я не умею и не буду. А теперь пора идти, юноша, или нам обоим достанется от Розуорна.

Я преградил ей путь:

— Кто может знать, Мэг?

Она нахмурилась и осмотрела меня с ног до головы.

— Как вы выросли. Вы перерастёте меня ещё до Рождества. Разве трудно расспросить вашего папеньку?

— Я спрашивал, но он не говорит.

— Тогда, возможно, это секрет, который следует сохранить.

— Только не от меня. Кто ещё может знать?

— Я подумаю и скажу.

— Подумай сейчас.

Мэг попыталась меня оттолкнуть. Я подхватил её под мышки. Она пронзительно взвизгнула.

— Не трогайте меня так! Если кто-нибудь увидит, вас высекут.

— Мне наплевать.

Она посмотрела на меня искоса и взяла в руки большой ветвистый канделябр с пятью сальными свечами для кухни.

— Каков нахал. Если вы так любопытны и бесстрашны, то почему бы вам не спросить об этом Кэтрин Футмаркер?

Я позволил Мэг пройти.

— А она знает? Правда? Ты так думаешь?

Девушка обернулась и ответила:

— Если и не знает, то подскажет, к кому обратиться.

В конце месяца младший брат отца, Саймон, его жена и двое детей приехали к нам на продолжительный летний отдых — как и всегда, когда столицу посещала чума. Жизнерадостный, добросердечный и шумный Саймон постоянно проводил время с моим отцом за игрой в кости или, когда они уговаривали присоединиться и Генри Найветта — в брелан. Саймон и мой другой дядюшка, Томас, были каким-то образом связаны с королевским двором. В отличие от дядюшек моего отца, Уильяма и сэра Генри, они, кажется, не имели определённых доходов, однако жили на широкую ногу и держали кредиторов на расстоянии.

Саймон принёс нам весть, что Рэли тайно заключил брак с одной из фрейлин королевы и в должное время покаялся перед ней в этом грехе. Спустя неделю он и его невеста оказались в Тауэре, в отдельных камерах, как с громовым хохотом пояснил дядя Саймон, совсем непригодных для птичек-неразлучников. Саймон не любил сэра Уолтера.

С появлением в доме ещё двух детей интенсивность нашей учёбы уменьшилась. Мы проводили больше времени на реке, купались в бухте на каком-нибудь из песчаных пляжей. В том тёплом августе и начале сентября жизнь была легка и прекрасна. Разговоры о вторжении стихли, сообщений о вражеских кораблях не поступало всё лето. Иногда во время прогулок на глаза попадалась старая мельница за Пенрином, и я вспоминал о словах Мэг Левант.

В середине сентября миссис Саймон Киллигрю и двое её детей уехали в Сомерсет, но дядя Саймон остался. Спустя несколько дней после отъезда его семьи он отправился в очередную вылазку вместе с моим отцом, Белемуса они прихватили с собой. Остальные дети проводили тот день на озере с лебедями, только я подхватил небольшую простуду, был пролечен пиявками и оставлен в постели. И я знал, что никто не станет искать меня раньше ужина.