— Выпрыгнули выпрыгнули! — закричали мальчишки. Сердобольная старушка в пенсне перекрестилась.

— Слава те господи. Спас.

Полковник Зыков, не отрывая глаз от бинокля, с досадой, выплюнул погасшую папиросу.

— Почему выпрыгнули только двое? Что случилось с третьим? Обгорел или струсил? — окликнув вестового, полковник строго спросил: — Приказ передали?

Вестовой потупился,

— Не успели, товарищ полковник.

— Растяпы, — резко проговорил Зыков.— Не радисты, а рохли какие-то… На борту остался командир корабля, машина может с минуты на минуту взорваться.

Полковник торопливо подошел к командной станции и взял микрофон.

— Чичков! Чичков! — закричал он. — Приказываю немедленно прыгать!

Охваченный пламенем самолет снова пулей взлетел вверх и рванулся навстречу ветру. Летчик упорно боролся с огнем и добился-таки своего — далеко отбросил в небо дымное облако. Освободившаяся от огня машина уже шла к земле, оставляя за собой тонкий шлейф гари.

Один за другим последовали приказы командира полка.

— Срочно вызвать машину скорой помощи, всем, не занятым в наряде, покинуть старт.

Самолет, развернувшись, пошел на посадку. Он приземлился поперек полосы и не вырулил, как обычно, к стоянке, а выкатился к противоположному концу аэродрома и там замер, пышущий, как печь, жаром, Из кабины вылез летчик и как-то медленно, словно после долгого сна, устало расправив широкие плечи пошел к старту　

Навстречу ему неслась кавалькада машин: командирская эмка, скорая помощь, пожарная, Поравнявшись с летчиком, эмка резко затормозила. Из нее первым вылез полковник Зыков, рослый, горбоносый, свирепый на вид мужчина с рыжей бородой, без усов. При виде полковника Павел выпрямился и, четко вскинув к правому виску руку, застыл на месте. Из-под опаленного огнем, порыжевшего шлема к веснушчатому чуть вздернутому носу его легла морщинка. Зыков окинул летчика внимательным взглядом и, убедившись, что огонь только слегка лизнул его, загрохотал басом:　

— Ты что же это, развлекать нас задумал! Акробатикой в небе занялся?　

Павел виновато потупил взгляд. Он, как и все молодые, не знающие полковника летчики, называл его не иначе как страшной грозой, считал злым и придирчивым.　

— Что казанскою сиротою прикинулся? — не унимался полковник. — Приказ слышал?　

Дымов, взглянув на потупившегося широкоплечего летчика, сразу узнал в нем своего знакомого.　

«Так ведь это же Павел! Вот здорово! Летчик что надо, хорош». Дымова подмывало заговориь с Павликом, но свирепый вид Зыкова сдержал его.　

«У полковника высшая точка кипения, — усмехнулся он про себя, — надо подождать, пусть немного остынет».　

Полковничий бас продолжал грохотать:　

— Я приказал покинуть машину! А ты что творишь? Экипаж выбросил, а у самого смелость мышиная? Так, что ли?　

Павлик, не поднимая глаз, молча покручивал в руках ремешок планшета.

— Что, язык корова сжевала? Машина почему загорелась?　

— Потек бензобак.

— Надо было немедленно идти на посадку.　

— Машина могла бы сгореть…　

— Машина, машина! А рисковать людьми лучше, считаешь?　

— Риск, товарищ полковник, был бы совсем пустяковый, если бы я сообразил сразу же переключиться на правый бак, стряхнуть пламя и идти посадку. А я вспомнил об этом после того, как выпрыгнул экипаж. Разрешите спросить: как они?　

— Экипаж тоже тебя стоит! Штурман хоть приземлился нормально. А радист — какой это к черту летчик — на крышу упал, ногу вывихнул.　

— Моя вина, товарищ полковник.　

— Чепуху мелешь. Обращаться с парашютом всех вас учили. А твой радист вместо того, чтобы строну подтянуть, как у, тещи в гостях на диване, расселся. Думал ему перину полковник подстелит. Ты лучше скажи мне, почему сам прыгать не стал? Тоже парашюта не знаешь?

— Машину жалко, товарищ полковник.　

— Опять про машину! — закричал Зыков. — По-твоему, машина дороже летчика, так, что ли? На тебя вот такого, пока летать научили, сколько государство денег ухлопало — два самолета построить можно. Да еще отец с матерью сколько истратили. Думаешь, мало?　

— Отца у меня нет.　

Зыков чуть удивленно приподнял густые широкие брови. Тон его заметно смягчился.　

— Запомни, Чичков. И собой и людьми рисковать запрещаю. Прав тебе таких не даю. Понятно?　

— Понятно, товарищ полковник.　— То-то. А сейчас валяй отдыхай. Да не домой, а прямиком на гауптвахту. Посидишь суток десять, потом зайдешь, поговорим еще. Приказ командира — закон. Нарушать никому на позволю.　

Павел выпрямился и, заливаясь краской стыда, впервые посмотрел на стоящих в сторонке летчиков. «Дымов! Аркадий Григорьевич!»　

Что-то совсем отеческое светилось в карих и вовсе не рассерженных, а, напротив, веселых глазах Дымова. С трудом поборол в себе Павел мальчишеское желание броситься на шею Аркадию Григорьевичу.　

Приниженный, стоял Павел перед полковником, бестолково теребил подвижными музыкальными пальцами ремешок планшета и не знал, что предпринять. Наконец он круто повернулся, сделал было шаг, и, оглянувшись, в нерешительности затоптался на месте. Дымов понял его и одобрительно кивнул.　

— Идите, товарищ Чичков. Я загляну…　

Оттого что Дымов впервые назвал его официально, у Павла стало на душе еще горше. Не оглядываясь, он зашагал к воротам аэродрома. Зыков проводил его взглядом, повернувшись, увидел летчиков.　

— Что за сборище? Комиссар, что это? Делать им нечего? А ну, гони их сейчас же к своим машинам. Марш по местам! Р-р-аз-бол-тан-ность! Анархия!　

Летчики, словно от взорвавшейся бомбы, врассыпную разбежались по аэродрому.　

Лицо Зыкова сразу же приняло добродушное выражение, обмякло, в уголках глаз задрожали морщинки.　

— Как, Аркадий Григорьевич, летуны, а? Чичков-то, Чичков... Орел. Экипаж спас, машину! А какая скромница, а? Скажу по секрету, даже на гауптвахту жаль отправлять. Молодец ведь какой…　

— Жестоко, Геннадий Степанович, жестоко, — мягко прервал Зыкова Дымов. — Мне кажется, на первый раз ему и замечания через край бы хватило.　

— Хватило бы, говоришь? Ох, комиссар, комиссар, как бы ты мне своею гуманностью летунов не избаловал. Раз сошло такому Чичкову, два, а на третий опять фортель выкинет.

— Этот не выкинет, Геннадий Степанович, знаю.　

— Посмотрим, посмотрим… — неопределенно пробурчал Зыков и, схватившись рукой за поясницу, поморщился: — Ограничитель мой, радикулит, понимаешь… Чуть распущу нервы, тут же одергивает. Да ведь как колет, проклятый, прямо слезу вышибает… Арктика подвела. Там застудил… Ну что же мы стали, Аркадий Григорьевич. Поедем обедать, с дорожки коньячком угощу. В отпуске-то хоть рюмочку проглотил?　

Дымов отрицательно качнул головой.　

— Святой у меня комиссар, прямо святой… — улыбнулся Зыков, беря Дымова под руку. — Мне вот тоже алкоголь на идет, рюмочку выпью — на утро болею.　

— Ну и оставьте его в покое, бросьте,— посоветовал Дымов.　

— Пить бросить, курить бросить, ну и жену еще бросить… Потом на божничку встать. Молитесь, летуны, на своего командира.　

Павел подходил к воротам аэродрома, когда его догнала командирская эмка. На этот раз спокойный, чуть надтреснутый полковничий бас окликнул:　

— Чичков!　

— Слушаю, товарищ полковник! — вновь напрягаясь, вытянулся Павел.　

— Гауптвахту отставить. Тут вот корреспондент нашей газеты тобой интересуется, когда тебе с нею свиданье назначить?　

Из машины вышла девушка и, бегло взглянув на Чичкова, повернулась к полковнику.　

— Не беспокойтесь, Геннадий Степанович, я с ним договорюсь сама.　

— Стало быть, сватов не потребовалось,— разглаживая густую рыжую, словно золотой слиток, бороду, улыбнулся полковник, — вам, конечно, виднее. Я больше не нужен, Наталья Семеновна?　На сегодня достаточно, мучить вас больше не буду.　После интервью с молодым летчиком прошу на чаек, а то моя мать в обиде останется… Знает ведь, что приехала, я ей звонил, ждет.