«Ух и какой же я олух,— вздохнул он. — Даже по имени ее назвать не решился. Что она подумает?»　

В открытые окна, пытаясь укрыться от жаркого солнца, лезут ветки сирени. Павел сбросил с плеча планшет, повесил фуражку на вешалку и сел на подоконник. Наташа… Вот пришла, взбудоражила мысли, смутила покой. Зачем?　

— А-а-а, герой дня!—заставил оглянуться Павла задорный голос летчика Рошата Майко.　Молодчина, Пашка, по-моему действуешь. Раз — и нет огонька на самолете, как от комара отмахнулся. Здорово! — Майко хитровато подмигнул вошедшему с ним механику Козлову.— А что, Паша, струсил небось. По совести?　

— Немножко было,— усмехаясь, сознался Павел.　

— В баню идти не придется?　— Зачем?　

— Бельишко менять.　

Рошат важно уселся на стул, расстегнул тугой воротничок гимнастерки. Размашистые, связанные черным пухом волос у переносицы брови его изогнулись. Лицо приняло чуть-чуть свирепое выражение. Копируя командира полка, Майко строгим, не терпящим возражения голосом прикрикнул:　

— Отставить разговоры, товарищ Чичков. Слушайте меня, батенька. В баньку зарулите попозднее, а сейчас прошу вас распорядиться: за храбрость и мужество, проявленные в последнем полете, с вас полагается… — Рошат опять подмигнул Козлову, — сколько, Серега?　

— По чарке.　

— Да, да, по чарке, которой лошадок мой батя поил , — поддержал Майко.　

— Я же не пью, ребята.　

— Не пьешь? Нюхаешь, да? Отговорки, товарищ Чичков… А я что, по-твоему, пьяница? В другое время мне алкоголь даром не нужен. А сейчас выпью. Как же это не выпить, скажи? Лучший друг героизм проявил, полковника восхитил, корреспондентов бегать за собой заставил, весь гарнизон о нем, словно улей, гудит… Нет уж, Пашка, ты хвостом не крути.　

Рошат ястребом налетел на товарища и, схватив под мышки, легонько подталкивая коленом, потащил к двери. Толкнув Павла в коридор, кинул ему вслед фуражку,　

— Забирай свои пожитки, зазнайка. Мы тебя знать не хотим. Ишь какой герой объявился. На друзей ноль внимания! К черту катись. Ищи себе новых.　

Павел просунул в полуоткрытую дверь голову.　

— Предупреждаю… Пить будете одни.　

— Тащи, тащи, там разберемся! — сердито крикнул Рошат.

Павел решительно подтянул широкий ремень и прямо, по форме (а не как его друг Майко, с лихостью набекрень) надел фуражку. В застегнутой на все пуговицы гимнастерке с белоснежным подворотником и до глянца начищенных сапогах он мог бы произвести впечатление щеголя командира, у которого превыше всего — внешность, если бы не развалистая походка и не вмещающийся под фуражкой длинный и густой, отливающий бронзой чуб. Военная форма оттеняла широкие плечи и грудь Павла, придавая его добродушному мягкому лицу больше мужества. С гимнастеркой, портупеей и широким со звездою ремнем он освоился быстро и настолько хорошо, что со стороны казалось, будто проходил он в них всю свою двадцатичетырехлетнюю жизнь. Единственное, что смущало его, что не давало забыть доармейские годы, — это руки. Большие и непомерно широкие, прежде они мирно покоились в просторных карманах гражданских брюк, теперь же их девать было решительно некуда, и Павел то толкал их за широкий ремень, то назад, то, вопреки армейскому уставу, по старой привычке, в карманы.

— В самолете, Чичков, твои руки всегда нужное место находят, а вот на земле, хоть руби их, лишние, — не однажды замечал командир эскадрильи Кашуба.

— А куда же такие лопаты денешь! — шутя вступался за друга Рошат. — Тяжело за собой всю жизнь волочить!

Павел, словно диковинную находку, внимательно рассматривал свои руки, и крупные пухлые губы его расплывались в виноватой улыбке.

В магазине молодая продавщица вежливо спросила, что ему надо.

— Ведро русской горькой, — не то серьезно, не то шутя заявил Павел.

— Ведрами продаем керосин.

— Разве? Тогда давайте бутылками.

— Сколько?

Павлик замялся:

— Дюжину, полторы...

— Точнее, товарищ!

— Давайте хоть дюжины полторы.

Девушка стала выставлять перед летчиком батареи бутылок.

— Восемнадцать... Еще что?

— Что? Закуски, наверно, надо. Колбасы, шпрот, сыра, можно конфет.

— Каких?

— Все равно, какие лучше.

Продавщица кокетливо улыбнулась.

— Я же не знаю, какие ваша девушка любит.

— Какая там девушка…

Когда все покупки были выложены на прилавок, Павел долго возился, силясь захватить их своими «лопатами».

Дверь комнаты оказалась закрытой, и, так как руки были заняты, Павел вынужден был постучаться носком сапога.　

— А, именинник! — распахнув перед ним половину двери, весело закричал Рошат. — Милости просим. Маэстро, марш!　

Трое находящихся в комнате летчиков дружно запели:　

Павел, стараясь придерживаться такта музыки, важно прошагал к столу и аккуратно опустил на него свертки.　

— Командуй, Рошатик.　

— Наконец-то ты в люди выходишь,— похвалил Майко, начиная хозяйничать за столом.　

Павел прихватил в соседней комнате стаканы и чашки, помог Майко навести на столе нужный порядок. За столом собрались все соседи по комнате. Рошат щедро оделял всех вином.　

— За Пашкин полет надо? Как считаешь?　

Рошат первый поднял стакан. Вместо водки Павел налил себе из графина воды.　

— Пашка, предательство! — заорал Рошат.　

В это время в дверь громко постучались.　

— Лейтенант Майко, к телефону!　

— Тихо, товарищи! Вынужденная! — подмигнул Рошат и, опустив стакан на стол, выскочил в коридор. Через несколько минут он вернулся озабоченный.　

— Пашкины крестины переносятся на… На воскресенье, нет, рановато, на вторник, пожалуй.　

— Что случилось, Рошат? — спросил Павлик.　

— Командир полка вызывает. Завтра в пять ноль-ноль вылетаю в Баку с Костюшко.　За второго?　За второго на новой матчасти. Приказано овладеть пассажирской коровкой. Командир полка заявил — на всякий пожарный случай.　

Рошат Майко считался летчиком-универсалом. Он с одинаковым успехом летал как на истребителях, так и на бомбардировщиках. Полет на транспортной машине он принял как кровную для себя обиду.　

— Не знают, какую дыру мною заткнуть,— ворчал он, направляясь в штаб,　

Спустя полчаса он стоял перед Зыковым и пощипывал узенькие стрелки усов.　

— По вашему приказанию прибыл!　

— Задание знаешь? — спросил его Зыков.　

— Да, ознакомился.　

— Карту с собой захватил?　

— Нет, не успел.　

— Что? — закричал Зыков. — Без няньки не можете? (В минуты раздражения он всегда переходил с летчиками на «вы».) Может, мне за вас карту готовить?　

— Это же обязанность штурмана корабля, товарищ полковник, — не робея, заметил Рошат.

— Цыпленок курицу учит! Война, скажем, завтра, штурмана в полете убьют, что же, садиться будете или лететь на аллаxa! Нет, батенька мой. Работу штурмана поручаю вам, по совместительству. Ясно?

— Ясно, товарищ полковник. Можно идти в штурманскую?

— Идите. Да чтобы через час карта с маршрутом у меня на столе лежала.

— Есть на столе, товарищ полковник.

Рошат легко, как балерина, крутнулся на месте и неслышно вышел из кабинета.

— Этого орла знаешь? — спросил Зыков у сидящего в кресле Дымова.

— Ну а как же? Майко. Летчики его любят, Цыганком все зовут?

— Хорош?

— Если голову до времени не сломает, пойдет далеко. Прихвастнуть любит, покрасоваться, скромности маловато, зато с огоньком, препятствия, как хорошая лошадь, берет с ходу.

— В моем характере, — улыбнулся Зыков.

— С ним нам возни хватит, — угрюмо заметил Дымов.

Карту за Майко подготовил Павел. Вечером, лежа в постели Рошат разговорился.

— А знаешь, Пашка, как я летчиком стал? Из-за юбки одной. Рассказать?

— Давай, расскажи.

В памяти Майко всплыла ободранная брезентовая кибитка, пара разномастных худых лошадей, украшенная бубенцами сбруя и длинный и гибкий, как змея, отцовский бич, от, которого изрядно доставалось не только измученным в постоянной лихой езде коням, но под горячую руку отца и ему, юркому мальчишке.