— Курс мал, — пробурчал Костюшко и отвел нолик гирокомпаса на семь градусов.— Ветер ты, что же, в расчет не берешь?　

Виноватый взгляд Майко запрыгал по карте.　

— Не учел, товарищ командир, точно.　

Под самолетом — степь. Ветер, играя тенями, то гнал по ней легкую зыбь, то мутил зеленое море темными всплесками, и тогда оно казалось Рошату бездонно глубоким и, как в шторм, злым.

— Мы зачем в Баклашинскую? — осторожно спросил он командира.　

Костюшко недружелюбно посмотрел на пилота.　

— Погода по трассе дрянь. На ура не летаю…　

Майко, недоумевая, взглянул на горизонт. Небо было по-прежнему чистым, прозрачным, и даже облака растаяли в веселой, праздничной синеве дня.　

— Передай на  базу, жестом подозвав к себе радиста, приказал Костюшко:

— Садимся аэродром Баклашинская. По трассе штормовая погода.　

Димочка испуганно посмотрел в стекло кабины.　

— Штормовая? Где?　

Костюшко сердито дернул углом рта.　

— Приказ командира слышал?　Слышал.　Выполняй.　

Радист обменялся недоуменным взглядом с Майко и поспешил на свое сиденье.　

Как это командир узнал вперед погоду помимо него, радиста,— забеспокоился Димочка. — В эфире спокойно… Странно... быть может, командир получил эти данные еще в Ростове? Так ведь прошло уже два с лишним часа. Погода на трассе могла пять раз измениться. Не понимая действий командира, радист механически выстукивал позывные радиостанции базы.　

Аэродром Баклашинской оказался совсем маленьким и больше походил на временную посадочную площадку. На нем не было ни одного капитального строения, бетонированной площадки, а размеры посадочной полосы позволяли только-только, как говорят в этом случае летчики, впритык, посадить большой пассажирский корабль.　

Обойдя аэродром по кругу, Костюшко повел самолет на посадку. Майко старался не пропустить малейшего его движения. Трудно и теоретически почти невозможно уловить плавные толчки и повороты штурвала. Как записать, как отложить их в памяти, как повторить затем в точности? Да и нужно ли — в точности?　

Быстрым энергичным взглядом окидывает Цыганок показания приборов: следит за высотой, за скоростью, за бензочасами. Самолет перешел в планирование. Гулкий рокот моторов утих, сменился свистящим шипением ударяющего в борт ветра.　

Земля. Самолет, мягко покачиваясь с крыла на крыло, покатился по примятой сухой траве летного поля. Едва он остановился, как к входной дверке кабинки подкатил фордик. Плотный, в желтом кожаном реглане летчик, козырнув вылезающему из самолета Костюшко, спокойно спросил:　

— Откуда?　

Командир корабля подал документы.　

— Погода на трассе нелетная, — коротко пояснил он.　

— Вы Костюшко? — удивленно поднял брови летчик в реглане. — Рад познакомиться, я вас немного знаю.— Затем представился: — Командир части Поромский. Значит, помогло несчастье, так ведь... как, простите, по имени-отчеству?　

— Иван Глебович.　

— Говорите, погодка неважная? Что ж, будьте гостями, заночуйте у нас. Прошу вас, Иван Глебович,— раскрывая дверку машины, вежливо пригласил гостя Поромский.　

Костюшко уехал, не сказав ни слова товарищам. В полном неведении остались не только находящиеся на борту пассажиры, но и члены экипажа.　

Летнее солнце безжалостно жгло землю. Кабины самолета через несколько минут превратились в духовки: к накаленному металлу невозможно стало притронуться.　

Спасаясь от нестерпимого зноя, люди спрятались в тень под размашистые крылья машины. Пассажиры расстелили на земле газеты, разложили на них закуски, бутылки лимонада, пиво.　

Летчиков, вылетевших на заре без завтрака, донимал голод. Они роптали на командира, избегали смотреть в сторону обедающих пассажиров. Как ни старались авиаторы скрыть мучивший их голод, это им не удалось.　

— Давай-ка, хлопцы, к нашему шалашу,— подошел к летчикам полный военный в форме танкиста, — командир-то, видно, у вас не очень заботлив, уехал — и делу конец. Прошу подсаживаться, трапезу вместе разделим. Без заправки далеко не уедешь, по собственной практике знаю. Мало заправиться, надо еще и кое-какой запасец иметь, верно?　

Толстяк легонько похлопал себя по круглому животу.　

Окинув товарищей веселым взглядом, Майко отважился первый.　

— Меня, например, можно не уговаривать,— поднялся он, — люблю, как говорят, повеселиться, особенно поесть.　

Вслед за Рошатом в кружок пассажиров подсели механик Козлов и радист Димочка.　

Длинные тени неуклюжими пятнами расстелились по аэродрому. Солнце пошло на закат.　

— Долго командир дела там справляет, похоже, что и ночевать под плоскостями придется, — пробурчал Рошат, расстилая на земле куртку.　

— Кажется, едет! — заметил Димочка, указывая на мчавшуюся к самолету полуторку.　

До отказа заполненная людьми автомашина остановилась.　

Из кабины степенно и важно вылез Костюшко. Кирпичнокрасное лицо, всегда такое скрытное, как будто не выражающее мыслей, на этот раз было добродушным и простецким. Глубокие морщинки на лбу командира расправились, а в небольших желтоватых глазах светилась озорная, как у мальчишки, радость. Старый летчик напоминал теперь обыкновенного деревенского парня: слегка неуклюжего, грубоватого, податливого на веселую шутку.　

— Чего приуныл, черномазый. — покровительственно кивнул он Рошату, — кишки подвело? Потерпи еще малость. Минут через тридцать обед вам сготовят. Отменный обед, наш, казацкий.　

— Да мы уже немного заправились! — отозвался Майко.　

— Тогда по местам! Живо!　

Рошат с присущей ему стремительностью забежал в кабину, сел за штурвал. Он слышал, как от поспешного топота ног задрожала машина. Пассажиры торопились занять места.　

— От винта! — крикнул Костюшко.　

— Товарищ командир, пассажиры не сели,— напомнил ему механик.　

— Пассажиров ссадить на землю.　

— Почему так?　

— Запускай моторы! — сердито гаркнул Костюшко.　

— Сейчас! Товарищи пассажиры, прошу временно выйти.　

— В чем дело?　Разве мы не полетим?　Да чего же вы молчите, отвечайте, когда вас спрашивают.　

Механик недоуменно пожал богатырскими плечами.　

— Побыстрее, пожалуйста　

Сильная струя ветра отбросила стремянку, отмела подальше от самолета людей с чемоданами, заглушая их возмущенные крики, понесла вместе с пылью по аэродрому обрывки бумаги, бутылки и пустые консервные банки.　

— Выруливай! — повернул к Майко разгоряченное лицо Костюшко.　

Рошат, удивленный оказанным ему доверием, попросил командира растормозить заднее колесо, осторожно передвигая сектора газа, подрулил к старту.　

Костюшко открыл боковое окно, высунув в него руку, попросил разрешение на взлет. Только когда машина стремительно понеслась по взлетной дорожке, когда Костюшко, потянув на себя штурвал, привычно скомандовал механику: «Шасси!» — Рошат заметил, что пилотская кабина до отказа наполнена людьми. Бестолково толкаясь и тыкая пальцами в окно, они о чем-то спорили, кричали, испуганно взвизгивали и смеялись.　

— Ванюша, Ваня! Правь к речке, к нашей избе! — громче тех вскрикивала полная румяная женщина, навалившись пышной тяжелой грудью на плечо Костюшко.　

Рошат понял, что все эти столпившиеся в кабине женщины и мужчины, очевидно, очень близкие командиру люди, в изрядном хмелю, что в сутолоке, шуме и тесноте, сковывавших чересчур вольные движения командира, недалеко до беды…　

Большая пассажирская машина то чайкой взмывала ввысь, от чего спина словно прирастала к спинке кресла, то камнем падала вниз, несясь над станицей низко-низко над крышами домиков. Рошат видел, как в страхе приседали идущие по улице казачки, как от яростного, несущегося за самолетом ветра заметалась в воздухе летящая с крыш солома. За спиной пилота громко смеялись шумные пассажиры, хлопали в ладоши, кричали.　

Все эти возгласы и крики еще сильнее разжигали азарт Костюшко, подогревали и будоражили его казацкую кровь. В бесшабашных руках командира, забывшего, что пассажирский корабль далеко не учебная «пташка», самолет проделывал трюки опасные и неуклюжие. Рошат почувствовал все это на штурвале и сначала робко, а затем все настойчивей вмешивался в движения командирских рук, смягчая их резкость.