— Ты что, черномазый, учить меня вздумал? — снисходительно усмехаясь, спросил Костюшко. — Или думаешь, что я водки нажрался? Ошибаешься, парень. Этой отравы в рот не беру. Пьян от другого. Опять ты мешаешь, настырный. Ну и черт с тобой. Сажай тогда сам. А я посмотрю, на что ты способен, — Костюшко откинулся на спинку сиденья и убрал руки со штурвала.　

— Товарищ командир, шутите…　

— Сажай, тебе говорят, доверяю.　

Цыганок уже давно считал себя первым полковым смельчаком, не любил чересчур осторожных летчиков, откровенно их высмеивал, язвительно называя пугаными воронами. И вот, словно выждав подходящий момент, жизнь вдруг решила проверить его самого — его смелость, его волевые, летные качества.　

Не слишком ли строгое испытание дала она Цыганку? Как же он, молодой пилот, впервые взявший в руки штурвал незнакомого ему сложнейшего воздушного корабля, сможет выполнить то, что под силу лишь опытному, пролетавшему многие годы летчику? Сам он, конечно, дерзнет, для него голова дешевле, чем слова, но ведь с ним пассажиры, товарищи…　

— Командир! А командир! — тихонько толкнул Рошат в плечо Костюшко.　

Погруженный в свои мысли, командир даже не шевельнул бровью, устало закрыл глаза и оставался совершенно безразличен к судьбе самолета.　

«Вот же бирюк, очумел, что ли? — подумал Майко.— Может, ходить по кругу, пока с него блажь не слетит?»　

Обернувшись, Майко увидел вконец расстроенное лицо механика и немного испуганное — радиста.　

— Горючего много? — спросил Цыганок.　

— Откуда же? На последнем баке играемся. Давайте сажать, хватит.　

— Командир, а командир, пора бы на землю.　

— Я приказал тебе сажать самому! — неожиданно рассвирепел Костюшко.— Трусишь, так и скажи.　

Впервые в жизни Цыганок почувствовал на себе тяжелое бремя ответственности.　

«Да что там раздумывать? Посмотрим, кого из нас кондрашка вдарит». Он тряхнул черной в кольцах волос головой и бойко скомандовал:　

— Идем на посадку!　

Озабоченность летчиков, странное поведение упрямого командира отрезвляюще подействовали на гостей в кабине. Они притихли, испуганно заметались и, словно выпрашивая извинения, заискивающе смотрели то на коричневое с диковатым взглядом лицо летчика-цыгана, то на красное, широкоскулое, словно закаменелое — своего земляка командира.　

— Хватит, Ваня. Хорошего понемногу. Спускайся на землю,— наклонившись к Костюшко, ласковым и певучим голосом заговорила полногрудая женщина.　

— Не мешай, Дашенька.　

Цыганок ни на кого, не обращал теперь внимания. Разворот, второй, третий, четвертый...　

— Шасси! Щитки,— задорно командовал он.　

Плавно, без малейшего толчка и точно у белых полотнищ стартового знака самолет скользнул о землю и легко покатился по чистому полю. Едва остановилась машина, из нее, как из трамвая, посыпались пассажиры.　

Костюшко встряхнулся, с силой хлопнул по плечу Цыганка.　

— Отлично, Майко! Еще одна такая посадка, и ты командир — я тебя выпускаю! На взлет!　Механик, радист — по местам! Выруливай, Цыганок, на взлет!　

Удача пьяным угаром ударила в голову Цыганка, глаза его заискрились радостью, улыбка не сходила с лица.　

— Есть на взлет! — задорно выкрикнул Цыганок и обернулся к механику: — Пассажиры пусть подождут.　

— Что? Пассажиры? — опомнился командир.— Пассажиры волнуются? Пустяки. Я тренирую второго пилота. Понял? Так и передай. Тре-ни-рую. Никаких возражений! Я отвечаю за рейс… Я им не подчинен! Я хозяин! На взлет!　

Сглаживая горячность командира, Майко спокойно повторил:　

— Серега, скажи, что у нас тренировка.　

— С пьяной-то головы?　

— С какой этой пьяной? — взъерошился Цыганок.— Ты меня поил?　

— Не о тебе разговор, — недовольно буркнул механик.　

— Как это не обо мне? Сажает-то кто? Я. Или, может, командира поил? Да? Эх ты, психолог! Побереги свои нервы. Все будет в порядке, для меня это семечки,— пустил в ход излюбленную поговорку Майко.　

Пустой корабль, на борту которого осталось лишь три человека: опьяненный успехом пилот, хмурый, не понятый никем командир и рассерженный несвоевременно затеянной тренировкой механик, оторвавшись от земли, круто взял в гору.　

Пройдя по коробочке, минут через восемь он снова пошел на посадку.　

Цыганок разгорячен: для нега все легко, все пустяк, все семечки. Пренебрегая точностью расчетов, он сбавляет обороты моторов, планирует. Серой рябью бежит навстречу земля, ближе и ближе посадочное полотнище, миг — и оно уже позади. Резкий удар о землю колесами, самолет зависает в воздухе, опять удар, и опять скачок. Наконец, усилиями летчика притертая к земле, машина несется по аэродрому. Вот уже совсем близко граница поля, черная нитка канавки становится лентой, из тонких спичек вырастают в жерди столбы телеграфной линии.　

— Промазал! — заорал Костюшко и, всею силою ног надавив на тормозные колодки, круто развернул самолет. Машина закачалась и, задрожав, осела на землю.　

— Шасси сломали, шасси! — вскрикнул механик и с несвойственной ему поспешностью кинулся к выходу.　

Для всех: и для опытного летчика, командира части Поромского, и для его квартирной хозяйки, родной сестры Костюшко, впервые покатавшейся на самолете, авария корабля была очевидна.　

Мощный воздушный корабль беспомощно накренился, лег грудью на смятое колесо. Он выглядел теперь жалким, больным. Сразу же отрезвевший командир осунулся, помрачнел. Он стоял, опираясь на смятое колесо, и смотрел на окружающих затравленным взглядом.　

— Доигрались! — возмущенно кричали в лицо ему пассажиры. — Вы за это поплатитесь!　

Одному лишь Рошату стало жаль этого бесшабашного человека.　

«Сам-то ты лучше? — ругал он себя. — Кто с промазом сажал, кто двух козлов закатил, кто машину, как баба, держал? Кто? Так сажают одни только пьяные».　

И еще один человек разделял вину Костюшко. По старой летной традиции он искал способ выручить пострадавшего по глупости авиатора. Этим человеком был командир части Поромский.　

— Финал получился неважный, — озабоченно рассматривая измятое колесо, сделал он вывод, — что же, в нашей практике бывает и хуже. Вы, Иван Глебович, здорово не расстраивайтесь, выручим. Радируйте на базу, чтобы выслали колесо, мои техники за пару часов поставят.　

Поддержка Поромского словно восстановила в командирских правах Костюшко,　

— Стерлиг! — позвал он. — Запиши текст радиограммы.　

Димочка, как профессионал газетчик, извлек из кармана свое оружие: блокнот и «вечную» ручку.　

— Записывай, — стал диктовать Костюшко. — При посадке Баклашинская подломал левое колесо. Прошу срочно доставить.　

— Все? — вопросительно взглянул на командира Димочка.　

— Подпись и все. Связаться-то сможешь?　

— Не знаю, удастся ли. Далеко очень, с земли могут и не услышать.　

— Без связи засядем — скандал… Постарайся…　

— Я понимаю.　

На Димочку смотрели теперь с уважением как на ведущего члена экипажа. Он сидел в своем вертящемся кресле, важно хмурил мягкие, как пух, брови и, покручивая ручку приемника, настороженно читал эфир. Наконец все увидели на его щеках ямочки — первый признак, что к Димочке вернулось его обычное веселое настроение. Он схватился за ключ и, лукаво поглядывая на окружающих, стал быстро отстукивать давно уже сложившийся в его уме из точек и тире текст радиограммы.　

— Все в порядке, товарищ командир! — прослушав ответ, вскочил он с сиденья.— Завтра обещают новое колесо доставить.　

— Молодец, выручил.　

С аэродрома Костюшко уходил вместе с Майко. Они долго шли молча. Каждый думал о неудачном полете.　

— Сядем, — опускаясь на жесткую сухую траву, предложил Костюшко.　

Майко с готовностью опустился на землю, прилег на спину. Запрокинув кудрявую голову, взглянул в небо. Там, как в станице огни, загорались звезды.　

— Имя-то твое как правильно? — с несвойственной ему дружеской интонацией в голосе спросил Костюшко.　

— Рошат.　

— Татарин, что ли?　

—Нет, цыган.