Рассказывали, что еще в детстве он вместе с отцом завербовался на лесоразработки в Канаду, закончил там среднюю школу и, подкопив достаточно долларов, вместе с дружками финнами добился разрешения на жительство в Карелии. Здесь финно-американцы, как их стали называть местные жители, выстроили свой городок. Он стоял на окраине города, неподалеку от опытной станции, представляя собой две короткие улицы чистеньких двухэтажных коттеджей.　

По неизвестным причинам Сухтайнен продал свою часть коттеджа и переселился на отдаленный участок Лососинку. Ходил еще слух, что у него также была квартира и в городе, но где и какая, никто толком не знал: гостей в городской квартире под предлогом нелюдимости хозяйки Сухтайнен не принимал.　

На строительство станции Форей Сухтайнен попал не сразу. Стопов говорил, что прежде финн работал шофером директора крупнейшего машиностроительного завода Карелии. Случилось, что в пяти километрах от города, где пролегающая вдоль высокой горы дорога делает крутой изгиб, Форей на большом ходу врезался управляемым им фордиком в телеграфный столб. Директор завода оказался серьезно ранен, а шофер — на редкость счастливый — не получил ни единой царапины. Удар о столб пришелся против сидящего директора, причем с такой поразительной точностью, что можно было вполне заподозрить финна в злом умысле.　

Только зачем же ему убивать своего хозяина? У него с ним никаких счетов. «Конечно же, это случайность», — говорили на суде свидетели, подтвердил то же самое и пострадавший директор завода.　

Так или иначе, но шоферу Сухтайнену грозила тюрьма. Выручили друзья финно-американцы. Они уговорили директора прекратить судебное дело и на собственные средства купили заводу новую легковую машину. 　

После этого случая Сухтайнен сменил профессию шофера на профессию лесоруба.　

Сокол иногда встречал Сухтайнена в городе.　

Финн был постоянно в окружении красивых девушек, хорошо танцевал, посещал ресторан. Виктор нередко удивлялся тому, как финн, угощая друзей, с непринужденной улыбкой сорил деньгами.　

— Откуда у лесорубов так много денег? — спросил как-то Виктор Стопова. — Зарабатывают они, правда, немало. Но ты же видишь, как они одеваются, какие графские кутежи устраивают.　

— Есть у них, конечно, изрядные сбережения, — ответил Стопов, — золотишка, говорят, из Канады с собой прихватили.　

В разгар работы лесосека неожиданно опустела. Обеспокоенный Сокол обежал все участки, зашел в общежитие, столовую, наведался даже в квартиры лесорубов.　

Где же люди? Куда они делись?　

Виктор обошел берег Суи, добрался до Кугача. Вокруг царило безлюдье и тишина, лишь один водопад по-прежнему бушевал пеной, надрывно гудел.　

Может, сегодня какой-нибудь национальный праздник? — спросил Сокол у Стопова.　

Стопов покачал головой,　

— Какой, к лешему, праздник. В бригаде плотников тоже все финны, и все на местах, все работают.　

— Странно, — терялся Сокол в догадках.　

Он ходил расстроенный. Сегодня как раз должен подъехать директор станции, что же ему доложить? Почему на лесосеке остановились работы?　

Лесорубы пришли только утром. Покрасневшие глаза и серые лица их казались усталыми, будто финны целую ночь занимались тяжелым трудом.　

— Что случилось, товарищи, куда вы пропали? — осторожно начал разговор Сокол.　

— Позволили себе отдохнуть, — отозвался высокий и худой, как сухостойное дерево, финн.　

— Странно. В честь чего это?　

— В честь именин своего бригадира.　

Сокол опешил, но, тут же взяв себя в руки, строго взглянул на собеседника.　

— Придет Сухтайнен, пусть зайдет ко мне с объяснением.　

Рядом с высоким худым финном появилась стройная фигура Форея. Зеленоватые чуть сощуренные глаза его насмешливо улыбались.　

— Какое желаете объяснение, товарищ начальник?　

— Я хочу знать, почему вы сорвали работу?　

— На этот вопрос вам уже ответили, — в тоне финна, как всегда, звучали нотки насмешки и превосходства.　

— Вот как! — вспылил Сокол.— В таком случае лично вы на лесосеку можете не выходить. Я увольняю вас как прогульщика и дезорганизатора.　

Финн измерил Сокола снисходительным взглядом.　

— Когда слишком юных людей выдвигают в начальство, у них часто кружится голова, — иронически заметил он. — Но должен вас предупредить, уважаемый: намеченное вами мероприятие обречено на провал.　

Сухтайнен спокойно повернулся спиной к Соколу и, подхватив с земли пилу, зашагал на лесосеку.　

—Посмотрим! — побледнел Сокол.

На утро лесосека оказалась безлюдной. «Может, они проспали сигнал», — подумал Сокол и стал усердно молотить болтом о рельс. На крыльцо барака вышел Сухтайнен, лениво потянулся и не без иронии крикнул:

— Из вас бы звонарь монастырский не хуже начальника вышел.

Не дожидаясь ответа, он снова открыл дверь и преувеличенно громко, чтобы Виктор услыхал, бросил кому-то:

— Начальник наш звоном лесины решил валить.

Напрасно Сокол и Стопов пытались уговорить людей выйти на работу.

— Выйдем только с Сухтайненом. Не он один виноват, все, — упрямо твердили лесорубы.

Днем приехал директор. Он рысцой побежал в барак и вернулся оттуда лишь часа через три, бледный, с красными пятнами на сухоскулом лице.

— Просил же вас, Виктор Петрович, не перегибать палку. Так нет, не послушались. Теперь идите, извиняйтесь перед Сухтайненом.

— Ни за что,— решительно заявил Сокол.— Можете меня увольнять, но унижаться перед этим зазнайкой я не намерен.

— В таком случае извиняюсь за вас я.

Директор встал и ушел в общежитие. Через пять минут финны пришли на лесосеку.

После итого случая Соколу ничего не оставалось делать, как примириться со знатным мастером-лесорубом. Но в душе он уже возненавидел гордеца чемпиона. Против желания стал выискивать в нем все отрицательное.

Когда Форей улыбался, глаза его оставались надменно-холодными, отчего улыбка больше напоминала насмешку. Не нравилась Соколу и походка Сухтайнена. Легкая, не в меру развязная, она в то же время была излишне поспешной. На ходу финн часто оглядывался, будто постоянно боялся удара в спину.

Единственное окно временного жилища Сокола глядело в открытое поле, от которого, возвышаясь к лесу, тянулся белый, похожий на огромный курган косогор. Вершину его стерегла лишь одна сиротливо склонившаяся на ветру березка.

«Не повезло ей, бедняге,— думал он о березке,— зимой жгут её ветры, летом отовсюду печет солнце, да и влаги должно быть, мало — оттого такая и болезненная». Как-то на закате дня рядом с березкой Сокол увидел лыжника. Белая куртка, белые брюки, белая с голубым махром шапочка. Лыжник скользнул мимо березки и тут же скрылся, слившись с поверхностью крутого, уходящего к лесу склона. Вид лыжника напомнил Соколу детские годы.

…Ясный декабрьский день, крутая, спускающаяся к замерзшей реке гора, а в середине ее высокий обрыв. Выемка под снежным обрывом напоминала огромную нишу, внутри которой мог бы свободно вместиться солидный дом. По-мальчишески усевшись верхом на палку, Сокол осторожно подъехал к обрыву и пугливо покосился вниз. Там, внизу, против выемки, среди белого снежного покрывала, небрежно разбросав корявые сучья, зловеще чернел пень,　

За Виктором, вминая ребрами лыж глубокий снег, спустился его товарищ — маленький карапуз по кличке Сынок,　

— Как? — пугливо отодвигаясь от обрыва, посмотрел он на Сокола.　

— А так, что придется объехать, рассудительно заметил Сокол.　

— Объехать… — надул красные пухлые щеки Сынок, — а я думал, ты лыжню проложишь. Что, сдрейфил?　

— Да, высоко, — признал свою слабость Сокол.　

— Так уж и высоко, — подбодрил его Сынок, —помнишь, в Сергеевке высотища была, в два раза побольше, съезжал ведь. У меня, конечно, колени не выдержат, а для тебя пустяки.　

— Съехать-то можно, — неуверенно решил Сокол,— только коряжник мешает, вмажешь в него, собирай тогда от лыж одни щепки.　

— Набери побольше разбег — пень позади останется, — посоветовал Сынок.