Сколько раз проходил Сокол около высокого старинного здания института, сколько раз неодолимое желание подмывало его открыть массивную дубовую дверь, вбежать по каменным широким ступенькам!

Вот он рядом с крыльцом, взялся за медную ручку двери и, будто коснувшись огня, отдернул руку назад.

А вдруг он увидит ее с другим? Разве может такая девушка остаться до сих пор не замеченной? Лучше уж не входить в институт, не расстраивать себя, оставить ее в своем сердце все той же: чистой, нетронутой, словно цветок в нехоженой чаще леса. Да, пусть будет так, пусть она останется жить только в мечтах.

Сокол поспешно отошел от здания института и задумчиво побрел вдоль улицы. Но вот наступила ночь, и Айна, как всегда, пришла в сны. Неуловимая, она молчаливо манила его за собой, звала улыбкой.

«Айна? — просыпаясь, звал Сокол. — Неужели ты так и не вспомнила никогда обо мне?»

Сокол подумал о письмах, которые написал ей за годы разлуки, но так и оставил неотосланными в ящике своего стола. Сколько этих писем? Пять, десять, пятнадцать? Да разве суть в том, сколько. Главное, какие в них слова.

«Уходят дни, скоро опять дорога, а я так и не увижу тебя», — терзал себя Сокол.

Измученный бессонницей и сомнениями, Сокол решился-таки и почти машинально открыл дверь института. На него пахнуло приятным холодком коридора, запахами лабораторий, книг. Осторожно, боясь нарушить тишину, он зашагал по длинным мягким дорожкам, огляделся по сторонам. Внимание его привлекла красочная доска с портретами студентов-отличников. Он остановился, посмотрел на фотографии.

Чужие, чужие. Хотя бы одно лицо знакомое! И вот этим молодым незнакомым людям почему-то разрешается ходить по заветным лестницам, коридорам, комнатам. Они, а не он, могут гулять здесь, смеяться, чувствовать себя как дома.

Легкий стук шагов заставил Сокола обернуться. Мимо прошел маленький кругленький человек с дымчатой от густой седины шевелюрой. Темные, заплывшие изрядным жирком глаза через стекла очков вопросительно посмотрели на Сокола. Сокол проводил его взглядом, с завистью посмотрел на закрывшуюся дверь кабинета. Не выдержав соблазна, он беззвучно подкрался к ней и потянул на себя ручку. Дверь неслышно подалась.

Не сон ли это? Соколу стало жарко, в серых глазах отразилось смятение. За передним столом он увидел девушку. Подперев полной, красивой рукой темную с блеском голову, она смотрела куда-то в окно, и взгляд ее казался отчужденным и грустным. Перед ней на раскрытых тетрадях черными живыми жгутами улеглись косы. Раздался звонок. Не успел он затихнуть, как захлопали в коридоре двери и громкоголосые студенты выбежали из аудиторий. Усилием воли оторвавшись от двери, Сокол удивленно посмотрел вокруг и стремглав бросился по лестнице к выходу.

Как же быть? Где встретить ее? Как сказать обо всем, что было в письмах, что с новой, еще большею силой горело в сердце теперь? Написать, прийти в институт, встретить на улице? Да-да, встретить, сказать. Пусть, по крайней мере, знает, что он рядом. Видел ее, дышал одним воздухом.

Он стоял у ворот ее дома и нетерпеливо считал минуты. Когда же?

Предвечерний город оживал по-утреннему. Тротуары заполнялись людьми. Горожане шли с работы домой, в театры, в кино, чаще слышались крики извозчиков, сигналы автомашин. Люди проходили мимо Сокола оживленные и веселые.

В сером полумраке вспыхнули городские огни. Напротив, на лавочке, сели парень и девушка. Он закрывал ее узкие плечи полою пиджака, голос его тих, сдавлен волнением. Девушка доверчиво прятала голову на груди парня, и Сокол видел, как парень гладил ее густые волнистые волосы. Счастливые.

И показалось Соколу, что он уже стар, а все, что доступно юности, схоронено им навсегда. «Ты свое отгулял,— подумал он и тут же засмеялся в душе: — Сгорел в двадцать три года, смешно». Женщина в белом прошла мимо. Черные косы разрезали белое.

— Айна!

Девушка остановилась, сделала два неуверенных шага и вдруг, словно подхваченная ветром пушинка, убежала домой. Сокол остался стоять, немой и подавленный. «Испугалась… Будто зверя увидела…»

Он подошел к двери ее дома, медленно поднялся по ступенькам и опустил в ящик для писем сложенную в треугольник записку.

Все.

Айна посмотрела на маленький треугольник бумажки. От кого? Кто бы мог ей писать сейчас? Последнее время она начинала дружить с Виктором Юдиным, потом, оттолкнув его, предпочла Виктора Садчикова. «Собственно, как тот, так и другой — одного поля ягодки: навязчивы и грубы. Только и есть в них хорошего — имя Виктор… Витя… Дурочка, дурочка, взбалмошная артистка, гордыня. Лучше моего прежнего Витьки, умнее, ласковее, красивее — нет в мире других Витек»

Почему так застучало ее сердце? Скорее, скорее к себе в комнату, на кровать. Пусть никто не узнает о горьком ее разочаровании А может быть?.. Витька! Так и есть… Его почерк, его строчки!

Радость просилась на волю, хотелось крикнуть: «Мама, мама! Ты слышишь, мама, Витя приехал, мой Витя! Он, оказывается, уже был у нас в институте… Он видел меня… Как хорошо! Какая я снова счастливая!» Но эти мысли, наталкиваясь на привычный холодок самолюбия, оставались невысказанными.

Прижимая к груди записку, Айна села за письменный стол, закрыла глаза. «Какой он теперь стал, Витька? Все такой же мечтатель? Скорее написать ему обо всем, скорее, сейчас!» Айна берет карандаш:

Написала, прочла и, скомкав, швырнула в корзину.

«Зачем такое послание? Не слишком ли много?» Она взяла второй лист бумаги и уже более ровным, более спокойным почерком написала: «Жду тебя дома в девять вечера. Айна».

И он пришел к ней минута в минуту.

Айна взяла его за руку и провела через зал в кабинет отца.

— Я не люблю электрический свет. Лучше так, в полумраке,— сажая Сокола рядом с собой на обшитый плюшем диван, сказала она.

Знакомый запах гвоздики чуть-чуть кружил Виктору голову Ему казалось, что они никогда и не разлучались, все было по-прежнему до боли в груди знакомо: книжные шкафы, пушистый ковер под ногами, настольная, в виде башенки, лампа. Сокол коснулся оголенных до плеч рук Айны и стал осыпать их поцелуями, Айна наклонила к нему голову, и ее щека легла на его жесткие волнистые волосы. Эта маленькая, скупая ласка окрылила Сокола.

— Сколько я мечтал об этой минуте, — задыхаясь, шептал он. — Как мне много хотелось сказать тебе…

— Погоди, Витя, так ты меня задушишь.

Он целовал ее шею, волосы, руки, лицо, а она, легонько упираясь руками в грудь Сокола, смотрела на него то ли с усмешкой, то ли с радостью, Ее сердце билось сильней и сильней, и впервые Айна подумала, что тесно ему в груди, что просится сердце наружу.

— Ты любил кого-нибудь, Витя?

— Никого, Айна, кроме тебя,

— Нет, меня любить не за что, я дурная, не искренняя.

— Не знаю, Айна. Ты мое солнце — греешь и освещаешь дорогу.

— Романтик ты, Витя. Ты и говоришь, как поэт.

Горящей щекой она прижалась к его щеке, обвила руками шею.

— Посиди так минуточку… Мне хорошо.

Теперь они неразлучны. Теперь Айна не та бестолковая девчонка — не сделает необдуманного, глупого шага, не повторит прошлой ошибки. Витька будет ее. Ни одной женщине в мире не уступит она его жестких густых кудрей, ласковых, нежных рук, никому не позволит смотреть в бездонную пропасть серых, вечно немного чужих Витькиных глаз. Никто никогда в жизни не должен услышать его слов о любви, пусть они принадлежат только ей.