— Очень хочу.

— Для тебя постараюсь. Ты ведь лучшей ударницей в колхозе была.

— Не смейтесь, не смейтесь, пожалуйста.

— Нет, не шутя. Комбайнер из тебя добрый получится. А Фоку на тракториста пошлем. В пару работать и будете… Поздновато вы, Булатовы, к колхозу примкнули. Ну да ничего. Я полагаю, что колхозники из вас выйдут надежные… Подготовку имели солидную.

— Будем стараться.

Домой Феня пришла радостная. Погрозив пальцем Фоке и Дмитрию и лукаво сощурив глаза, она спросила их шепотом:

— Думаете, не знаю ваших секретов?

— Ты о чем? — недоумевая взглянул на сестру Фока.

— Бессовестные. Почему же папане ничего не сказали? Разно так можно?

Фока понял сестру и сам перешел на шепот:

— Скажи ему… Вмиг из дома выгонит. Будто отца не знаешь.

— А может, и не выгонит. Меня не выгнал.

Вошел Игнат. За последние дни он как-то осунулся, замкнулся, перестал следить за собой. Волнистые волосы его отросли, как у священника, роскошная борода свалялась. Не привыкнув сидеть без дела, он городил вокруг сада тын, починял крыльцо, наводил порядок в амбаре. Но с каждым днем все яснее и яснее он понимал, что это не настоящий труд, хватит его не надолго.

«Что же ты будешь делать, Игнат? Куда подашься, пес непутевый? Может, в город махнешь? Что, али не нравится? То-то. Из Раздолья уезжать нет охоты. Оно, конечно, деда здесь похоронил, отца, женушку. Место родное, любое».

Набросив полушубок и низко надвинув на брови треух, Булатов уходил из дома и долго бродил по селу, обходя и сторонясь знакомых.

«Будто человека убил, —думал он, — людям в лицо взглянуть боязно».

Ходил он возле колхозных скотных дворов, амбаров, конюшни, мельницы. Иногда добирался до околицы и здесь, распахнув полушубок, подставляя студеному ветру грудь, с удовольствием вдыхал запахи поля. Непобедимая, впитанная с молоком матери, властная сила тянула его к земле.

Как-то заметив в поле подводу, пошел к ней навстречу. Мальчик-подросток, удобно усевшись в сани, понукал маленькую щуплую лошаденку. На санях грудился свежий навоз.

— А ну, останови, сынок!

Подросток натянул вожжи, лошадь послушно стала.

— Кобыленка-то у тебя совсем выпряглась. Ты посмотри, дуга-то где? На шее висит. Сам запрягал?

— Нет, дядя Лука.

— Лука? Конюх?

— Ага.

— Что же он, али лошадей никогда не имел?!,

Булатов с привычной уверенностью отпустил чересседельник, поставил на место дугу и, затягивая супонь, так приналег ногой на хомут, что вся сбруя жалобно заскрипела. Мальчику показалось: еще немного — и этот бородатый дядька свалит коня.

— Ну вот, теперь ладно будет, — затянув чересседельник, заметил Игнат. — Навоз-то далеко везешь?

— Нет, вон туда, к перелеску, — махнул рукавицей возчик,

— Поехали вместе. Подсоблю.

Мальчик так и не узнал, кто был этот бородач, который вмиг сбросил с саней навоз, по-хозяйски оправил кучу и похлопал сверху вилами.

— Будешь возить еще — клади поплотнее, — поучал он, — не то перемерзнет, пользы тогда с него все одно, что с ледяшки, мало.

Другой раз, проходя мимо кузницы, Игнат заглянул в нее. Навстречу вышел кузнец в пятнистом от частых прожогов брезентовом фартуке. Окинув кузнеца внимательным взглядом, Игнат сразу признал, что он здесь из новых.

— Что это у тебя, мил-человек, плуги-то в снегу утопли? Видишь, как их ржа-то ест, нешто под навесом места им нет?

— А вы кто такой будете? — оглядывая Игната, перешел в наступление кузнец,

— Кто, кто. Инспехтор.

— С области, что ли?

— Ты разговор о деле веди. Что у тебя, рук нет?

— Руки-то есть, — ухмыльнулся кузнец, — да разве одному все осилить? Я уже год с председателем воюю, подручного требую. А он только знает свое — людей нет, и баста. Вот, говорит, сына вырастишь и приучай в помощники. А сын-то только на тот год в школу идет…

— Да, одному сиротливо, — берясь за ручки плужка, посочувствовал Игнат. — А ну, давай вместе.

Полдня провозился Булатов у колхозной кузницы и навел завидный порядок. Горделиво оглядывая поставленные в ряд смазанные и чистенькие плужки, он довольно крякнул:

— Вот так-то оно покрасивее будет, по-хозяйски.

Когда Игнат собрался уходить, кузнец снова спросил:

— Нет, верно, вы кто все-таки будете?

— Говорю, инспехтор, — подмигнул Игнат и впервые за все эти дни громко от души рассмеялся.

— Шутник вы, видать…

— Бери в подручные.

— О, с таким подручным мы бы на всю область делов наделали!

Игнат вздохнул. В глазах его неожиданно появилась грусть. Уже другим, подавленным голосом произнес:

— Ну, бывай здоров, парень!

— До свиданья. Спасибо вам.

— Не на чем. Мне это в удовольствие.

Незаметно для себя Игнат втягивался в жизнь колхоза. Однако считал, то делает не для колхоза, а для себя, в свое удовольствие, и глубоко ошибался, полагая, что никто не знает о его трудовых прогулках.

«Понимаю тебя, Игнат, — думал председатель, — томишься, мучаешься. Все твои дороги к колхозу ведут. Но куда тебе! Гордость. Разве ты в своей ошибке сознаешься? А, впрочем, как знать. Тебя теперь со дня на день в правлении дожидать надо. Работник из тебя ладный, хозяин что надо… Может, пойти пригласить? Нет уж, хватит. Походил за тобой, помучился. Сколько ты мне крови испортил!»

Игнат пришел без приглашения. Пришел неожиданно для самого себя, даже не подумав о цели своего посещения. Шел вечером мимо правления, увидел огонек в кабинете председателя — ну и завернул, как заблудившийся путник. Без стука открыл дверь и остановился на пороге: большой и могучий, как столетний дуб. Сбросив треух и расчесывая пятерней чуть тронутые сединою кудри, он с заметным волнением произнес:

— Ну, здравствуй, Федор Сергеевич.

— А, Булатов.

Игнат сразу насторожился. Ему показалось, что в голосе председателя прозвучала нотка насмешки.

«Зачем я пришел, что мне здесь нужно?»

— Проходи, Игаат, присаживайся. Я тебя ждал.

— Что за нужда была?

— Я полагал, что с нуждою явишься ты.

Клочкастые брови Игната прыгнули вверх и тучами спустились к глазам.

Федор Сергеевич слегка улыбнулся.

— Разве не угадал?

— Гадать поучись у цыганок.

Федор Сергеевич снял очки и, встав из-за стола, прошелся по кабинету.

— Колючий ты, как и раньше был. А я полагал, что жизнь тебя научила, обломала немного. Ты разве не в колхоз проситься пришел?

— А что, не примешь?

— Я-то не властен. Решают колхозники.

— Беднячком притворяешься. Ну, а если тебя спросят?

— Как тебе сказать. Ты наш последний разговор помнишь?

— Это насчет худого дня, что ли?

— Да.

Игнат встал, низко надвинул треух и дернул за ручку двери,

— Плохо ты людей знаешь... Пред-се-да-тель.

Федор Сергеевич не стал удерживать Игната. «Скажи ты, пожалуйста, спеси как много. Да и я хорош. По душам поговорить не мог…»

Он подошел к окну и взглянул в лиловую темь ночи. Там, в океане мглы, весело перемигивались далекие звезды.

Долго смотрела Айна в степь, где с каждой минутой все меньше, все туманнее становилась одинокая фигура всадника. Улеглась в степи пыль, утих топот, а она втайне надеялась — одумается Сокол, поймет, что погорячился, вернется.

Что же это такое? Был вот рядом любимый, обнимал, обжигал ее огнем своей ласки — и нет его, ускакал, скрылся. Попробуй теперь догони его, найди! Неужели эта разлука навечно? Как мало счастливых, радостных дней подарила ей ее первая любовь и как много беспокойных, томительных. И все из-за ее странного, неуравновешенного характера, из-за ее глупости.

«Почему он не понимает меня? — горько вздохнула Айна. — Почему не догадается, что говорю я порою не то, что чувствует сердце? Как же теперь без него, без его писем, без надежды?»

Она пришла в земельное управление, печально кивнула сослуживцам, села за письменный стол. Достала одну из рабочих папок. Старательно, хмуря брови, перечитала бумажки: разнарядку на химикаты, инструкцию по борьбе с саранчой, планы земельных угодий, заявку на семена многолетних трав. Как это все скучно! Читаешь, перечитываешь, словно глотаешь пилюли: знаешь, что горько, но нужно. Неужели следовало кончать институт для того, чтобы составить сводку или переписать и заклеить в конверт инструкцию? Ведь это может сделать и секретарь. Секретарь это сделает даже быстрее и лучше. И где простор для мыслей, творчества, где плоды труда, о которых с таким увлечением говорил Сокол?