Что и говорить, одежда Димы отличалась исключительной живописностью. На нем были горные ботинки с триконями, один зашнурован бинтом, а другой красным электрическим проводом. На штурмовых брюках Димы виднелось множество мелких дыр, как будто в них стреляли мелкой дробью (и нет никаких оснований считать, что этого не было на самом деле!). Кроме того, их украшало несколько хороших заплат – сзади одна большая, сантиметров двадцать на пятнадцать, из материала, в который когда-то была зашита посылка, что явствовало из текста (на этой заплате можно было прочесть адрес отправителя: Ростов на Дону, улица Карла Маркса, 17, написанный чернильным карандашом). Спереди на коленях тоже по заплате, на левом – зеленая, на правом клетчатая. Штурмовка была в таком же стиле, тельняшка, одетая под штурмовкой, имела такой вид, точно он, потерпев кораблекрушение, лет пять носил ее не снимая, разгуливая по необитаемому острову, на который выбросили его морские волны.

Короче говоря, костюм Димы больше всего напоминал одежду одичавшего мельника из оперы "Русалка"

Лейтенант долго и серьезно рассматривал костюм Димы. Его взгляд говорил, что он подобный наряд считает вообще недопустимым. Но с другой стороны, он как-то не верил, что так одеваться можно нарочно, он готов был поверить в какое-нибудь несчастье.

– Что же это он так? – говорил Кире лейтенант, с соболезнованием глядя на Диму издали. – Так обносился? Может пьёт?

– Что пьет? – спросила Кира.

– Да водку! – отвечал Николаев.

– К водке я не замечала у него большого пристрастия – не улыбнувшись, сказала Кира. – Судя по его словам, он больше всего любит денатурат и человеческую кровь.

Но лейтенант смотрел на Киру и уже больше ничего не понимал, а только улыбался. Он что-то еще хотел сказать, но не мог. Только вечером, когда Димка уселся рядом с ним ужинать, Николаев вспомнил о его существовании.

– Сильно износился костюм у вас тут в горах, – посочувствовал он, – а другого нет?

– Есть, да тот рваный, а этот новый.

Кира чуть не захлебнулась чаем.

Вечером у меня с Николаевым был секретный разговор. Оказалось, что они приехали не только помогать нам, но и кое-что выяснить. Николаев сообщил, что есть сведения о том, что где-то здесь путешествуют два несколько подозрительных человека.

Но я ничего, кроме рассказа Димы о встрече с какими-то двумя незнакомыми альпинистами несколько дней назад, сообщить не мог.

В прошедшие дни альпинистам досталась тяжелая работа, поэтому я думал, что кто-кто, а уж альпинисты-то сегодня завалятся спать раньше всех. Не тут-то было.

После ужина у костра на кошме собралась компания: пограничники, альпинисты и наши. Центром внимания, конечно, была Кира, хотя она и держалась незаметно, но все равно именно для нее, захлебываясь и выводя трель за трелью, пели эти соловьи. Я скоро ушел спать, но когда часа через два проснулся и пошел посмотреть лошадей, то с удивлением услышал голос Виктора Устинова.

– Представляете, – замогильным голосом говорил он. – Быстро сгущаются сумерки! Слева – крутейший снеговой склон! Справа – просто пропасть. Впереди – узкий, как нож, гребень. Метель! Ветер! Сгущающаяся темнота! И вдруг я вижу в крутящихся струях фигуру белой женщины, которая с протянутыми руками идет нам навстречу.

– "Уходите!" – кричит она.

– "Уходите!"

– Я застываю. Снежный вихрь и вдруг ее нет, нет белой женщины, но нет и двух наших альпинистов. Я стою, окаменев.

Так и погибли ребята!

Следует молчание. Я прохожу, мне не хочется уличать Виктора, но этот рассказ я слышал уже много раз и всегда он рассказывается от своего имени.

Я прохожу обратно в палатку и издали слышу теперь уже историю о нападении волков.

Не знаю, до какого часа продолжалось это собрание, но на следующий день они все ходили как сонные мухи. Я был, правда, достаточно жесток и беспощадно отправил и Киру, и пограничников наверх на раскопки пещеры.

К 12-му августа пещера была полностью обследована. Результаты такие: никаких водоемов ни сейчас, ни прежде, никаких идолов и фигур. Никакого газа и пламени, т. е. никакого капища, а просто древняя стоянка первобытных людей. В почве на дне пещеры было обнаружено большое количество орудий каменного века, скребков, проколок и т. д. Видно, что тут первобытные люди жили долго, жгли кости, делали свои каменные орудия, рисовали свои картины. Но была одна поразительная находка-остатки примитивного топора с деревянной рукояткой. Собственно, рукоятка отсутствовала, от нее сохранились лишь остатки древесной трухи. Но вот что поразительно, вместо каменного лезвия в рукоятку была вставлена пайцза, такая же, как мы искали. Пайцза была сильно стерта, рисунка на ней было разобрать невозможно, но и по форме и по имеющимся квадратикам и по крепости металла было видно, что это именно такая же пайцза, как смуровская.

– Какая чушь, – говорил Аркадий, – среди каменных орудий – пайцза! И вделана в рукоятку так же, как вделывались каменные топоры. Выходит, что пайцза принадлежала людям каменного века. А если она была у людей более позднего времени, то почему такая примитивная заделка в рукоятку? Вообще странная штука.

– Дамский способ мышления, – буркнул Рыбников, – и можно подумать, что, например, тысячу лет назад, когда культура ушла далеко и в Индии, и здесь, на Памире не могло быть полудиких племен: к ним попала пайцза, а они ее употребляли на лезвие для топора.

– Интересно, – сказала Кира, – кругом культурные страны, а посередине культурных стран сидит в пещере дикий человек, рисует животных далекого прошлого и делает топор из чуть ли не современного украшения. Или, может быть, это отшельник-мизантроп, человеконенавистник?

– Ну и что же? Может быть, именно так. Вы воображаете, что это стадо антропоидных обезьян, именуемое человечеством, всем так нравится?

– Другим, может быть, и нет! Но самим-то себе, конечно, нравится! отвечала Кира.

– Это тем, кто поглупее, а тем, кто поумнее, смотреть на людей противно и они с удовольствием удерут в любую пещеру, чтобы быть подальше, не видеть этих безволосых шимпанзе.

– Вот вам бы и устроиться в пещерке, а то другие вряд ли согласятся. Да не забудьте взять с собой зеркало, в нем вы каждый день сможете видеть единственную не противную для вас обезьянку! – сказала Кира.

– Теперь я понимаю как прав был Гоголь, когда говорил "Господи боже ты мой! И так много на этом свете всякой дряни, а ты наплодил еще жинок!" буркнул, отходя Рыбников.

Так мы ничего и не поняли с этой пайцзой.

Усложняло то, что на сильно стертой поверхности пайцзы не сохранилось рисунка.

– Так как вы думаете, Рыбников, – спросил я у него вечером, когда все страсти поостыли, – надо, видимо, продолжать поиски? Эта пещера, похоже на то, что мы ищем?

Он промычал что-то неопределенное. Оглянувшись через некоторое время, я уже его не увидел. Оказалось, что Рыбников по обыкновению исчез, не прощаясь.

В этот вечер я сказал Сатанде, что это, по-видимому, не то, что мы ищем, но что будем продолжать поиски. Он промолчал, но мне показалось, немного обиделся. Однако, подумав, сказал, что другой пещеры он не знает, во всяком случае в районе Зор-таша и Курумды.

– Где же ты хочешь искать? – спросил он.

Я сказал, что, может быть, дальше, в безлюдных районах по Солон-кулю или по Сютатыр-саю. Сатанда молчал.

– Как ты думаешь? – спросил я его. Он пожал плечами.

– Зря. Но если хочешь – поедем.

В общем, он согласился искать с нами и дальше.

Во время ужина случилось нелепое происшествие. Ужин теперь у нас проходил шумно, народу много. Кира, как всегда, в центре внимания. И мне казалось, что у нее, несмотря на ее хладнокровие, все-таки начинала кружиться голова.

Я смотрел на нее и думал, будет ли она счастлива или нет? И вообще, счастливее ли судьба у очень красивых девушек, чем у других. Я стал вспоминать всех красивых девушек, которых знал, и думал, была ли их жизни лучше, чем у других.