Однако у Николаева появилось сомнение: ушли ли диверсанты на полуостров, может быть, собака взяла какой-то другой след, а нарушители где-то сняли свои обутки, оставлявшие след кошачьих лап, и пошли дальше в поселок, где постараются затеряться среди людей, или, может быть, сели на попутную машину и уехали в райцентр Мургаб? Поэтому он решил приступить к поискам в поселках.

Тогда мы договорились, что я с Димой, Маматом и одним солдатом останусь, а Николаев с другим солдатом поедут назад.

- Слушай,- сказал я лейтенанту,- попроси, чтобы завтра подтянули сюда людей и устроили облаву. Но только поскорее, нас маловато и нам может туго прийтись. Да и есть нечего! Так что ты поторопись.

Они уехали, а мы остались и залезли в ямку. Было холодно, с озера дул ветер. К счастью, взошла луна, так что все было видно. Изредка с полуострова доносился хохот шакалов. Или это подражал им диверсант?

Всю ночь мы не спали, тряслись от холода, да нужно сознаться, что иногда и от страха. Ветер потихоньку дул все время, кругом раздавались какие-то шорохи: то сухая трава шелестела, то в камнях что-то шумело, а мы, сидя спина к спине, напряженно всматривались в темноту.

Под утро мы совсем закоченели и едва дождались солнца, которое мгновенно обогрело нас. После этого стали по очереди спать.

Среди дня неожиданно прибыл с провожатым Дудик. Он сказал, что Николаев обшаривает окрестности, всех поставил на ноги и в штабеле тюков пресованного сена обнаружил одного из диверсантов. Но нас просят сидеть и караулить. Предполагают, что перешли двое и что один может быть здесь.

Рисовать Дудик ничего не стал, сказав, что это все не интересно, а к вечеру отбыл на метеостанцию.

Эта ночь была чуточку короче, мы чувствовали себя смелее. Под утро, когда все тело сковывает сон и усталость, наша собака Наль начала беспокоиться и принюхиваться.

Как только стало светло, мы пересекли полуостров и на сухом обдуваемом песке увидели широкие круглые следы, уходящие обратно к горам. Все-то мы прозевали.

В это время прискакал Николаев. Оказалось, что, по показаниям пойманного нарушителя, его сообщник двинулся в центр Памира. Правда тапочек, в которых диверсанты переходили границу, у него не нашли, и он отрицал, что шел в них. Мы еще раз осмотрели следы, ветер быстро менял их очертания, занося сухим песком, так что трудно было что-либо разобрать. Но все-таки я продолжал думать, что это тигр.

Николаев был уверен, что это нарушитель, и поэтому решил немедленно, пока тот не успел далеко уйти, начать преследование, не дожидаясь отряда.

Дудику, который должен был скоро подъехать, оставили записку, чтобы он шел по меткам, которые мы будем делать. Лошади у нас были, продукты и спальные мешки Николаев привез. Вооружены мы были двумя винтовками. Собака взяла след и уверенно повела.

Партия имела очень пестрый вид: щеголеватый Николаев, застегнутый на все пуговицы, выбритый, в начищенных сапогах, Дима в штормовке и альпинистских ботинках, Мамат в халате и белой киргизской шляпе.

След шел вначале по моренам, заполнявшим долину Ак-джилга. Вокруг стояли бурые безжизненные горы, на них лежали, серебрясь, фирновые поля; горели металлическим блеском, светились ледники. Было прохладно, несмотря на жгучее солнце, ведь мы находились на высоте свыше четырех тысяч метров.

Потом мы вышли к реке Кукуй-бель-су и пошли вверх;

Я пристально всматривался в берег реки, но следов не видно; их только чуяла собака. У каждого поворота мы обшаривали местность в бинокль, а затем уже делали бросок до следующего поворота.

Когда солнце низко опустилось, мы разбили лагерь. Но нам нужно было остановиться так, чтобы нас не было видно, а нам было видно все. Разожгли костер в овраге, там же на ночь оставили лошадей, а сами, как стемнело, вышли на открытое место и разложили спальные мешки.

Я совсем было заснул, когда опять донесся тот же самый хохочуще-плачущий звук. Он вырос, перекатился в горах, а затем затих.

Мне теперь казалось, что в этом крике есть что-то искусственное. Но и Николаев, недоуменно покачав головой, сказал:

- Все-таки, действительно, очень непонятный звук!

Я так устал, что, несмотря на тревожные чувства, сразу заснул. Проснулся я перед самым рассветом, мне нужно было дежурить последним. Сдавая дежурство, Мамат тихо сказал:

- Он опять ночью кричал.

- Не может быть! Как, плакал, хохотал?

- Нет, ревел, как джильбарс, вдалеке, где-то у перевала.

Утром мы опять тронулись в путь; Наль следа не брал, как мы ни гоняли его. Очевидно, след, что называется, простыл, выветрился. Решили идти вверх по долине, к хребту, туда, откуда раздавались хохот и рычание.

Мы продвинулись уже километров на пятнадцать, когда Наль резко потянул в боковую щель. Вошли в узкую теснину, по которой в Кукуй-бель-су вливался небольшой приток. Здесь, на зеленой траве, валялась огромная растерзанная туша кутаса. У него, как и у того, на которого мы натолкнулись раньше, были поломаны ребра, вытащены внутренности, но шея и голова не тронуты. Видимо, здесь шла борьба, не сразу сдался кутас, кровью забрызган был весь луг. Тяжелое зрелище! Наль вдруг сам взял след, залаял и повел. Очевидно, след был свежий.

До перевала оставалось еще далеко, но, осмотрев все до самого гребня в бинокль, мы пошли открыто. Подъем был труден, .и с лошадей пришлось сойти, они задыхались; щебень оползал под ногами, воздуха не хватало.

Четыре тысячи семьсот метров! Едва ползем.

Четыре тысячи восемьсот метров! Мы по полчаса лежим без сил.

Четыре тысячи девятьсот метров! Делаем пять-шесть шагов и стоим, тяжело дыша, широко открыв пересохший рот.

На самом гребне пришлось лезть по снегу, мешали крупные кальдоспоры. Их приходилось рубить, чтобы пройти. Свалилась от горной болезни лошадь Димы и подмяла его. Как он уцелел, не знаю. Спасибо, Мамат подскочил, ткнул шилом лошади в нос - пустил кровь.

Последние метры по снегу до перевала были бесконечны. Но вот мы влезли. Лошади стояли, отдуваясь; люди лежали и тяжело дышали.

Первым ожил Дима и недоуменно посмотрел вниз, туда, откуда мы только что пришли.

- Вот ведь никак не ожидал! Смотрите, кто едет! - закричал он. Действительно, на измученной лошади по тропе к перевалу полз Дудик. Его сопровождали двое проводников. Один ехал впереди и тащил лошадь за узду, а сзади другой нажаривал ее нагайкой. Сам Дудик, видимо, был в полупрострации.

Ледники и фирны белыми мантиями покрывали крутые склоны гор. Из-под ледников текли ручьи, проторившие себе узкие желоба во льду. Они множеством тонких беловато-серебряных нитей пересекали склоны, сливались в ручейки и ручьи, в речные потоки и уносились туда, куда теперь лежал наш путь.

Вечернее солнце ослепительно горело на гладкой обтаявшей поверхности ледников и снегов, резало глаза. А кругом, куда ни посмотри, горы и горы, черные резкие хребты и белые-белые снега.

Этот суровый мир, хаос гор приковал наши взоры, и мы очнулись, только когда к нам на перевал на тяжело дышащей лошади вылез Дудик. Его спутники киргизы посмотрели на низкое солнце, помахали нам руками и быстро устремились назад, вниз с перевала.

И когда проводники исчезли вдали, из глубины ущелья донесся рев - отвратительный, страшный и в то же время тоскливый. Я не знаю даже, с чем его сравнить. Он какой-то невыносимой тяжестью сковывал руки, ноги и совершенно подавлял. Потом, когда он утих и это ужасное оцепенение спало, я подумал, что, может быть, этим ревом зверь нагоняет страх на свою жертву, парализует ее.

- Не то тигр, не то собака Баскервиллей,- пробормотал Димка.- Ну, теперь-то ты убедился? - спросил он у Николаева, но уже без насмешки, очень серьезно.

Но Николаев, пожав плечами, ответил:

- Знаешь, а все-таки в этом звуке слишком много металла. Разве тигр так ревет? Ведь нет же!

Взяв себя в руки, двинулись мы вниз в темную Билянд-киикскую щель. Мы решили заночевать недалеко от перевала. Там не было травы для лошадей, но в темноте мы боялись идти дальше.