Эпизод 5 Дикость

Русские прекрасные просторы,
Дарящие небо на земле,
Вам не страшны засухи и моры,
Боженьку вы зрите в синеве.

Минуло несколько месяцев. Дон омолодился долгими обильными дождями, звери раздобрели на обилие флоры и фауны Донской степной земли. Тишь да благодать воцарилась в период сбора урожая. Крестьянки в цветастых узорных платках и широких сарафанах серпами и косами работали от зари до зари.

- Мать, почему у нас постоянно одна картошка на столе? Мы не беднее других людей живём, а ты своей чечевицей бедняков меня кормишь.

- Гошечка, милый, как же ты так говоришь, родненький?! Братик же твой при смерти лежит, горячка у него вторую неделю, слабенький он совсем! Разве я когда тебе свой кусок не отдавала, разве на свет Божий я тебя для картошки-чечевицы рожала?! Для счастья, радость моя, для счастья!

- Да какое же это счастье, если я у доброй Ирины и у милостивой Авдотьи сахаром побираюсь, курам на смех! Мать, вы плохо исполняете свои обязанности кормилицы. Прямо скверно и дико по современным реалиям жизни вокруг. Был бы жив мой отец Сильвестр, я бы ни в чём нужды не знал, знамо дело, был батька мой крут и оборотист, и не зверя, и не человека особо не баловал снисхождением. И за это, и я за естественный отбор по Дарвину, так и сказал учителю нашему. И Фрол Анатольевич только языком пожевал, но моя ведь взяла, потому и жевал, раз возражений не было.

- Ох, сынок, зря ты с батьки учишься, сила без совести никогда до хорошего не доводила, поверь мне, матушке своей, хотя ты и не особо жалеешь меня в послушании своём. И брату не поможешь нужду справить, а он ведь под себя ходит, каждое утро, когда я стадо гоню в выпас. Тебе ли не видеть, как Стёпка потом страдает весь день, плачет горюшком, и кроме меня он не нужен никому. Ты весь в делах, в драках и девках, у тебя другая жизнь, другие радости и печали. Не до брата тебе, вижу, и на родную кровь тебе всё ни по чём. Беда ты моя, а ведь...

- Много говоришь, старуха, сильный только выживания достоин, Маркса с Энгельсом почитай, а коровы твои и Стёпка твой мне до одного места, разные у нас с ним дороги, и вообще убегу я скоро от тебя, в степь уйду, в казаки подамся, турков колоть да рубить пойду, силу и отвагу вырабатывать, а не ковыли топтать в говнодавах. Силе мужицкой поле деятельности нужно, воля необъятная, сечь кровавая да пьянка беспробудная на трофеях. Да чего тебе, убогой, что-то толковать! Пойду с Матрёшкой в карты перекинусь, а ты давай лезь в погреб да ужин человеческий готовь, пока я с тобой. Уйду, реветь да причитать будешь, сама знаешь.

Громко Гошечка хлопает дверью в сенях. Псы такой хай подняли, будто кто-то деревню штурмом берёт. Двадцать восемь голых дворов, кроме трёх. У доброй Ирины и хлопцы работают, и смачные обеды, и гулянки не хуже городских, и блядство, и мордой, и Боженьку клянут, и царя, и вождя народов. А добрая Ирина только тому и рада: всякому голодранцу рада, лишь бы отработал своё. Сколько молодых парней через постели её прошло, и дочкам своим не жалеет, и их ранним сладострастием балует, а после идёт и за всех грехи отмаливает, в церкви или монастыре каком, и верит, верит, главное, что отмаливает, ибо деньги и золото не жалеет, чтобы грех отмолить. Бога боится? Или славу богомолицы как пыль в глаза пускает перед белым светом? А ведь и Гошка уже лежал с ней, и его соблазнила, сатана. А он к тому и стремился, Сильвестрово отродье, бес и злодей!

Бежит Гошка по улице, а взади, за ним собаки тощие бегут, а у одной или двух банки консервные к хвостам привязаны. Потешается старший сын Марии, весело ему на страданиях брата, любит он презрение своё продемонстрировать перед бабками-сплетницами, а тем только этого и требуется, чтобы кости Марии перемыть, мол, спуталась в своё время с разбойником, и второго такого породила, окаянная. А добрая Ирина горазда ещё больше дров в костёр под Марию подбросит, ненавидит она её, люто ненавидит, до скрежета зубов. А зубы у доброй Ирины крепкие, не чета ей учитель математики Фрол Анатольевич, тот только в немом гневе руками машет против несправедливости, а добрую Ирину как чёрта монах боится, и против милостивой Авдотьи возражений не имеет, и дочку доброй Ирины Матрёшку конфетами одаривает, чтобы не потешалась над ним лишний раз за грязные волосы и бороду нечёсанную, и пиджак в латках, и ботинки тяжёлые, на два размера больше ноги.

Вот бежит учителю навстречу Гошка паразит, так математик весь сжался, скукожился в метрах 70 от долговязого сопляка, ждёт словесной расправы и тумаков, потому что как не было у него конфеты для Матрёшки, забыл он, сука такой, и не пропустит его старшой Машкин, не пропустит просто так, без экзекуции.

Сел на землю Фрол Анатольевич, накрылся с головой пиджаком, приготовился. А Гошка как орда монгольская бежит, собаки банками грохочут, земля содрогается в ушах учителя, который и две войны прошёл, и сына на фронте оставил в чистом поле без вести пропавшим, и жену от чахотки схоронил со всеми почестями, и другую женщину в дом не привёл, сам всё хозяйство тянул как бурлак на Волге.

Вот он Гошка засранец. Не добежал он пары метров, со всего маху как падёт на булыжник, кровь из носа как хлынет. Никогда так засранец этот не кричал, аж собаки банки свои посрывать сумели со страха дикого, да умчались в разные стороны. И Фролу Анатольевичу бы за ними, куда глаза глядят, а он по милосердию русскому заглядывает в лицо угнетателя своего, кровь с морды его вытирает краем своего старенького пиджака. За что и получает в зубы от неблагодарного выродка. Сильно приложился Гоша, со смаком, так что и зубы некоторые повылетали, Бог ты мой!

- Тварь, прочь, сгинь, брысь! - щедро одаривает тумаками Гошка учителя своего. Не все Ироды в земле Иудейской были, и Руси синеокой на Иродов хватило места, а иначе добро не было бы добром, и Гошка ходил бы на молебены и книжки умные и полезные читал, а не доброй Ирине и дочке ёной груди мял с плотской истоме, в разврате богоборческом. Не этот Гошка для смирения произошёл на свет, не этот. И не брат ему Стёпка, вовсе и не брат, и сам знает, и сам кровью понимает, и от материнской общей крови брыкается диким зверем, любого готов убить и покалечить, лишь бы с матерью Марией и братом младшим храбрости не имели соотносить по родству кровному.