— Впрочем, можно взять в кредит. У серьезных барыг большие связи, от них не скроешься, поэтому они не боятся давать товар вперед денег зарекомендовавшим себя людям. Отрабатывать придется долго, поэтому вряд ли этот вариант тебе подходит. Да и доверие надо сначала как-то заслужить.

— Ну, а ты как начинал?

— Я по началу в ОЗК бегал, — признался Альт. — Тогда зашибать деньгу было много легче: артефакты прямо на дороге валялись. Буквально. Никакой детектор не был нужен. Ходки совершались быстрее, ошибались меньше. Так и получилось, что старожилы одеты не хуже спецназа.

— Так, значит, мой костюм неплох, — заметил я злорадно.

Альт смутился, попытался оправдаться:

— Я ж о тебе забочусь. Ты слаб и неопытен. Сгинешь ведь здесь. У тебя жена, дети есть?

Вопрос точно перещелкнул что-то в голове. Я увидел Магомаева. Он стоял на огромном валуне, у ног валялись стрелянные гильзы, «калаш» в правой руке смотрел дулом в небо. Весь рожок высадил, сука. Попался. Не сводя с Магомаева прицела, я перешагнул через тело Голобокова, сократил расстояние между собой и боевиком — для точности выстрела.

— Что будем делать? — Ермолов дышал тяжело, кровь из рассеченной брови заливала глаза, на майке сбоку расползалось темное пятно.

— Нэ стреляйте. Сдаюс, — испуганно промолвил Магомаев. — Видыш, сэржант, кладу автомат.

Боевик медленно присел, опустил «калаш» у ног. Магомаева надо было скрутить и отдать под суд — так велено чинами. Мне же хотелось иного: нашпиговать его черное тело пулями. Чечен, похоже, почувствовал мой настрой.

— Сэржант, может, разойдемся?

— Чего-о?! — возмутился Ермолов.

— Ты нэ пали, мы ж цывылизованные люди. Ты же нэ убьешь бэзоружного? У тэбя ведь есть мама, жэна? Дочка?

Я вздрогнул. Да какое ему дело? На жалость давит?

— Вижу, есть, — удовлетворенно заметил Магомаев. — Ай горевали бы они, кабы ты погиб. И у мэня есть жена, сын.

— Товарищ младший сержант, давайте пристрелим эту собаку, — зарычал Ермолов. — Никто ведь не узнает, что он сдавался. Не было у нас выбора, не было.

Я смотрел в злые глаза Магомаева. Обычно следят за руками, ведь именно они несут смерть. Это ошибка. Я знал, насколько могут быть быстры руки, а вот глаза предупреждали об угрозе заранее. За доли секунды до резкого движения глаза атакующего расширяются. Контратака, уход из-под прицела всегда представляют собой прежде всего рывок. К сожалению, у каждого правила есть исключения.

Магомаев не двигался и так же неотрывно смотрел мне в глаза. Говорил по-отечески ласково, вытянул вперед руку и показывал ладонь, мол, нет ничего в ней. Я старался не обращать на нее внимания, не слушать елейного голоса. Глаза красноречивее. Но Магомаев перехитрил.

По камням что-то покатилось. Я уже по звуку догадался, что именно.

— Ложись! — крикнул и отпрыгнул за насыпь.

— Твою мать, — ругнулся Ермолов.

Когда мы опомнились от взрыва, Магомаева и след простыл.

— Эй. Эй, ты слышишь меня? — пытался достучаться Альт.

Горы исчезли. Я снова в квартире с отлупившимися обоями.

— Не смотри на меня, как на врага, — смешался Альт. — Гость адыга все равно, что в крепости сидит.

— А когда выйдем из дома?

— Ты меня оскорбляешь. Я — не убийца.

— А я — не инвалид. Основную силу ударов принял на себя костюм. Его конструировали замечательные умы, чтобы ты ни говорил. Дай мне день.

— За день ребра не срастутся.

— Через день я буду в норме, — повторил я с нажимом.

— Посмотрим.

Альт — враг или друг? Почему он хотел обмануть меня? Из чистых побуждений, или боится конкуренции? Чем больше артов найду я, тем меньше достанется ему. Друг или враг? Враг или друг?

— Альт, ты воевал в Чечне? — вырвалось у меня вперед мысли.

— Какое это имеет значение здесь и сейчас?

— Воевал или нет?

Увиливание от ответа меня раздражало, и Альт не мог не заметить этого, но вопрос не закрыл.

— Мое прошлое тебя не касается, — сдержано произнес сталкер. — Я ведь не пытаю тебя расспросами.

Меня разобрала злоба. Я ненавидел неопределенность, не переносил кавказцев и меня бесило, когда люди юлили.

— Отвечай: ты убивал русских солдат?

Псина сталкера подскочила, зарычала. Альт побледнел, холодно предупредил:

— Я не вынимаю кинжал дважды, опомнись.

— Как я могу доверять тебе, если ты темнишь?

— Не забывай, благодаря кому ты жив.

Я заиграл желваками. Чувствовал себя и правым, и неправым одновременно. Стоило ли настаивать на ответе?

Наши взгляды скрестились, как шпаги на дуэли. Первым не выдержал Альт.

— Хорошо, я тебя скажу, о любопытнейший. Я не убивал русских солдат. Я — кабардинец, а мы достаточно спокойный народ. Тем не менее я не одобряю ваше вторжение в Чечню. Пообещали суверенитет всем, кто пожелает, а слово не сдержали. Сравняли деревни с землей, разгромили Грозный, вырезали полнарода, а потом удивляетесь, что ваши дети гибнут в Беслане. Как говорят у меня на Родине, кто зла ищет, тот гибнет от зла. Удовлетворен ли ты, о назойливейший?

Я готов был придушить сталкера. Останавливали псина, поедавшая меня злобными глазенками, да усилившаяся с участившимся дыханием боль в ребрах. Я отчетливо помнил видеоролики, гулявшие по Интернету во времена первой чеченской кампании. На них боевики с садистским наслаждением измывались над нашими ребятами. Я помнил и рыдающих матерей, черные толпы, следовавшие за черными гробами, молодых парней, смотревших с черных надгробий. Не забыл я и ямы, в которых держали, как зверей, пленных. Не забыл распятых юнцов, отказавшихся предать Бога.

Я сжимал кулаки до белизны костяшек и чуть ли не скрежетал зубами. Руки тянулись к автомату. Я без сожаления всадил бы в адыга обойму.

— Да как ты смеешь? — с трудом выговорил я.

— Ты сам подумай, с чего президент откармливает Чечню? Знает, что виноват, вот и замаливает грехи перед чеченцами. Кормит пряником иссеченного кнутом.

— Замолчи! Замолчи, не то я за себя не ручаюсь.

— Не ты ли меня просил раскрыться? Я честен с тобой. Как ты и хотел.

— Работорговля, убийства, грабежи, вооруженные нападения на силовиков — этого по-твоему недостаточно, чтобы оправдать ввод наших войск в Чечню?

— Русские убивали за нефть, чеченцы — за независимость.

— Ты там не был, — я не узнавал свой голос, он походил на рык льва.

— Поэтому мой разум не туманят эмоции. Так или иначе, это не наша война. Давай завтракать.

Альт невозмутимо отрезал кусок хлеба с колбасой, набил бутербродом рот.

Мое лицо горело. Еда не лезла в глотку. Я знал, за что воевал. Может, первая кампания и была кому-то непонятна, но лишь тем, почему политики и генералы действовали изумительно глупо. Стоит хоть немного вникнуть в тему, отбросить лживые статейки проплаченных журналистов, и правда откроется. Простая, безоговорочная. Нефть однозначно не причем. Она перерабатывалась в Грозном, но крупных месторождений в республике не имелось. Правительство боялось цепной реакции. Вслед за Чечней могли отделиться и другие южные республики. Впрочем, и это не главное. Дудаев противопоставил себя законной власти, наплевал на все правила и приличия, воцарил анархию. Если в вашем доме кто-то начнет дебоширить, вы попытаетесь его успокоить. Так почему же мою Россию кличут угнетателем, агрессором, убийцей?

Общество Альта стало сродни пытке. Во мне бурлил гнев, нервные струны трезвонили. Я не умел спорить, не мог спокойно приводить доводы своей правоты. Если бы мы продолжили словесную перепалку, боюсь, я набросился бы на Альта с кулаками. В поиске поддержки я прижал ладонь к груди — к тому месту, где под комбинезоном висел крестик. Уж Он-то знал, при ком правда. Другой рукой я открыл Псалтирь и заслонил им Альта.

Немного погодя сталкер дружеским тоном сказал:

— Слушай, ты же не улитка. Зачем прячешься?

Я опустил Псалтирь.

— А ты, значит, был в Чечне, — рассудил Альт.

— Чтобы не любить моджахедов, необязательно воевать, — ответил я грубо.